Первым по законам конспирации было велено величать Кобельборза, Вторым и Третьим соответственно Гирда и Кнорра, Двухсотый же номер носил сам Большой Собак, само собой трехзначный, как и положено ему по рангу.
– В плане Второго и Третьего не в курсе, информации ноль, – ответил лаконично Бродов, – в плане же Первого довожу: укушен в самолете какой-то тварью, плох и помещен на излечение в стационар с симптомами отравления. Тотального. Ветеринар говорит, что очень похоже на кобру. У меня все.
– Так, такую мать, – принялся думать вслух Джонни. – А что с этой тварью летучей? Взяли? Это хорошо. Дохлой? Это плохо. Немедленно сфотографируй ее, фас, профиль, с кормы, и мне сюда по почте на опознание. Телефон ни в коем случае не выключай, будь постоянно на связи. У меня все.
– Пока.
Бродов отключился и принялся расчехлять ноут:
– Сема, будь так добр, сфотографируй эту сволочь.
– Сделаем, – пообещал Небаба, вынул смартфон и взялся за пакет с призывной надписью «Пейте охлажденной». – Ну и вонь.
Да, существо в пакете озона не прибавляло, а благоухало «подснежником», перезимовавшим трупом. Точнее, букетом. Очень, очень большим букетом…
– Ишь ты, словно тот клоп. – Небаба разложил существо на газетке, нашел нужный ракурс, защелкал смартфоном. – Мал, да вонюч. И так вонюч. И этак вонюч. И как ни посмотри, вонюч. Сволочь.
Затем снимки слили на ноутбук, довели до нужных кондиций и в виде закодированно-заархивированных файлов послали братцу Джонни на «мыло». Пусть полюбуется, жаль, понюхать не сможет.
– Ну вот, мой сладенький, у нас не залежишься. – Небаба сунул создание в пакет, потряс удовлетворенно, взглянул на небеса, направился неспешно к величественному Нилу. – Ну что, ребята, обедать-то поедем? – И принялся мыть руки в священной воде. – Ишь ты, теплая-то какая, ну прямо как моча.
– Да, двинули в отель, – собрался Бродов, повесил сумку с ноутбуком на плечо, и они вышли на большую дорогу, не по разбойному делу – отлавливать авто.
Ну, за этим дело не стало, ничуть – момент, и черно-белое каирское такси уже катилось с путешественниками в гостиницу. Не в дорогущий «Нил хилтон» или в какой-нибудь там «Шаратон», нет, в жизнью проверенный четырехзвездочный отель, в который дозволяли поселяться и со зверьем [120].
– Салям, – Данила, бакшишествуя, рассчитался с водителем, с достоинством вошел в немудреный холл и с ходу озадачил арабов на ресепшене: – Ну, как там соотечественники? Туристо с «Шерсти»? Благополучно ли доехали и ходили ли уже на обед?
– Ноу руссо туристо, ноу шерсть, – поводили арабы усами на ресепшене. – Ю вил би зи ферст. Велкам ту Иджипт, руссо туристо, салям алейкум, ваша шерсть.
Выдали ключи, вернули паспорта, заковали руки в пластмассовые браслеты и с командной интонацией кликнули мальчика.
– Хей, бой, шоу мистаз зиа румс. Гоу, гоу, гоу [121].
Откуда-то, словно черт из табакерки, появился мальчик – тощий, похожий на еврея недоросль араб, сутулый, будто на его плечах было вынесено все горе мира. Смотреть на него без слез было трудно, особенно трем здоровым мужикам.
– На, – пожалел убогого Бродов и сунул носильщику доллар. – Ви ауаселф [122].
С легкостью поднял сумчоночку, глянул на корешей и первым подался к лифту – мрачный Небаба и хмурый Серафим двинулись в кильватерной струе. Звякнул звонок, клацнула, закрываясь, дверь, дедушка-лифтер изобразил вопрос:
– Е флор, плиз? [123]
Ехать надо было на третий, предпоследний, под какие-то агонизирующие скрипы, сразу же напомнившие Бродову триллер о пожаре в небоскребе. Однако ничего, поднялись, затормозились, вздохнули с облегчением, вышли в длинную кишку коридора. И вдруг услышали в полифонии, на сорок голосов:
– Врагу не сдается наш смелый «Варяг», пощады никто не желает…
«Черт, – Бродов помрачнел, забыл про триллер, мыслями устремился к Кобельборзу. – Господи, никак уже…»
Нет, ничего плохого не приключилось, это звонила Дорна.
– Привет, – сказала она. – Ну, как вам там отдыхается? Ах, море, воздух, пальмы, аромат цветов, вкуснейшая, с кинзой и томатами шорпа. Завидую тебе белой завистью. Кстати, я бы на твоем месте не заходила в номер – тебя там ждут. Серафима Фомича тоже. Ну, впрочем, если есть желание размяться, то валяйте. Тараса Бульбу своего не пускай, а то будет как с кабсдохом. Ну все, чао, целую. Приятно повеселиться.
– Ну, как у нас, все в порядке? Летального ноль? – взглянул на Данилу Серафим, оскалился белозубо, подмигнул и неожиданно повернулся к двери. – Тс-с, а ведь там кто-то есть. Спинным мозгом чую.
Дверь была коричневой, ничем не примечательной и вела в номер Бродова. Если верить ваучеру, с баром, террасой и зверем-кондиционером.
– Ага, и ждут с нетерпением, – улыбнулся Бродов, послушал, снял с пояса меч и, быстро поладив с немудреным замком, осторожно вошел внутрь. Номер был и правда неплох – просторный, с телевизором, с удобствами. И с целым выводком уже знакомых крылато-ядовитых существ. На редкость компанейских, к слову сказать – едва Данила вошел, как они бросились ему навстречу. Со шкафа, с кондиционера, откуда-то с портьер. Как, верно, им самим казалось, стремительно, во весь опор. Только Бродов уже смотрел на мир глазами Свалидора, и мир этот виделся ему вялым, безжизненным, лишенным драйва и напора. Как в замедленном кино.
«Ишь ты, клином летят, словно журавли», – хмыкнул он, отошел в сторонку и принялся следить за нападающими – их неудержимо несли вперед законы физики. Не прекращая пикирования, они вдруг дружно отверзли пасти, вытянули хвосты и изрыгнули яд, с дальней дистанции, мощно, в унисон, мамбы и ринхальдсы конкретно отдыхают. И сразу Бродов вспомнил Кобельборза – вот так же и его, засунутого в клетку вначале оплевали ядом, а затем, уже никакого, взяли на зуб. Ни увернуться, ни отбиться, ни залаять, ни вскочить, вот она, блин, собачья доля. Эх…
– Ну все, полетали, – ухмыльнулся Свалидор, взмахнул мечом и увернулся от брызг. – Финита вам всем, гады…
Вернее, не совсем, одну тварь пока что он убивать не стал, отрезал ей только лапы и крылья – не из жалости или по доброте – ради исследовательского интереса. Нехорошо прищурился на корчащееся тело, рисующее на паласе осклизлые следы, коротко вздохнул и рассек тварь надвое. Тварь, которая даже и в агонии направлялась к нему, чтобы убить.
– Ну, Даня, как дела? – гоголем вошел в номер Серафим. – А, я вижу, идут, контора пишет. Вернее сказать, написала уже… – Он весь светился от сгорающего адреналина, а в руке держал меч, который драил рушником. Клинок был в мерзких, тягуче-липких разводах, рушник махровым, гостиничного образца. Вонь – убийственной. Впрочем, амбре у Бродова в номере было не лучше.
– Сема, иди сюда, – позвал Данила и, по примеру Потрошителя, занялся мечом. – Может, его помыть, а? В кипятке, с хозяйственным мылом?
– Ну скажешь тоже, помыть, – огорчился Серафим. – Вода здесь, Даня, никаким боком. Раздобрели, гады, на громодяньской-то крови, набрали жировую прослойку, насосались калорий. Надо будет урезать им в рационе жирность. Кардинально. Вместе со сроком жизни…
– Батюшки, и тут то же самое. Гадюшник и бардак, – пожаловал Небаба с пластиковым мешком, угрюмо осмотрелся, задействовал воображение. – Нет, нет, пожалуй, все не влезет. Может, в наволочку их, а хорошо бы в матрасовку. Эх, – качнул бритым черепом и принялся сноровисто заниматься остатками. – Эх, командир, командир, а мельче-то что, не мог? Ну ты смотри, такую мать, как в капусту накрошил…
В мешке у него хлюпало, чавкало, сочилось. А уж воняло-то…
– Сема, не нервируй меня, – Данила закончил надраивать меч, понюхал, вспомнил маму, определил на пояс. – Пошли отсюда. В гробу я видел это кино «Грачи прилетели».
