– В общем, и Рина твоя цела, – поспешно договорил Макар, понимая, что сейчас все откроется и ему влетит.
– Где она? Что с ней?
– Да ничего! В целости и сохранности. Тебя ищет. Вдоль другого берега побежала. Говорили мы ей: здесь ближе будет… – ответила Яра.
Она смущенно взглянула куда-то вбок, и Сашка сообразил, что Яра с того берега видела его попытки прорваться сквозь незримый барьер. Он и сейчас упрямо шагнул, но это оказалось бесполезным. Попытался поступить как с оградой ШНыра, но и шаг в противоположную сторону ничего не дал. Он просто отодвинулся от невидимой преграды, и все. Макар же и Яра перешагивали границу, даже не замечая.
– Почему? – спросил Сашка тихо. Вопрос задал Яре, на Макара даже не смотрел.
– Закладка научилась не доверять… Ты научил ее, как когда-то Гай научил не доверять ту, другую закладку! – сказала Яра.
– Я научил? Я?
Яра замешкалась с ответом, и это обидело Сашку.
– Почему? Я же не пустил Гая на двушку! Я спас нас всех! – крикнул он.
– Спас-то спас. Но вот шарахни меня саперкой и посмотри – буду я с тобой дружить или нет. Даже если ты типа помочь мне хотел. А ча, шарахнешь? – Макар чуть склонил набок голову.
Сашка сгреб его за ворот:
– Но я же хотел как лучше!
Макар цокнул языком, не пытаясь высвободиться.
– Оно, может, и так, но осадочек остался, – сказал он.
– Я больше не шныр? Не смогу больше вернуться? – спросил Сашка.
Яра едва заметно пожала плечами. На Сашку она смотрела с грустью, как если бы понимала что-то, в чем еще не разобрался Сашка.
– Наверное, когда ты ударил валун саперкой, был какой-то подмес, – сказала она, точно оправдываясь.
– Что было?
– Подмес – это когда к чистому желанию подмешивается что-то лишнее. Ну как человек, например, совершил подвиг не потому, что родину защищал, а хотел орден получить или показать, какой он крутой, а на родину ему плевать было. Не знаю, как еще объяснить. Закладки из-за Второй гряды чуткие к таким вещам. А тут она еще утратила доверие. Как кошка, которую ты гладил-гладил, а потом вдруг шилом в бок. Тут Макар прав, да, – кивнула Яра.
– То есть в ШНыр я не вернусь? – спросил Сашка, не веря, что такое возможно.
– А ча? Вернешься конечно. Я-то откуда знаю? – примирительно прогудел Макар, и Сашка, опомнившись, отпустил его куртку:
– Прости!
– А ча? Прощу. Сопру ча-нибудь и прощу! С меня одна подлянка! – пообещал Макар.
Сашке вдруг захотелось увидеть свою пчелу. Почти так же сильно, как и Рину. И он увидел ее. Пчела сидела у него на плече и выглядела вполне себе живой. Потом перелетела Сашке на щеку и побежала по его губам и носу.
Дмитрий Емец
Замороженный мир
© Емец Д.А., 2018
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
* * *
Дорожные знаки разведчика
Мысль материальна. Но чем обеспечивается материальность мысли? Запечатлевается ли она на бумаге, остается ли в записях, затерявшихся в блоге, сохраняется ли в произнесенных и тотчас позабытых словах? Но если книгу не читают, если строки на экране не всплывают, то мысль как бы дремлет, ожидая своего часа, который, возможно, никогда не наступит. Так это или нет? Или все то, что действительно важно, никогда не потеряется, не исчезнет?
Из дневника невернувшегося шныра
Глава первая
Глиняная голова, медное пузо
Он огромен, как Вселенная. Все дороги ведут к Нему.
– Почему же Он не слышит наших молитв?
– Он слышит. Но исполняет лишь те из них, которые необходимы. Если бы наши желания сразу исполнялись, мы бы очень быстро охамели. Первое время как-то благодарили бы, с каждым разом все более и более кратко, а потом перешли бы на деспотический тон, как капризные дети со слишком мягкими родителями: «Принеси чай! Унеси чашку! Закрой за собой дверь!»
И тогда дальнейшее движение куда бы то ни было стало бы невозможным.
Из дневника невернувшегося шныра
Мокша Гай стоит на песчаном берегу реки у сосны, половина корней которой нависла над обрывом, и смеется. Колокольчиком заливается. Темные кудри его вздрагивают. Две вещи можно делать бесконечно: смотреть, как Мещеря Губастый работает кузнечным молотом и как смеется Мокша. Слушать его смех можно часами, и когда Мокша замолкает, всем хочется, чтобы он засмеялся снова.
Рядом с Мокшей стоит Митяй Желтоглазый и с недоумением смотрит вслед девушке, которая быстро идет, почти бежит, по дороге к деревне.
– Чего ты? Что она сделала? – с недоумением спрашивает Митяй Желтоглазый.
– Да ничего, – небрежно отзывается Мокша.
– Как ничего? Она к тебе подбежала, что-то в руку всунула – и тикать! – говорит Митяй.
Мокша разжимает ладонь. В руке у него цветок ромашки.
– Да вот, – пожимает плечами он.
– Ромашку тебе подарила? Зачем?
– А кто ж ее знает? Видать, девать некуда было! – ухмыляется Мокша и небрежно бросает цветок с песчаного обрыва.
Глупые они все, эти девушки! Ломаются, краснеют, притворяются, что не замечают тебя, смотрят издали или подходят близко. Молчат или болтают. Дразнят, обижаются, задыхаются от слез, требуют с тебя обещаний и обещают сами. Да, раньше это бывало приятно! Все эти темные ночи, дальние костры за рекой, звуки доносящихся песен. Но это было раньше! Эх, если бы Митяй и все остальные знали, насколько мало его теперь интересуют девушки и насколько больше удовольствия может доставить эльб! Зарываешься в него как в подушку или кладешь себе на грудь – и вот оно, настоящее блаженство, затапливающее, всецелое, о котором никто больше не знает!
Митяй смотрит на Мокшу с укором. Ему не нравится, что Мокша выбросил цветок.
«Ага, завидуешь! Небось тебе б ромашку подарили – ты б в нее клещом вцепился!» – думает Мокша снисходительно.
Митяй некрасивый, лицо широкое. Над переносицей смешные бугорки, редко поросшие бровями. Да и ведет себя Митяй с девушками глупо, неумело. Когда нужно согласиться и поддакнуть – начинает спорить. Когда нужно приласкать – дичится. А то просто сидит и молчит как сыч. Даже рябая дочь гончара, самая непритязательная из деревенских невест, не выдержала общества Митяя больше недели.
– Ой не могу! Моченьки моей нет! Лучше за пастуха кривого пойду, чем за этого! – сказала она как-то вечером матери.
– Тебя, балаболку, и кривой не посватает, – сердито отозвалась мать.
Ей Митяй нравился. Он целый месяц учился у гончара делать горшки. Порвется ли в последний момент неумело вытянутая стенка или лопнет в печи – Митяй только вздохнет и начнет все сызнова. Терпеливый. Только вот все выспрашивает, какую глину взять, чтобы горшок вышел побольше и попрочнее. Можно подумать, на века хочет горшок сделать. Да разве горшки бывают на века? Горшок – от ярмарки до ярмарки, сроду так велось.
Мокша идет в пегасню. Сегодня он собирается нырять на Игрунье. На Стреле Мокше нырять как-то неудобно с тех пор, как он отдал ее жеребенка эльбу. Конечно, Мокша ни в чем не виноват. Не он же его убил, но все равно как-то не хочется ему нырять на Стреле. Ну ее. Смотрит, глупая кобыла, будто что-то понимает и в чем-то его укоряет.
Теперь Мокша ныряет на Игрунье. Хотя разве это нырки? В последнее время он перестал пробиваться даже за Первую гряду. Даже на прииске Скал Подковы, где он прежде безмятежно засыпал под сосной на долгие часы, ему теперь жарко. Копнет десяток раз – и уже весь мокрый. Стоит дышит, вытирает пот.
