Стертая - Терри Тери

Защищает ли меня мама? Или, может быть, она мне не доверяет? И мою комнату обыскала сама, чтобы убедиться, что там нет ничего криминального, кроме нескольких неуместных рисунков.

А каково было бы ей узнать, что все случилось из-за меня? Что это я свела Бена с Маком и Эйденом, у которого он взял таблетки и позаимствовал идею, а потом попытался ее реализовать? Каково было бы ей узнать, что это я держала в руке инструмент, которым срезала «Лево»?

Ближе к ночи слышу урчание мотора. Уж не вернулись ли лордеры? Соскальзываю с кровати и пробираюсь к окну. Папа. Но ведь он должен был вернуться только через несколько дней? Снизу доносятся голоса. Похоже, папа рассержен. Очень.

Но когда я просыпаюсь следующим утром, его уже нет.

ГЛАВА 47

Несколько дней мама держит меня дома и не пускает в школу. В конце концов мне уже становится тошно от этого заключения в четырех стенах, где совершенно нечем заняться, кроме как предаваться невеселым мыслям и плакать, вызывая сочувствие и жалость со стороны мамы и Себастиана. К жалелыцикам, вернувшись с практики, присоединяется и Эми. Все вместе они образуют единый фронт, главной задачей которого им представляется поддержание моего уровня. Физически я почти в норме, осталась лишь тупая боль за висками. Я могла бы пойти в школу, если бы не холодящая, парализующая боль из-за Бена. Но их забота и внимание не помогают. Легче становится, когда я думаю об Эйдене.

И чем больше я думаю, тем с большей уверенностью возлагаю вину за все случившееся на его рыжеволосую голову. И на Мака, познакомившего нас с Эйденом. И на Джазза, потому что Мак — его двоюродный брат. И на Эми, без которой я бы никогда не узнала Джазза. И на маму— ведь если бы не она, нас с Эми здесь бы не было.

Мало-помалу злость растет и крепнет, и я лелею ее, как лелеют зубную боль, когда поблизости нет дантиста. Без нее никак.

В конце концов эта злость и сгоняет меня с кровати. Я одеваюсь, осторожно спускаюсь и надеваю кроссовки.

— Кайла? Ты что делаешь?

Я сердито вскидываю голову.

— А на что это похоже? Сегодня собрание Группы.

— Не уверена, что тебе уже можно подниматься.

— А ты не думаешь, что для всех будет лучше, если я появлюсь там сегодня?

Она смотрит на меня задумчиво, словно взвешивая что-то в уме. Потом едва заметно кивает.

— Если чувствуешь, что готова, то тебе нужно быть там. Я тебя отвезу.

— Нет. Я хочу пробежаться.

— Ты еще не настолько здорова, чтобы бегать. За неделю от отключки не оправишься. — Мама складывает руки на груди, и лицо ее принимает решительное выражение.

Объясни — или вообще никуда не пойдешь.

Глубокий вдох... выдох... Спокойно. Поворачиваюсь и смотрю на нее.

— Что касается физической формы, то я в порядке. Может быть, не на сто процентов, но близко к тому. Бег помогает мне чувствовать себя собой и держать уровень. Дело не в том, что мне так хочется, а в том, что так нужно. Ты можешь это понять?

Мама в нерешительности кусает губы.

— Да, но одна...

— Все будет хорошо. Правда. Я побегу по шоссе, так что со мной ничего не случится. Даю слово.

Она наконец сдается.

— Ну ладно. Но после собрания я за тобой заеду. Договорились?

— Договорились.

Мама обнимает меня. Я открываю дверь и выхожу.

Начать благоразумнее с легкой трусцы, прибавляя постепенно и осторожно. Каждый шаг отдается болью в голове, и желудок напоминает, что я давно не ела. Но бег захватывает меня целиком и полностью, заставляет работать в полную силу, быстрее и быстрее. Я перестаю замечать боль. Вечер, дорога и топ-топ-топ — больше ничего нет.

Вот только звук какой-то пустой. Когда мы бежали последний раз, ритм шагов Бена сочетался с моим. Я сбиваюсь, минуя отходящую от шоссе тропинку, то место, где Бен поднимал меня и сажал на забор. То место, где мы были вдвоем и где он впервые меня поцеловал.

Теперь, на бегу, я могу подумать о том сне, в котором он приходил прощаться. Подумать об этом раньше я не могла — тот сон был открытой раной, прикосновение к которой отзывалось болью.

Доктор Лизандер говорит, что мои сны складываются из случайных мыслей и образов из подсознания. Что они нереальные. Что иногда люди включают в свои сны воспоминания, но тем, кто был зачищен, необходимо предварительно создать собственные банки памяти. Короче, если верить ей, мои сны нереальны. Иногда — да. Иногда мои сны идут из памяти, так же как и рисунки. В этом я не сомневаюсь. Как и образ Люси на фоне гор, которых я никогда не видела. Что это, если не память? Но в отношении некоторых снов такой уверенности нет. Взять хотя бы тот, где меня бьют кирпичом по пальцам. Тогда ощущения были вполне реальные; сейчас я более склонна воспринимать его как воспоминание о действительном событии. А если это только память о сне? Или взять сны о мальчишке, которому срезают «Лево», — они тоже ощущались как нечто действительное. Потом на все наложился Бен, и там все было нереально. В сон его поместил мой страх. И еще сны, где я убегаю от кого-то по берегу; они вообще ни с чем не связаны. В них нет никаких деталей, никакого ощущения реальности.

Но как тогда быть с прощальным поцелуем Бена? Пришел ли в мой сон его дух? Духи и призраки — это сказки для детей. Нет, я отказываюсь в это верить. В любом случае Бен не умер; такого не может быть. Мог и умереть.

Эйден. Мысленно я представляю его себе. Рыжие волосы. Пробегаю мимо холла и не останавливаюсь. Глаза голубые? Да. Точнее, синие, задумчивые. Сбавляю ход. Нос и щеки усыпаны веснушками. Поворачиваю. Иду дальше шагом.

Улыбка, ее я тоже помню. Не бессмысленная, как у Зачищенных, — настоящая. Или нет? Он хотел использовать меня в собственных целях. И Бена тоже. Он дал Бену таблетки, подбросил ему соблазнительную идею. Ну вот, почти на месте.

Смотрю на «Лево»: 8.1. Вот как? Невероятно. Значит, дело не только в беге. Когда мы бежали в последний раз с Беном, уровень поднялся лишь до 5.

Злость.

Не понимаю. Когда я расстроена, когда мне плохо, уровень падает, но злость его поднимает. И сегодня не исключение. Так уже случалось: когда мне угрожал Уэйн, а еще с Феб. Но это же бессмыслица. «Лево» спроектирован так, чтобы реагировать на экстремальные эмоции. Упадок, депрессия последних нескольких дней, как и следовало ожидать, удерживали уровни внизу, придавливая их иногда до опасной черты. Но главная цель «Лево» — препятствовать проявлению насилия, останавливать любую возможность причинения вреда себе или другим. Тем не менее злость, похоже, подталкивает мои уровни вверх. Кайла — другая.

Я стою перед дверью в холл: пора стать такой же, как все. Сделай глубокий вдох, расправь плечи, улыбнись. Готова.

Беру стул.

На щеках у Пенни горят два неестественно ярких красных пятна. Улыбка выглядит натянутой. И только тогда я замечаю в углу зала его. Сидит на стуле с таким видом, словно это последнее месте на земле, где он хотел бы оказаться.

Лордер. И не просто какой-то лордер, а тот самый, помладше, который обыскивал мою комнату. Сегодня он не в сером костюме и не в черной форме. На нем джинсы и рубашка. Выглядит почти нормальным.

— Привет, Кайла. Ну вот, теперь все. Начнем? Как провели неделю? Хорошо?

Все. Она знает, что Бен не придет. Я чувствую боль внутри. Наверное, в каком-то уголке души до последнего жила глупая надежда увидеть его здесь. Что все было кошмаром из-за отключки или что парамедики каким-то образом привели его в порядок и отправили домой.

— Сегодня мы начнем с того, что выслушаем специально приглашенного гостя. Предоставляю слово мистеру Флетчеру.

Мистер Флетчер, не агент Флетчер.

Он встает и подходит к Пенни. Остальные, вспомнив, чему их учили, послушно здороваются. Я успеваю сделать то же самое. Главное — не выделяться. Флетчер только что не корчится под грузом наших улыбок. Пенни садится.

— Сегодня я хочу поговорить с вами о лекарствах.

Он начинает долгую лекцию и предупреждает: никогда, ни при каких обстоятельствах не принимать таблетки или что-то еще, если они не выписаны врачом. А если кто-то попытается дать что-то такое, сразу же рассказать об этом родителям или учителям. Его взгляд скользит по лицам. Он здесь не для того, чтобы послужить обществу, он ищет кого-то, чьи реакции не соответствуют ожидаемым. Ищет того, кто знает, где Бен добыл «пилюли счастья». Флетчер старается, для разнообразия, не пугать, но это получается у него плохо, и улыбки на лицах вянут, когда он описывает ужасные побочные эффекты сомнительных лекарств.