Жасминов опять вздохнул и согласно кивнул.
— Но взамен, Орфей, я тебя буду тоже просить об услуге…
Говорят, беда не приходит одна. Вот и с Дусей у нас тоже началась война.
В отместку за то, что вчера я не стал ужинать, Дуся на завтрак приготовила пшённую кашу, но не просто пшённую кашу, а на молоке и с пенками (она знает, что я ненавижу пшённую кашу, поэтому её и приготовила). Я демонстративно отказался это есть и с ледяным выражением лица ушел на работу. Завтрак остался на столе нетронутым.
Пусть знает.
Я ушел и даже не обернулся на прощание, чтобы не видеть Дусино ехидно улыбающееся лицо.
Соответственно настроение у меня было не очень.
А на работе меня уже поджидал Козляткин. Злой и мрачный. Он сидел прямо в моём кабинете, на моём рабочем месте. Лариса и Мария Степановна сидели, как мышки, и старались не отсвечивать. И, кажется, даже не дышали.
При виде меня Козляткин надулся, побагровел и заорал:
— Бубнов! Ты что творишь⁈
Он долго орал. В течение последних двадцати минут я узнал о себе много нового. Козляткин кричал, брызгал слюной, какой я несознательный, и тому подобное.
Я не спорил. Я тоже был злой и мрачный.
Дуся мне с утра то же самое сообщила.
А если двое взрослых людей сообщают одну и ту же информацию с разрывом в десять минут, значит, они либо сговорились, либо это действительно так.
— Я запрещаю тебе увольняться, — в конце своего экспрессивного монолога заявил Козляткин, — забери заявление из кадров. Ему ещё ходу не давали. Я запретил.
— Я Большакову обещал, — сказал я.
— Пока за финансирование на театр Глориозова не отчитаешься — никакого увольнения, — мстительно выбросил последний козырь из рукава Козляткин и при этом ещё более мстительно и многозначительно добавил, — кроме того, ты мне кое-что обещал.
Мда. Крыть было нечем.
Уши у Ларисы и Марии Степановны предательски дрогнули и зашевелились от любопытства. Думаю, сегодня весь Комитет по искусствам СССР будет гадать, что именно я обещал Козляткину, что мне даже увольняться нельзя.
Это ещё больше не прибавило мне настроения.
— Пошли в мой кабинет, — заметив алчное любопытство коллег, буркнул Козляткин.
Пришлось идти.
— Ты понимаешь, Муля, я же тебя не виню! — возмутился он, когда мы остались в его кабинете без посторонних ушей. — да, проект ты провалил, но ты лично мне обещал ты помнишь какую услугу!
— Но я же всё выполнил, — осторожно сказал я, — вас повысили.
— У меня испытательный срок! — взревел Козляткин, но бросив тревожный взгляд на дверь, за которой стопроцентно подслушивал бравый и вездесущий Альберт Кузьмич, резко понизил голос почти до шёпота.
Тут в дверь дважды стукнули и Козляткин совсем притих:
— Да! — раздражённо крикнул он.
В кабинет просунулась голова секретаря:
— Сидор Петрович, — игнорируя меня, сказал он льстивым голосом, — тут от товарища Александрова звонили…
— Что? — покраснел Козляткин.
— Из Института философии. Просили передать, чтобы пакет со сценарием на советско-югославский фильм передали сегодня же с курьером, — он выпалил это на одном дыхании и примерно улыбнулся, — но я нигде не могу найти этот сценарий.
Козляткин посмотрел на меня мрачным взглядом.
Я внутренне хмыкнул. Из-за отсутствия лишнего времени, сценарий был у меня в единственном экземпляре. Я давал почитать Козляткину и Большакову, но потом сразу забрал, чтобы отдать машинистке и напечатать в четырёх экземплярах. Но закрутился и не отдал. Так что на данный момент сценарий есть только у меня. А Большакову и Козляткину я отдал лишь краткий синопсис. Чтобы был под рукой. Больше им и не надо.
— Муля, где сценарий? — спросил Козляткин.
— Машинистке отдал, — ответил я и широко улыбнулся.
— А сколько она его печатать будет? — нахмурился начальник.
— Пока не напечатает, — пожал плечами я и мстительно улыбнулся. — Может, и две недели. У меня почерк неразборчивый. И, к тому же, я писал, торопился. Так вообще всё непонятно. Так что долго будет.
— Но Александров велел… — заблеял Альберт Кузьмич.
Секретаря я проигнорировал. Стоял и смотрел на Козляткина.
Тот процедил:
— Альберт Кузьмич, спасибо. А сейчас оставьте нас, нам поработать надо.
— Но Александров… — опять заблеял тот.
— Вон я сказал! — заорал Козляткин, и бравого секретаря словно сдуло.
Он устало потёр виски и, глядя на меня, тихо и грустно сказал:
— Муля, что за детский сад? Уже ничего изменить нельзя. «Сверху» позвонили и велели проект передать Агитпопу. Большаков даже бодаться не стал. Понимает, что сейчас он ничего не сделает. Так что давай найди сценарий. Его до конца рабочего дня надо передать Александрову с курьером. Пусть собака подавится!
— Никак не могу, Сидор Петрович, — с печальной улыбкой развёл руками я, — лично мне никаких запросов не поступало.
— Как это не поступало? — возмутился Козляткин, — тебе уже я сказал, Большаков сказал, вон даже Альберт Кузьмич подтвердил. Что ещё надо?
— Письменный запрос надо, — с милой улыбкой сказал я. — Все эти советы и рассуждения к делу не пришьешь. Пусть делают запрос из Института философии, или «сверху» — мне всё равно. А потом Большаков отписывает его вам. А вы — мне. А уж я рассмотрю и приму к исполнению…
— Муля, — устало покачал головой Козляткин, — это всё быстро надо делать. А по запросу, пока они его состряпают, пока нам направят, пока у Ивана Григорьевича полежит, потом у меня… это же почти месяц пройти может.
Он вдруг понял и посмотрел на меня широко открытыми глазами:
— Муля, это что, ты саботаж затеять решил?
Я многозначительно промолчал.
— Муля, Александрова не зря называют Несвятой Георгий. И боятся. Его все боятся.
Он наклонился ко мне и еле слышно, одними губами прошептал:
— И Иван Григорьевич тоже…
А потом чуть громче добавил:
— Он страшный человек, Муля. Не надо с ним связываться. Всех под монастырь подведёшь.
— А вот и нет, — улыбнулся я, — верьте мне, и через пару недель этот проект вернут нам. Так что пусть делают официальный запрос.
Козляткин икнул и схватился за сердце. Хотя и возражать не стал.
В общем, заявление я забрал ещё до обеда.
Глава 9
А вот после обеда меня вызвал к себе Большаков.
Как только я вошел в приёмную, Изольда Мстиславовна сделала большие глаза и прошипела:
— Доигрался, Муля! — и кивнула на дверь Большакова, — иди, он ждать не любит. И осторожнее там…
Она оборвала себя на полуслове и лицо её красноречиво вытянулось.
Я с благодарностью кивнул и вошел в кабинет высокого начальства.
Большаков сидел за столом, был хмур и мрачен. При виде меня глубокая складка на его лбу стала ещё глубже.
— Бубнов, — рыкнул он, — ты что творишь⁈ Ты что, мать твою так, творишь⁈
Так как вопрос был явно риторическим, то и отвечать я не стал. Стоял, ждал продолжения. Молча.
И оно не заставило себя ждать.
— Какого хрена, я тебя спрашиваю, ты не выполняешь распоряжения руководства⁈ Тебе что было сказано, а⁈
Я продолжал стоять и взирать на шефа. Молча.
— Тебе велено отдать сценарий, смету и техническое задание. Где они? Ты почему до сих пор не отдал⁈
Я пожал плечами.
От моего, такого невинного жеста, Большаков взбеленился окончательно и заорал:
— Быстро документы на стол! Это приказ!
И тогда я тихо спросил:
— Иван Григорьевич, вы на чьей стороне играете?
Вопрос был совсем простой, без подвохов, но от этого моего вопроса лицо у Большакова побагровело, и он аж задохнулся от негодования.
Я уже хотел звать Изольду Мстиславовну на помощь, но Большаков, хоть и с трудом, но смог взять себя в руки. Хотя прошипел он мне совсем нелюбезным голосом:
— За отказ выполнять распоряжение руководства, ты хоть знаешь, что тебе будет?
Я пожал плечами:
