– В голосовании нет необходимости, – раздался усталый человеческий голос со стороны видеалов сектора тридцать шесть.
– Жив! – сказал Григорий Матвеевич. – Уцелел! Ай да плоддер!..
– Прошу подождать, – встрепенулся секретарь. – Подключаю к Совету ксенологов резервный канал. Проверка готовности. Готовность есть. Можете продолжать.
Кратов кивнул. Его осунувшееся, в пятнах копоти, лицо больше походило на терракотовую маску. На спутанные непокрытые волосы медленно оседали крупные снежинки.
– Меня зовут Константин Кратов. Так вышло, что я первый столкнулся с наведенным разумом Церуса I. Я прожил там несколько дней и ночей – то есть больше, чем кто-либо во всем Галактическом Братстве. И понял, что должен им помочь. Немедленно, не теряя ни мгновения, любой ценой. И пусть какие угодно последствия – для них… и для меня тоже. Потому что хуже, чем есть, уже не будет. Рациоген на Церусе I действительно есть. Был… Теперь он уничтожен.
– Вы видели его? – подался вперед Энграф.
– Я очень хотел увидеть его, – усмехнулся Кратов. – Но здесь он одержал надо мною верх… Я постарался, чтобы от этой адской машины ничего не сохранилось. Он сопротивлялся. Он хотел подчинить себе мой разум. И если бы я мог еще хоть чуточку мыслить в ту минуту, то не совладать бы мне с соблазном осторожно остановить его… изучить, разобрать… запечатлеть… а потом воспроизвести! Но он ничего не мог поделать с другой машиной, в которую была вложена одна-единственная программа – уничтожить его.
– Каковы последствия? Вы успели оценить их, пусть приблизительно?
– Думаю, что да. На Церусе I больше нет разума.
Экран погас.
– Григорий Матвеевич, – позвал Рошар. – Хотите посмотреть на живого бога из машины?
Энграф непроизвольно повел взглядом в том направлении, куда указывал Рошар.
Над каждым из слепых видеалов нулевого сектора горел ясный голубой свет.
– Что бы это значило? – задумчиво спросил Григорий Матвеевич. – Как вы полагаете, Батист?
15
Кратов побывал на заколдованном озере. Постоял на берегу, зажимая нос от вонючих испарений и вглядываясь в туманные фонтаны над мертвой зыбью, пока не замерз. Никто не явился из свинцовых вод, чтобы зачаровать его гипнотическим горящим взором. Никто не бултыхался в стлавшемся понизу клочковатом мареве. Да и колдовства никакого не ощущалось. Озеро как озеро, только что на редкость грязное…
В долине ему повстречался заплутавший болотник. Он сидел, вжавшись в снег, и тупо моргал нижними веками. Рядом валялась суковатая дубина. Кратов окликнул его, показал пустые ладони, пошел навстречу. Болотник продолжал торчать на месте, не сводя с него выпученных глаз. Потом лениво оторвался от насиженной проталины и медленно, по-жабьи, отпрыгнул в сторону, задев лапой никчемную дубину. И снова застыл кочка кочкой.
Теперь Чудо-Юдо-Рыба-Кит нес Кратова на лесную опушку, где несколько дней назад принял его в свое чрево из сильных мохнатых лап стихотворца Бубба.
Лаз в берлогу был по-прежнему завален сплетенным хворостом. Кратов осторожно толкнул его ногой.
– Бубб, – позвал он. – Ты здесь?
Из полумрака не донеслось ни единого звука. Кратов выждал немного и броском, чтобы опередить удар дрекольем по затылку, нырнул внутрь. Никто и не собирался перехватить его при входе. В берлоге было пусто и холодно. Кратов стоял посреди этой пустоты и холода и чувствовал, что и сам замерзает. Не телом – душой…
А когда он повернулся, чтобы уйти навсегда, груда небрежно спиханных в угол шкур зашевелилась, и из-под нее выглянула знакомая страховидная физиономия.
– Кто?.. – прохрипела она.
– Бубб! Ты не узнаешь меня?!
– Не вижу… – сипел тот. – Захворал я… Ближе подойди, может – разгляжу. В голове у меня круговерть.
– Я – Кратов, ты меня здесь выхаживал, к летающему зверю провожал!
– Ты разве живой еще? Я думал – тебя твои дружки сожрали. Больных да увечных всегда жрут. Меня вот чуть не сожрали, да раздумали – вдруг еще встану? Жалко меня жрать – знаю много…
– Да что с тобой?
– Лешие вчера напали. Один меня по башке сильно огрел, едва последние слова не вышиб напрочь. Нынче все на охоту убрели. Самок с детенышами в новую берлогу упрятали. А я лежу здесь в дерьме один, слова пересчитываю, чтобы не растерять. Не помогает – расползаются куда-то, змеищи… Худо мне, Хрра-тов, как бы не помереть. А помирать неохота, недужить – и того сильнее. Ведь сожрут меня, и слова мои сожрут вместе со мной, вот что обидно… Заговоры все позабыл, какой из меня теперь шаман?
– Бубб, дружище, я помню все твои заговоры наизусть!
– Правда? – обрадовался тот. – Подожди-ка…
Он заворочался в своих шкурах, застонал, мотая головой в коростах запекшейся крови. Потом с трудом сел и вытащил из-под себя здоровенный лоскут тонкой древесной коры.
– Нож тут где-то был… – ворчал он, шаря вокруг. – Запропастился к лешему… А, вот! Давай-ка расскажи мне заговор от брюшной маеты, а я его себе на коре нарежу для памяти. Что это у тебя с глазами? Хворь какая? Ты ко мне близко не садись, мне своих болячек достает, и так ни лешего не вижу, да чтобы еще из глаз потекло…
– Это не хворь, – сказал Кратов. – Это у нас бывает иногда, от сильной радости.
– Чудной вы народ, – проговорил Бубб укоризненно. – Все-то у вас не как у людей. Да леший с вами, живите как знаете… Ну, давай начинай.
Интерлюдия
Земля
– Инцидент имел место, когда по земному летоисчислению шел примерно 1450 год, – сказал Спирин. – То есть Колумб не то что еще не открыл Америку, а был довольно-таки молодым человеком и, говоря образно, ходил под стол пешком. Здесь, где мы сейчас имеем несравненное удовольствие беседовать, отправляли свои нехитрые языческие культы в полной гармонии с матушкой-натурой индейцы тупи-гуарани, а также тупинамбас и тупиникинс. А на Москве княжил Василий Темный, таковым прозываемый за увечье уже года четыре…
– А наши земли рвали в клочья османские турки и Габсбурги, – нетерпеливо прервала его Рашида. – Мы оценили ваш энциклопедизм.
Спирин довольно захохотал и попытался поцеловать ей руку – женщина ловко увернулась. Очень невысокий, неопределенного возраста (где-то от шестидесяти до ста двадцати!), кругленький, подвижный, с короткой курчавой бородой, он выглядел настоящим любителем жизни, искателем удовольствий и развлечений. Которому самое место в Рио, но вряд ли – в этом пандемониуме, в инфобанке Тауматеки, где он занимал маленькую келью на шестом подземном этаже. Мог бы вытребовать и большую, но, по его словам, терпеть не мог голых стен. Свободные же пространства крохотной клетушки легче было наполнить кристаллотеками, древними инкунабулами из бумаги и пластика, пыльными мемографами и мемоселекторами, таинственного вида статуэтками, похожими на диковинные кораллы, пустыми пивными банками в экзотических наклейках, объемными макетами звездных систем с застарелой паутиной между планетарных орбит, хрустальным кубком в форме банановой грозди, с облезлой написью «Призеру регионального первенства штата Пернамбуку по древолазанию» (один банан был отколот – возможно, вследствие использования приза для бития по чьей-то довольно твердой голове – и валялся рядышком), засохшей веткой пальмы-карнауба в естественном восковом налете, искусственным чучелом ястреба-гарпии и размалеванными по-боевому черепами, из которых по меньшей мере два человеку явно не принадлежали. Остаток места был отдан столу в консервативном стиле, на котором громоздились внавал разноцветные листки с рукописными заметками, большому видеалу и двум креслам для посетителей. В одном теснился Кратов, согнувшись вдвое, чтобы не стукаться головой о полку с черепами, и стараясь не жестикулировать. В другом сидела Рашида, по обыкновению своему красиво закинув ногу на ногу, с тлеющей сигаретой в пальцах изящно заломленной руки. Сам хозяин умостился на простеньком крутящемся табурете с подлокотниками, где и вертелся много и с удовольствием, как бы невзначай прихватывая Рашиду за голое колено.
