Время войны - Антонов Антон Станиславович

После предутреннего кошмара от дивизии живыми и в строю осталось меньше полка. Или, вернее сказать, больше батальона. А когда собрали в кучу всех, кого рассеяло бомбежкой, и поставили в строй легкораненых, то набралось батальона два.

К тому же уцелело много офицеров. Солдаты тысячами горели заживо в своих казармах, задыхались дымом во сне, давились в дверях и узких проходах, разбивались насмерть и ломали ноги-руки, прыгая с верхних этажей. А офицеры, ночевавшие дома, счастливо избежали всего этого и вообще меньше времени находились под бомбами.

С рассветом к разгромленной дивизии прибились патрульные органцы, которые подтвердили, что управление захвачено мариманами, а главное — величайшая святыня Народной Целины, гробница Василия Чайкина, тоже в их руках.

И командир дивизии генерал-майор Бубнау принял единственно возможное в этой ситуации решение.

— Гробницу надо отбить! Мариманы — они на все способны. Могут надругаться над телом отца Майской революции. Невозможно представить себе такой позор.

Хотя дивизии фактически уже не существовало — не только потому, что от нее осталось два батальона, но и потому еще, что знамя ее сгорело в штабе вместе с часовым на посту №1 — Бубнау продолжал командовать и повел людей с восточной окраины в сторону площади Чайкина. А по пути заглянул в Высшую школу Органов, где царило смятение, хотя школу пока не бомбили и не обстреливали.

Просто в ВШО не знали, чему верить — разрозненным сообщениям о захвате Серого Дома мариманами или указаниям непосредственно из Серого Дома, которые гласили: ничего не предпринимать, ждать дальнейших распоряжений.

На самом деле эти указания шли непосредственно с орбиты, но об этом никто не подозревал.

— Ничего. Если там свои — хуже не будет, — решил генерал Бубнау. — Школа поступает в мое распоряжение.

Растерянный безвольный полковник, начальник школы, с готовностью отдал бразды правления. Личный состав пешим строем потянулся на проспект Чайкина, а те несколько машин, которые уцелели в автопарках дивизии и в гараже ВШО, были отданы разведке.

Когда передовые машины на подступах к площади Чайкина были обстреляны из пушек, стало окончательно ясно, что в управлении враг. Три автомобиля и бронетранспортер были потеряны сразу, а другие машины разведчики успели укрыть за домами и деревьями и пешком попытались подобраться поближе, дабы уточнить силы противника.

Всего в отряде майора Царева из 13-й фаланги было 112 машин, половина из которых — боевые, а остальные — вспомогательные, но тоже бронированные и хорошо вооруженные. Настолько хорошо по целинским меркам, что в своем докладе разведчики генерала Бубнау назвали грузовики бронетранспортерами, а вездеходы — танками.

Разведка не смогла подсчитать технику с точностью до единицы, но в любом случае получалось, что машин у противника порядка сотни, и не меньше половины из них — танки.

К танкам целинцы, естественно, отнесли и командирские машины, и МББМ, которые по местным понятиям никак нельзя было причислить к разряду БМП — хотя бы потому, что целинские БМП не имели пушек. Все, что на гусеницах и с пушкой — это танк, а против танка и оружие требуется соответствующее.

А у дивизии внутренних войск такого оружия не было. Ведь эти войска вовсе не предназначались для борьбы против танков.

21

Предбанник расстрельной камеры отделяла от внешнего коридора надежная железная дверь с автоматическим замком. Уходя, исполнитель приговоров и конвойный захлопнули ее за собой.

Дверь самой расстрельной камеры Гарбенка тоже закрыл, машинально нажав на кнопку. Как ни спешил он к телефону по тревоге, а это движение было отработано до автоматизма.

Между тем отсутствие палача затянулось. Хорошо, что в предбаннике кроме телефона был еще и унитаз, а то женщинам пришлось бы худо. Разве что прямо на пол писать — но босоногие крестьянки, которых в наличии было несколько штук, это бы вряд ли одобрили.

Впрочем, именно эти крестьянки терпели тягостное ожидание с наибольшим равнодушием.

— Что наши, что мариманы — все одно смерть, — сказала одна из них, самая старшая, а самая младшая только тихо плакала у нее на груди, не вступая в разговоры с горожанками на тему, что, может, и не все равно.

— Я слышала, они сразу не убивают, — с надеждой в голосе восклицала одна из городских девочек. — Они всех в рабство забирают, чтобы самим не работать.

На самом деле такого не придумывала про мариманов даже официальная целинская пропаганда. Но зато много говорилось о том, что мариманские правители держат в жестоком рабстве свой собственный народ. А из истории войны столетней давности было известно, что враги и вправду угоняли целинцев в рабство — только это были не мариманы, а амурцы.

Действительно, когда амурская армия в той войне отступала от Зилинаграта, с нею уходили многие тысячи целинцев, и всех их скопом объявили угнанными в рабство (присовокупив к этому, что каждый, кто согласился работать на врага — предатель). Но сто лет — большой срок, и теперь уже никто не вдавался в подробности. Какая разница, амурцы, мариманы — все они одного поля ягода.

— И того лучше, — подала голос женщина из угла. — Что хорошего в рабстве? По мне уж лучше умереть.

— Так ведь нас же освободят! — убежденно ответила девочка. — Народная армия придет и освободит.

— Где она, твоя народная армия? Сколько часов уже сидим, а ее все нет.

Тут девушка, которая еще наверху, в общей камере, все шептала: «Только бы не меня!» — вклинилась в спор со своей репликой:

— Что угодно! Все, что угодно, лишь бы не убили. Я жить хочу! Я так жить хочу, вы себе не представляете!

— Почему же не представляем? — удивилась одна из женщин постарше, а молоденькая девушка с плакатным лицом, которая со дня своего ареста поражала сокамерниц заявлениями, что если Органы решили их всех уничтожить — значит, так надо для мира и прогресса, не удержалась от отповеди и на этот раз.

— Как это «что угодно»? — возмутилась она. — А если от тебя потребуют предательства?

На этом дискуссия прекратилась, потому что никто не знал, что ответить.

Некоторое время сидели молча, а потом всех переполошил стук из расстрельной камеры. Кто-то колотил в дверь чем-то тяжелым, потому что простые удары кулаком или ногой не пробили бы звукоизоляцию.

— Там кто-то есть! — воскликнули сразу несколько голосов.

— Наверное, эта… Которая последней туда зашла, — неуверенно предположила девочка.

— Лана! Лана Казарина! Ланка!!! — закричала девушка, которая больше всех хотела жить, и кинулась к двери.

— Она что там живая? — удивился кто-то еще.

Лана и правда была живее всех живых, раз она сумела сорвать со стены огнетушитель и методично швыряла его в дверь, пока не устала. Но устала она быстро: все-таки огнетушитель был тяжелый, хотя и не работал — иначе все в камере давно бы уже было в пене.

Но ответа она так и не дождалась. Смертницы в предбаннике колотили в дверь кулаками и ботинками, что, как уже сказано, было бесполезно, а отодрать от стены телефонный аппарат никто не догадался или не рискнул.

Так что постепенно все снова успокоилось и по обе стороны от автоматической двери было тихо до тех пор, пока с лязгом не распахнулась дверь из коридора.

Все одновременно обернулись туда с одинаковым ужасом в глазах, и замерли, глядя, как в проеме двери вырастает внушительная фигура исполнителя смертных приговоров младшего лейтенанта Гарбенки.

22

Чтобы найти путь наверх, группе сержанта Иванова потребовалось немало времени. К лестнице могла вести любая запертая дверь, и приходилось вышибать все двери подряд. Громозека занимался этим с видимым удовольствием, но выбивать замки ударом корпуса удавалось не всегда, а гранат к подствольникам было не так уж много. Так что Игорь Иванов от души проклинал автоматические замки, по вине которых заперты были все двери до единой.