Осколки недоброго века - Плетнёв Александр Владимирович

Переход всей Маньчжурии в сферу влияния, затем в зону полной ответственности России; туда же включили китайский Туркестан и Монголию. Чтобы смягчить недовольство «нейтральных недругов», в первую очередь САСШ и Британии, опасающихся слишком преобладающего влияния русских в данном регионе, на совете постановили ввести во всём дальневосточном наместничестве так называемое «порто-франко» [71]. Рассчитывая, что продлится это недолго – помня о грядущей мировой войне, в момент наибольшего военного кризиса вынудить Англию, Францию, а с ними прицепом и САСШ, признать мандат России над подконтрольными территориями. В итоге забрать земли в полное подчинение – то есть имела место быть реализация проекта «Жёлтороссии».

Касательно Кореи – на данный момент Романов по-прежнему считал, что выбивать с полуострова упёртого маршала Ояму дело неблагодарное. Однако решительно настаивал (и это должно было быть освещено на портсмутской конференции) на полном выводе японских войск, превращении Кореи в нейтральную зону под международным контролем. Хорошо бы, если с особыми правами России на данной территории.

Под это дело глоток сливовицы пошёл особенно приятно, роняя вызывающую кляксу на полях черновика.

«Следует подготовить тщательную инструкцию для российской делегации – показать японскому хищнику, что Россия ещё больший хищник. Выставлять Токио требования жёстко и по максимуму, в противном случае угрожая захватом Хоккайдо, принудить оппонентов немедленно заключить мир, пока русская армия ещё не стоит на японской земле. Впрочем, высадить десанты на островах Курильской гряды и на южной окраине – Рюкю – уже необходимо! Всячески поддерживая тревогу и напряжение у поданных Тэнно, как и у самого микадо с его кабинетом.

Вплоть до того, что вспомогательные крейсера-рейдеры, на момент переговоров якобы не имеющие связи с командованием, могут продолжать терроризировать японский торговый флот (конечно, дав распоряжение особо не обижать нейтралов).

Но и палку не перегибать, дабы совсем не сорвать переговорный процесс – соблюсти баланс, обрисовав предел, за который делегации не стоит переступать.

А главное! Уж потом провести специальную неафишируемую встречу с председателем Тайного совета Японии, где милостиво дать послабления, уступки, закрепив необходимыми договорами. Иначе планируемый союз с разобиженными самураями, как только те снова почувствуют силу, будет вероломно разорван. Не с этим императором, так с новым, случись с Муцухито руками «ястребов» несчастный случай. В знак доброй воли вернуть занятые острова из архипелага Рюкю, оставив, пожалуй, компенсацию на севере – Курилы, чтоб не посчитали совсем уж проявлением слабости. Возможно, выдав квоту на ловлю рыбы в прибрежных водах.

И предложить пакт!

Свобода рук для Японии в Южной Корее придаст договору необходимую законченную форму».

Слегка захмелевший монарх раскурил папиросу, положил перо, отодвинув конспект, делая предварительный вывод: «Итоговый рескрипт вчерашнего совещания в пунктах имеет как и безусловную приоритетность, так и далёкую от совершенства реализуемость. Над ним следует ещё поработать завтра. Завтра на свежую голову».

Встал из-за стола, подошёл к зеркалу… старинному, высокому – в полный рост и во всю стать. Почему-то эта стать сегодня немного сутулилась, устало поникнув плечами.

Неожиданно пришло в голову, что зеркало слишком объективный прибор – эдакий отражающий прямую действительность экран, не позволяющий проникнуть глубже.

И только всматриваясь во встречный взгляд, в отражённые глаза – свои, замечаешь…

Что?

Насколько неожиданно изменился… и этот взгляд… и сам – поумнел?

Да неужели?! Вот так разом? Разве возможно?

О! Непредвиденно можно, например, влюбиться. Или вдруг скоротечно возненавидеть.

Но это предметы эмоций.

А разум?

«Внезапное озарение»? – что ж, допускаю! Могут в одночасье на что-то открыться глаза.

Но быстро поумнеть… вряд ли. Ум дан… дан Богом или не дан. А то, что заложено природой и взросло из детства, далее медленно и большими стараниями начинает накапливаться в знаниях, в опыте. Но глупцом иль дураком себя решительно не считаю!

Люди, одним своим происхождением творящие историю, входящие в эпохальную хронику, получают от Бога не только дар жизни и деяний, но больше – память в человеческих умах, в том числе опусами историков, публицистов, биографов. А меня вот так одним махом вдруг словно взяли и раздели, показав и подноготную и вымыслы. Ославив слабовольным и едва ли не… эх!

Вот и приходится насильно, словно кожу, сдирать своё старое «Я» и натягивать обновлённую шкуру «мы»… всё это – Мы Николай Второй, самодержец всея Руси… и последний на троне, не удержавший, погубивший… страстотерпец.

Голова кругом. До умоисступления.

Вдруг вспомнилась наивность его мирных инициатив в Гааге 1899 года… и кадры газовых атак – принятая Гаагская декларация «о неупотреблении снарядов, несущих удушающие и вредоносные газы» не исполнялась в Первую мировую войну никем!

Естественным порывом было акцентировать и расширить этот вопрос в следующую конференцию, требуя карающего суда, трибунала для нарушивших, невзирая на звания, чины, родовитость…

Тогда он случайно проговорил эту мысль господину Гладкову.

– Пустое, – ответил тот, подумав, – для них – высоких политиков – война живёт в понятии не «узаконенное убийство», а «узаконенный грабёж». Таких разве что остановит?! Да и… пусть уж от этой «болезни» какой-никакой иммунитет человечество обретёт в Первую мировую. Ибо в ещё более индустриальную Вторую мировую будет только изощрённей и ужасней. Гитлер-то, сам испробовав иприта, не осмелился применить…

– Вот ещё один пример, почему надобно осторожней вмешиваться в Божий промысел, в историю! – Истина, которая била в голову почти навязчиво.

Залогом этому он считал сохранение тонкого равновесия в прогрессорстве и особенно в соблюдении режима полнейшей секретности.

«Ямал» тянул за собой длинную цепь… цепь событий и их следствий, целых экипажей и отдельных персоналий. И было в этой цепи слишком много слабых звеньев, способных одним едва ли не единственным обрывом привести к непредсказуемым последствиям.

«И не дай боже тогда мировая война начнётся раньше, а Россия как всегда будет не готова». Хм, откуда это?

Незаметно и к пьяненькому удивлению бутылка сливовицы опустела. В голове забродило, перепуталось. Пепельница курилась горкой ломаных папирос.

– Вот надымил-то.

Не стал окликать прислугу, сам дёрнул ручку вниз, открывая оконный створ, впуская свежий, пресыщенный влагой воздух.

Потянувшим сквозняком со стола сдуло какие-то листы, что пали на ковёр, перемешавшись – важные и не очень. Не стал подбирать, так и стоял, вдыхая, взирая.

Вид открывался на ещё не прихваченную льдом Неву, набережную. Обыденный и типичный для этого часа и времени года: плелась, паря из ноздрей лошадка, людские фигурки снулые, зябкие, все куда-то топали, спешили по холодку, и лишь одна стояла столбиком, недвижима. Чем-то привлекла внимание.

Сыпали редкие, от того особо крупные снежинки, одна из них будто легла венчиком на этот замерший серый силуэт. И вроде бы должна была лететь дальше по своим снежинковым делам, падать, но будто задержалась.

«Да это же не снежинка – лицо, – угадал Николай Романов, – он стоит, повернувшись, угадываясь бледным ликом, точно глядя, всматриваясь в ответ!»

Осыпаемый вялыми хлопьями снега, стройный моложавый человек в длиннополом пальто, ещё более вытягивающем фигуру… он и сам не знал, чего это остановился, застыв столбом, под пробирающей с Невы сыростью, уставившись на колоннаду дворцового здания.

«Зимнего дворца, что ль, не видел?»

На этаже отыграло отсветом стекла…

«Кто-то открыл створку», – догадался.

Обозначилась тёмная фигура в проёме высокого окна, вдруг почему-то дав повод вообразить «уж не сам ли?».