— Смотри, Муля… Если провалишься, лед дружбы сломаю я. Тебе — по шее.
С улицы потянуло жаренным шашлыком, там уже вовсю хозяйничали Пуговкин и Матвей, и я понял — пора действовать. Я кинул Большакову вышел на крыльцо. Воздух пах утренней сыростью и хвоей. Где-то вдалеке стучал дятел, словно отсчитывая секунды до дедлайна.
«Две недели… — подумал я, опять мрачно закуривая. — Ну да ладно».
А вечером, когда я вернулся домой, Дуся сказала:
— Муля, тут Модест Фёдорович к тебе приходил. И Маша уже три раза забегала…
Глава 21
— Что случилось, отец? — спросил я, внимательно рассматривая Мулиного отчима.
Тот выглядел архиневажно: под глазами синяки, лицо какого-то землистого оттенка. Явно не так должен выглядеть счастливый молодожен. Даже я, после двухдневных излияний, и то выглядел лучше.
Мы сейчас находились в кабинете квартиры Бубновых. После того, как Дуся мне сказала, я, наскоро переодевшись, помчался к отчиму Мули.
Модест Фёдорович устало потёр виски и разлил коньяк по бокалам.
Я поморщился — после «отдыха» на природе алкоголя не хотелось от слова «совсем». Но отказываться нехорошо, раз близкий мне человек и, считай, единственный друг, нуждается в поддержке. Поэтому я взял бокал и пригубил, стараясь не морщиться.
— Это всё Попов, — проглотив коньяк, медленно ответил Бубнов-старший, щёки его чуть порозовели и взгляд уже не казался столь потерянным.
— Рассказывай, — велел я и отставил бокал на столик.
Модест Фёдорович воспринял это по-своему и разлил коньяк ещё раз.
Я подавил мучительный вздох и повторил:
— Рассказывай!
И Бубнов начал рассказывать. Сперва смущённо, запинаясь и перебивая сам себя, но потом разошелся не на шутку, и в конце уже говорил яростно и убеждённо (иногда даже рычал):
— Ты понимаешь, Муля! — возмущался Модест Фёдорович, — этот гад, по сути, забрал все нормальные проекты и НИРы!
— Что такое НИР? — не понял я.
— Научно-исследовательская работа, — буркнул Модест Фёдорович и загремел опять, — я же его не трогаю, и не трогал! Я создал замечательную лабораторию, замечательную кафедру и мы там занимаемся фундаментальной наукой, мы творим! А этот гад тем временем, за спиной, подло крутит интриги! Он пару раз сгонял с начальством на природу, прибухнули они там вместе и теперь прямо друзья-друзья!
В этом месте мои уши заалели.
Но Модест Фёдорович не заметил, он продолжал возмущаться:
— И начальство закрывает на его проделки глаза! А он от этого ещё сильнее крутить начинает!
Я вздохнул, кажется, это надолго. Очевидно, Модест Фёдорович воспринял мой вздох как проявление сочувствия, потому что загремел ещё более люто:
— Вот скажи, Муля, как может учёный заниматься столь низменными делишками⁈ Он же жулик! Мошенник!
Я помассировал виски (после «отдыха на природе» придётся долго восстанавливаться), и перебил взбудораженного не на шутку Мулиного отчима:
— Отец…
— Он пройдоха и лизоблюд! Шарлатон! Да таких раньше на кострах сжигали! Да он…
— Отец! — уже чуть громче повторил я.
Возможно моя интонация, возможно выражение лица, но Модест Фёдорович умолк и посмотрел на меня, словно только что проснулся:
— Отец, это всё лирика, — жёстко сказал я, — давай-ка ближе к делу. Расскажи конкретные его нападки на тебя. Прям вот возьми и перечисли всё.
— Но…
— Отец! — подпустил металла в голос я, — ты же сам меня учил, что всегда нужно чётко определить проблему и продумать решение. А все эмоции оставить на потом, когда уже будет получен результат и заслужена победа.
Не знаю, говорил ли это Мулин отчим своему непутёвому пасынку, но после моих слов Модест Фёдорович согласно кивнул и довольно расплылся в улыбке.
Вот и прекрасно. Главное, что удалось качнуть его эмоции в положительную сторону: вместо гнева и обиды он сейчас испытывает гордость за результат своего воспитания.
И я продолжил развивать мысль:
— Как именно навредил тебе и твоей лаборатории Попов?
— И кафедре, — вставил Модест Фёдорович.
— И кафедре, — терпеливо повторил я. — Рассказывай.
Модест Фёдорович буквально на миг задумался. Лоб его прочертили складки. Это свидетельствовало о его крайней собранности и концентрации. Наконец, он вздохнул и начал рассказывать:
— Была у нас от Академии наук возможность на дополнительное финансирование. Им там для отчёта за планирование пятой пятилетки нужно было включить информацию о проекте, направленном на повышение урожайности… — Модест Фёдорович запнулся, глотнул немного коньяка из бокала и торопливо продолжил, — эту комиссию возглавляет сам Василий Немчинов. Он ещё с сороковых годов этим вопросом горит. Ну и вот… в общем, нужны были для мелиорации эффективные примеры веществ, которые будут улучшать аэрацию почв. По типу вермикулита, только более доступные… Вермикулит же — это минерал, продукт вторичного гидролиза и выветривания…
— Ты можешь ближе к делу? — тяжко вздохнул я и покачал головой.
— Ой, извини, Муля, немного увлёкся, — покаялся Модест Фёдорович и от вопроса аэрации почв опять вернулся к Попову. — В общем, я написал техническое задание этого проекта. Сформулировал идею. Собрал команду. Очень толковую команду профессионалов. Пришлось из Тимирязевки коллег привлекать и из Башкирской селекционной станции. Громадная работа. И пока я это всё формировал, скотина Попов втихушку подбил нашего директора, а тот за моей спиной позвонил Немчинову. И проект отдали Попову! Ты представляешь⁈
На Модеста Фёдоровича было жалко смотреть, он нервно закурил, руки его при этом подрагивали:
— Но мало того! Если бы Попов представил свой собственный проект — я бы ещё пережил этот позор! А это позор для меня, Муля! Ведь меня уверяли, что всё уже договорено и проект будет мой. Я же коллег из Тимирязевки и Башкирии сбил, дал им надежду. Они чёрт знает сколько времени на всё это потратили. От других проектов отказались. На одни согласования сколько ушло! А башкир я вообще из экспедиции дёрнул! А теперь я даже не знаю, что им и говорить!
Он выдохнул дым и затянулся так, что сигарета начала быстро-быстро тлеть.
— Насколько я понимаю, тот проект, что пытался протолкнуть Попов, он выеденного яйца не стоит. И потом директор меня вызвал и велел отдать мой проект Попову!
— Ого! — ошеломлённо пробормотал я.
— Мол, у меня есть хороший проект, а у Попова есть финансирование, и мы можем создать прекрасную команду. Под руководством Попова, само собой разумеется.
— А ты? — спросил я.
— А что я, Муля! — вздохнул Модест Фёдорович.
Он схватил бутылку от коньяка и попытался налить в свой стакан. Но бутылка была пуста, и он расстроенно засопел и поморщился, явно раздумывая, чтобы поискать ещё одну.
Я быстренько подсунул ему свой нетронутый бокал.
Обнаружив коньяк в бокале, Модест Фёдорович даже не посмотрел, что это мой бокал, хлопнул половину сразу и продолжил рассказывать дальше:
— А что я, Муля? За моей спиной люди! Мэнээсы, лаборанты, простые техники-аналитики. Им всем семьи кормить надо и я просто не имею права лишать их возможности на этот проект и сажать на голый оклад! Конечно, мне пришлось унять свою гордость и согласиться!
Он схватился руками за волосы и застонал:
— А потом, оказалось, что всю черновую работу должен делать только мой коллектив и я. А Попов постоянно лишь шпынял моих работников. Да и мне делал прилюдные замечания. Особенно на Учёных советах!
Я сразу вспомнил яростную нелюбовь Дуси к Учёным советам. Уж не потому ли?
— Но апогеем этой истории было то, что ко мне заехал Вася Иванов, мой однокашник по аспирантуре ещё. И он рассказал, что, оказывается, Попов сделал доклад по промежуточным результатам в Академии наук, и даже не упомянул о моём там участии! Ты представляешь⁈ Выступил, что это только его результаты и только его проект! И все поверили!
Он допил остальной коньяк и опустил голову и заговорил тяжело, глухо:
