Как же он хотел опять в ШНыр! Просто до боли. Стоило ему закрыть глаза, как он представлял себе ШНыр целиком, до последнего уголка.
Сашка устал лежать на диване и смотреть на полоску подъезда. Закрыл глаза и уснул. А утром пельмени, которые Сашка сварил и собирался полить их кетчупом, внезапно пришли в движение. Из них сложился небольшой пельменный человек. Был он не очень красив, но к красоте не стремился. Опираясь на вилку, служившую ему тростью, человечек отобрал у Сашки кетчуп и написал на столе: «Жду тебя у подъезда! Умоляю: поспеши! Фиа».
Написав это, пельменный человечек исчерпал свое земное предназначение и развалился на тесто и фарш. Сашка торопливо оделся и спустился в лифте. У подъезда он никого не нашел, кроме двух соседей. Один был художник, а другой преподавал вокальное искусство в Гнесинке и одновременно был солистом группы, побывав на концерте которой его музыкальное начальство упало бы в обморок.
Художник выгуливал старую спокойную собаку, а музыкант – маленького ребенка. Ребенок бросал на собаку сорванную траву и всякий случайный мусор. Собака брезгливо отряхивалась и смотрела на него с укором. Потом задрала лапу и поставила отметину на автомобильное колесо. Должно быть, мечтала, что вот машина уедет на другой конец города и там далекие, неведомые собаки понюхают и сильно задумаются, что за новый зверь появился на их территории.
– Вот! – говорил художник с возмущением, хватая певца за карман рубашки и притягивая к себе, чтобы он никуда не убежал. – Жена говорит мне: «Мысли! Чего ты все время на кухне торчишь? Мысли!» Ну рисовать – ладно, я худо-бедно умею, а мыслить? Как я должен мыслить? Сидя, лежа или вот так вот? Может, у меня на кухне лучше мыслить получается? – И, отпустив карман, художник живописно подпер лоб рукой, приняв позу роденовского мыслителя.
Солист сочувственно вздохнул.
– Мне проще, – сказал он. – С тех пор как мы выбросили роутер, моя жизнь приобрела размеренность. По мне, как по Канту, можно теперь сверять городские часы! Моя фишка в том, что я искренний и фиксирую состояния, которые приходят, в режиме, так сказать акына! Что вижу – то пою! Мне больно – я пою о том, что больно! Радуюсь – и пою о том, как радуюсь. Ты, главное, отпусти свою фантазию!
– Да? – спросил художник с интересом. – А мне вот серию новогодних открыток нарисовать надо. Двадцать штук. Снеговички там, все такое. Если я отпущу свою фантазию, то детишкам сидеть без каши.
– А ты работай утром! – горячо продолжал солист. – Утро – лучшее время! Лови состояния незамутненного сознания. Это как горы, свободные от тумана! Я поднимаюсь на вершину горы из тумана суеты и нулевой видимости. Там замечаю направление к следующей горе и опять спускаюсь в туман.
Для Сашки слушать все это было сложновато. Он хотел уже вернуться в подъезд, как вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Он обернулся. Перед ним стояла девушка, одна половина головы которой была выкрашена в оранжевый цвет, а другая – в зеленый. Местами в волосы были вплетены полоски фольги. Фольга была нужна, чтобы не материализовались кошмары.
– Привет, Фиа! – поздоровался Сашка.
– Привет! – отозвалась девушка. – Как тебе мой пельменный человек? Надеюсь, ты смог его потом съесть?
– Нет, вилка не поднялась, – сказал Сашка.
– Так я и думала, – огорчилась девушка и взяла его под руку. – Пойдем пройдемся вокруг дома! Поговорить надо!
Дом у Сашки был размером в квартал – бесконечная такая коробка. Когда Сашка был маленьким, он вечно боялся, что не найдет свой подъезд – такой это был домищщщще. Каждое «щ» – отдельный корпус, похожий на кривую расческу. И вот теперь между зубьями этой расчески они и петляли. Сашка заметил, что Фиа озирается, словно чего-то опасаясь.
Наконец Фиа нашла уголок поукромнее. Это был старый доминошный стол, со всех сторон окруженный сиренью.
– В общем, слушай! – сказала Фиа. – Начну с самого необычного места: с начала! У нас проблемы. С появлением вашей новой закладки болото перестало выдавать псиос.
– Почему? – спросил Сашка.
– Не знаю, – пожала плечами Фиа. – Инкубаторам их эли кое-что еще выдают, но ведь все это капли!
– А что Гай?
– Озабочен. Тилль, с тех пор как лишился кабана, злее собаки. Всех подозревает, чуть что – стреляет: боится, как бы его не убили. Защиты-то нет. Белдо так много врет, что когда говорит правду, ужасно удивляется и вот так вот делает бровками, – Фиа умело передразнила. – Долбушин… ну про этого не знаю, не видела.
– Но ведь у Гая есть запасы псиоса? – спросил Сашка.
– Думаю, да, – признала Фиа. – Но и они не безграничны. И если Гай ими с кем-то и делится, то только с теми, кто оказывает услуги непосредственно ему. В фортах сейчас бесконечные свары.
Фиа подбежала к сирени и выглянула, проверяя, не стоит ли кто за ней. Когда она вернулась, Сашка увидел, что Фиа дрожит.
– В форте Белдо есть боевая ведьма, – зашептала она. – Ее зовут Чернава. Всегда ходит с закрытым лицом. Стоит ей скинуть капюшон, как любой, кто встретится с ней взглядом, умирает. Недавно Чернава позвала меня и еще нескольких и сообщила, что у нее поручение от Гая и что мы должны немедленно отправляться в Подземье искать какой-то проход. И что если мы его не найдем, то можем считать себя мертвецами. Это не шутка! Чернава, если угрожает, всегда выполняет. Я не видела, как она снимает капюшон, но видела, что стало с теми, кто это видел.
Сашка почувствовал в голосе Фиа искренний ужас.
– А проход куда? – спросил он.
– Гай ищет какое-то первошныровское хранилище! Он примерно представляет, где оно, но не знает, как туда пробраться! В Подземье за последние века все изменилось – завалы, затопления. И вот нужно, чтобы мы нашли проход… – Фиа опять оглянулась.
Ее беспокойство передалось и Сашке. И он тоже оглянулся.
– А что в хранилище? – спросил он.
– Нам никто не говорил. Требовали просто найти туда дорогу. Чернава – с ней были еще берсерки! – привезла нас в переулок у Китай-города. Там старые дома, а между ними невзрачное бетонное строение. Очень маленькое.
– Вентиляция метро? – предположил Сашка.
– Вроде того. На самом деле это древний лаз в Подземье. Его просто замаскировали под вентиляцию. Сама Чернава осталась сверху. Нас отправили вниз втроем: Нину, у которой дар все искать, еще одну девчонку, тоже с даром, и меня.
Фиа случайно коснулась Сашки. Руки у нее были ледяными.
– А тебя почему? – спросил Сашка.
– Так уж случилось, что я Подземье хорошо знаю… Однажды во сне у меня из волос выплелась фольга. И в ту же ночь по закону подлости я материализовала чудовище, которое стало за мной охотиться. Укрыться от него можно было только в Подземье. И я там чуть ли не две недели провела, а оно все бродило и меня искало. Зато даже Белдо меня потом зауважал. Он, кстати, тоже хорошо знает Подземье, хотя и притворяется, что терпеть его не может.
– Может, не притворяется?
Фиа подышала на руки.
– Он всегда притворяется! – угрюмо сказала она. – Короче, нас отправили в Подземье! Мы спустились, и у Нины вдруг началась паника. Она бегала, кричала, плакала. Мы поначалу подумали, что она придуривается, чтобы не оставаться здесь, но нет… такого не подделаешь. Тогда берсерки спустились и подняли ее наверх, а мы стали искать вдвоем: я и вторая девчонка.
– А у девчонки дар какой?
– Логический. Ее послушаешь – так Шерлок Холмс рядом с ней просто младенец. А еще она все время ест. Ее мозг потребляет очень много калорий. У нее с собой всегда рюкзак, а в нем арахисовое масло, шоколад и тому подобное.
Сашка кивнул. Для него не было тайной, что всякий ведьмарский дар имеет побочные действия.
– И вы нашли хранилище?
– Не знаю.
– Как не знаешь?
– Я натолкнулась на первошныровскую защиту – и дальше никак.
– «Я»? Ты была одна?
– Тогда уже да. Девушка с логическим даром отстала, потому что рюкзак у нее не протискивался, а без своего арахисового масла она совсем дурочка становится. Два плюс два у нее выходит двадцать два. И вот я не знаю, что мне делать. Подниматься наверх боюсь, потому что у Чернавы на меня зуб. Другим она еще простит, но мне никогда.
