Наёмный самоубийца, или Суд над победителем (СИ) - Логинов Геннадий

Но ситуация повторялась снова и снова. Теперь он подозревал у себя какую-то болезнь. И, в известном смысле, он был по-своему прав, хотя болезнь была совсем не той, какую он себе представлял.

Затем он заметил, что у него начали пропадать деньги, потом — предметы посуды и фамильные драгоценности, а в довершение — всё, что только возможно было заложить в ломбард, продать ростовщику или обменять на сомнительные услуги. Естественно, это уже нельзя было списать на усталость: понимая, что его обворовали, скульптор, вместе с тем, не мог предъявить претензии кому-то конкретному.

Доставшийся ему по наследству дом стоял один на отшибе: соседей у него не было. Немногочисленные друзья, приятели и знакомые гостили у него нечасто. И это вполне устраивало молодого человека, всецело отдающего себя работе, требовавшей от него полной собранности. Теоретически, кто-нибудь ещё мог незаметно прокрасться и вскоре бежать, однократно украв то, что лежало на виду. Но большую часть времени скульптор проводил у себя в доме, где всё было на виду, ел во время работы, спал немного и был внимателен к порядку. К тому же, если бы кража случилась в редкие часы сна раз или даже два, — редкий вор сумел бы дежурить у дома целыми сутками, дни и ночи напролёт, для того чтобы угадывать те редкие моменты, в которые молодой человек, неожиданно для самого себя, позволял себе роскошь недолго отдохнуть.

Получив аванс и заняв у кого только можно, он нехотя поставил на окнах решётки, которые, на его взгляд, портили весь дивный пейзаж, как дохлая крыса посреди пирога, сменил замок на двери и приобрёл сейф. И поначалу казалось, что таинственные кражи после этого прекратились. Но вскоре всё продолжилось точно так же, как и раньше, а ко всем бедам — какой-то мерзавец (если он, конечно же, действовал один) подкараулил момент и разгромил все работы в мастерской. Никакие деньги не могли компенсировать такого — горя отца, лишившегося своих любимых детей; и если кражи были тем, что возможно было если не простить или оправдать, то хотя бы понять, то это уже не шло ни в какие ворота. Кто? Почему? За что? Кому стало лучше от его трагедии?

Полиция тщательно осмотрела весь дом и прилегающие окрестности, опросила разгневанного и убитого горем владельца, но не сумела обнаружить ни следов взлома, ни каких-либо улик, оставленных злоумышленником. Многое в этом деле смущало: в первую очередь — сам факт того, что хозяин мастерской не впускал никого внутрь и в то же самое время не проснулся от жуткого грохота, стоявшего во время погрома. Хотя, порой, уставшие солдаты, бывало, спали даже во время бомбёжек.

У следователя промелькнула мысль, что скульптор по каким-то причинам мог сам учудить весь сыр-бор, а потом уже вызвать полицию, представ в глазах общественности невинной жертвой. Но даже и допуская подобную безумную возможность, он не находил мотива: скульптуры не были застрахованы, и скульптор не получил за погром ни гроша; аванс необходимо было отрабатывать, а значит, весь долгий и кропотливый труд пошёл насмарку и требовалось начинать всё с нуля; тяга к известности подобным путём никогда не отличала молодого творца, чуждого эпатажа и какой-либо особой эксцентричности. Даже имея определённые возможности, он жил скромно, не воображал о себе ничего, работал в классической манере, чуждый авангардным веяниям, не гнался за дешёвыми выходками и ставил во главу угла то, что он делает, а не то, будут ли обсуждать и хвалить это окружающие. Со всех сторон — причин не наблюдалось. И, как бы то ни было, если бы он даже совершил всё это сам, — тому не было доказательств, а если бы и были — это не являлось бы поводом для ареста.

Как бы то ни было, поплакав над черепками, деятель искусства вернулся за работу. Разгадывая душой ту загадку, которую скрывал в глубине каждый обычный кусок глины, он усердно и с рвением обнажал затаившийся образ, даря красоте свободу. Казалось, полоса неудач отошла в прошлое, начав забываться как страшный сон, но вскоре беды продолжились.

Не желая оставаться в одиночестве, но не имея возможности и желания брать в дом кого-либо постороннего, скульптор завёл собаку — для охраны и общения. Первое время всё шло очень хорошо: он кормил свою новую подругу, беседовал с ней во время работы, делился соображениями и чувствовал себя прекрасно. Собаку нужно было выгуливать, что давало повод лишний раз выйти из дома и отвлечься от дурных мыслей, хотя, ставший настоящим параноиком, творец старался выходить только в светлое время, недалеко и ненадолго. Но в один прекрасный день он проснулся среди ночи и, решив пройти через комнату, поскользнулся на крови, в луже которой лежало убитое животное.

Бессмысленное, бесчеловечное деяние в отношении существа, которое сделалось близким и милым его сердцу, лишь усугубило его и без того нездоровое состояние. Но в этот раз он не стал обращаться в полицию: во-первых, он сомневался в каких-либо шансах на успех расследования, а во-вторых — не хотел ухудшать и без того подгаженную репутацию. Однако беды на этом не закончились.

Очнувшись однажды утром и направившись справлять малую нужду, мужчина обнаружил неладное, после чего, не став откладывать проблему в долгий ящик, спешно обратился к врачу. Поставленный при подобных симптомах, пусть и не смертельный, но всё-таки весьма неприятный диагноз был подобен грозе среди ясного неба.

Головные боли, тошнота, головокружение и сухость, как при похмелье, — это, пусть и притянув объяснение за уши, ещё можно было как-то уместить в рамки привычного. Тот жуткий погром или кражи — аналогично. Но обнаружить с утра цветок из букета Венеры, при том, что ведёшь образ жизни благонравного затворника, было совершенно дико.

В жизни скульптора встречались женщины, но для того, чтобы пересчитать их, — хватало и пальцев одной руки. К тому же, это никогда не были мимолётные увлечения: лишь долгие серьёзные отношения с расчетом на брак, разрушавшиеся по независящим от него обстоятельствам. Он пережил и измену, и подлость, и предательство, но не утратил от этого веру в людей. Он мог простить всё, не мстя и не отвечая злым на злое, но прощение не означало отсутствия каких-либо последствий вообще: с некоторыми людьми просто не оставалось причин поддерживать какие бы то ни было отношения.

Впрочем, насущные злоключения беспокоили его в большей степени. Приличный человек из порядочной семьи, обладающий высокими принципами, он просто не мог жить так, как за его спиной зашептались вокруг; но даже если бы и захотел — не сумел бы им что-либо доказать или опровергнуть. Впрочем, до мнения клеветников ему не было дела.

Не ведая причин возникновения болезни, но видя проблему, с которой, так или иначе, необходимо бороться, он следовал предписаниям доктора, но, проснувшись одним прекрасным утром, обнаружил рядом с собой в постели незнакомую женщину, от которой несло алкоголем. Вокруг была раскидана одежда и лежали осколки каких-то бутылок. С чудовищным криком, распугавшим даже и голубей на крыше, он привёл незнакомку в чувство, потребовав объяснений. Не понимая, чем вызвано подобное поведение, почему её подозревают не то в воровстве, не то в чём-то похуже, она назвала его сумасшедшим и, спешно одевшись, бежала, не оставив после себя никаких внятных ответов. С её слов он лишь смог заключить для себя, что до недавней ночи они даже не были знакомы, вчера они много выпили, а он сам притащил её сюда и раздел.

Женщина не была похожа на лгунью и вряд ли скрывала что-то ещё. Но некоторые неутешительные выводы начинали сами собой напрашиваться. А вскоре они уже начали подтверждаться, усиливая подозрения, отвергаемые скульптором до последнего. Когда он решил почаще бывать на свежем воздухе и начал регулярно прогуливаться, что раньше не было для него свойственно, с ним то и дело начинали здороваться незнакомые люди. И, надо сказать, с большинством из них он не стал бы вести никаких дел, пребывая в здравом уме и твёрдой памяти.

Мастерская постепенно наполнилась новыми скульптурами, большую часть долгов удалось выплатить, а оставшиеся — перезанять, чтобы выиграть время. Деньги и вещи ещё периодически пропадали, но не с такой частотой и не в таких количествах. Помимо этого какие-то незнакомые вещи, напротив, начали появляться. Новая обувь, одежда, пудовые гири и сигары (которые скульптор, ни разу в жизни не пробовавший курить, невзлюбил сразу) возникли, словно ниоткуда. И человек искусства был бы рад отправить весь этот хлам на помойку, но опасался того, что тот, Другой, поступит аналогичным образом уже с его скульптурами и вещами, когда наступит его время.