— Ты поаккуратнее с подколками. У курсанта доступ к огнестрельному. Пустит ещё себе пулю в лоб. Начнётся белочка от воздержания со спиртным, и — привет. Эх, девочки… Хотел бы я ухаживать за полностью свободной. Но у вас, у красивых, поклонников хоть отбавляй.
— Стас у меня телефончик записал, — похвасталась Оля. — Не олимпийский чемпион пока, но тоже вполне себе ничего. Закончит школу МВД, станет опером ОБХСС. Не пропадёт.
Я расцеловал обеих у дома, одну страстно, другую целомудренно, и отпустил. На следующий день предстояло драться без их поддержки. Ну что же…
Иван Авдеев из Москвы явно не желал нарваться на апперкот олимпийского чемпиона по боксу и кинулся, выбросив руки вперёд. Одновременно закрывал низ лица и пытался ухватить меня за куртку.
Перчатки с обрезанными пальцами, они очень удобны для захвата запястий. Используя инерцию его движения, рванул за руки на себя, упал на спину, упираясь ступнями в его твёрдый живот, и перебросил. Одну руку заломал на себя, выводя на болевой. Грудь ногами прижал к ковру.
Сильный, чёрт… Энергия Ци полилась из дракончика в мускулы рук, затрещали сухожилия. Рука соперника начала распрямляться, доходя до предела, когда в локте возникнет дикая боль, и он начнёт колотить по ковру, сдаваясь.
Ничего подобного! Боль пронзила как раз мою ногу, я заорал и выпустил Авдеева, прокусившего мне икру: хлестала кровь, зубы вошли до мяса.
Это, кстати, о джентльменском советском спорте. Всякое бывает и в СССР.
Судья поначалу не поверил, что московский недоносок прокусил мне ногу. Дисквалифицировал его и отдал мне победу, но от продолжения турнира я отказался, не желая объяснять, каким чудом зарастёт оторванный этим барбосом кусок ноги.
— У непобедимого Матюшевича первое поражение из-за невыхода на финальный бой, — невесело пошутил Стас в раздевалке.
— Фигня. Любые поражения в крикете, городках или беге в мешках не лишат меня звания непобедимого боксёра, пока не нарвусь на мальца с более крепкими кулаками.
— Может, и мне в бокс податься? Хоть старый уже, двадцать один.
— После Нового года и начнём, пенсионер. С Коганом договорюсь.
Стасик кивнул и подмигнул, понимая, как возмутится Ким — к боксёрам уплывает уже не первый классный самбист. На самом деле, мой друг уже давно ходил на бокс, но в несерьёзный «Буревестник», выиграл чемпионат БССР, дальше его почему-то не пускали.
Я поправил штанину над повязкой и отправился на стоянку к верному промёрзшему «бобику». Поскольку освободился раньше финала, и Вика не ждёт, следовало исполнить внучатый долг.
Бабушка и дедушка были дома, там же оказалась и ма. Не видел её с дня, когда отдавал сувениры из Югославии, да и тогда мельком. Выпили чай, потом мама утянула меня в комнату с ароматными канарейками. Поскольку из-за холодов не злоупотребляли проветриванием, а иной вентиляции дом, построенный в конце сороковых пленными немцами, не имел, шмонило знатно, но я терпел.
— Почему не заходишь на Одоевского? Там твой настоящий дом.
— Уже нет. Оформляю последние бумажки и буду прописываться в свой, в Ждановичи.
— Теряя минскую прописку⁈ Ты в своём уме?
Она стала старше, да что говорить — старее. С возрастом люди укрепляются в консервативности. Минская прописка — самоценность, а уж московская и ленинградская вообще на вес золота. И тут единственный сын с лёгкостью вычёркивает себя из привилегированного класса.
— Я не имею права владеть жилым домом и одновременно пользоваться государственной жилплощадью. Не волнуйся и успокой Евгения: излишки никто у вас не заберёт, нет такого права у исполкома.
— Но квартира! Когда мы уйдём на кладбище… Да и просто вдруг что-то случится, твой отец водит машину как сумасшедший, квартира отойдёт государству! Шестьдесят квадратных метров!
Она едва не рыдала от моего нежелания понять свою выгоду.
— Ма! У меня только спортзал там — те же шестьдесят метров, сам дом в разы больше. Кроме того, гараж на две машины, баня, беседка. Двадцать пять соток, сплошной хвойный лес, все удобства. Одно только — зимой заметает, езжу на УАЗе. Через пару месяцев летнюю машину куплю, для того и двойной гараж. Ваша конурка в многоквартирном скворечнике — нищебродство, так и передай пану профессору. Вот дед хорошо устроился, если бы не канарейки.
— Чирик! — возмутилась одна из них.
— Тебя ничем не пронять… Всё равно, приходи. Хоть иногда.
— У тебя же есть Евгений.
Вот теперь на накрашенном уголке глаза выкатилась настоящая слеза, грозящаяся прочертить дорожку по щеке.
— Лучше бы он катился к какой-нибудь из своих аспиранток… Кто бы мог подумать лет десять-пятнадцать тому назад? Превратился в заядлого коммуниста-ленинца, скорее даже — в сталиниста! Его из парткома БГУ попёрли, слышал? Всех достал жалобами на коллег, на начальство, на студентов: «недостаточно твёрдо следует курсом, указанным партией». Собирает в квартире пять-семь ветеранов за семьдесят, агрессивных одуванчиков, и они хором поют «вихри враждебные веют над нами…», лица такие, что готовы порвать врага мировой коммунистической революции. Думала, эти вымерли все, оказывается — нет.
— С такими тараканами в мозгу… Как он лекции читает? — мной овладел брезгливый интерес.
— По старым конспектам. Если их перепутает, может одну и ту же лекцию прочесть два раза подряд. В восемьдесят пятом на пенсию, пусть только продержится.
И узнает, сталинист, что начнёт вытворять Горбачёв, а от любимой Евгением КПСС только клочья полетят. Страшно, наверно, под конец жизни увидеть крушение всего, чему верил и поклонялся. Отцу тела умереть бы в первый день прихода ГКЧП с радостным криком «наши вернулись!» и окочуриться от счастья.
Я отвёз её домой, в уютную квартиру с минской пропиской, а также портретами Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина на стенах, сам не заходил около года и не видел этот иконостас, знаю только по рассказам ма, а затем покатил в Ждановичи, обдумывая дело, требующее вкуса и серьёзных вложений. Без помощи Когана и его еврейских связей оно не решалось.
Владимир Львович числился теперь моим тренером лишь номинально, занимались мной его помощники, вывозил на соревнования Ким. Мой стиль боксирования, совершенно разный от боя к бою, довёл учителя до срыва, когда он заявил: я отказываюсь это понимать, ты побеждаешь, но вопреки всем моим установкам, я вообще не знаю, как тебе удаётся!
Услышав про бриллиант, спросил только: каков бюджет.
— Две тысячи. Если надо больше, могу больше. Только чтобы кольцо не архаично совковое, а современное. Как в Европе носят.
— Две тысячи — это уже можно разговаривать. Я сделаю, чтоб с тобой обошлись честно. Валерий! Кто она?
— Красотка. Генеральская дочь. Студентка.
— Моя бабушка сказала бы: ой вей, какая гремучая смесь! Желаю счастья.
Результатом этой беседы стал визит на улицу Козлова в ювелирную мастерскую. Старший мастер долго распрягался, что Новый год на носу, что масса заказов, хороший бриллиант, ви таки понимаете, быстро не найти…
— Двадцать пятого декабря. Камень не менее половины карата, чистый, современный дизайн. Двадцать шестого вручаю.
Ювелир замолчал. Если бы его лоб был прозрачный и не украшен ремешком с линзой, внутри я бы увидел калькулятор с быстро меняющимися цифрами. Меняющимися в сторону увеличения.
— Три тысячи.
— Работаем.
Он сунул мне пачку иностранных каталогов, подсказал пару вариантов, обещал, что «ещё подумает». В общем, напряг и загрузил. Заметно разгладил морщины, получив две тысячи аванса.
— Приятно иметь дело с умным человеком!
Несмотря на заверения Когана, у меня сложилось впечатление крепкого развода. Всего лишь кольцо — семьдесят пять моих студенческих стипендий! Хорошо, что живу не на стипендию.
С Викой мы встречались теперь не реже пары раз в неделю. Каюсь, порой жертвуя интересами нежно любимого погранкомитета и тренировками. Девушка постепенно раскрывалась, демонстрируя не такой уж простой характер, со своим мнением по любому вопросу. Правда, поддавалась убеждению, если нужно.
