— Только прежде сделаем звонок…
Поднял трубку телефонного аппарата.
— Здравствуй, Лаврентий. Есть вопрос, который нужно решить, как можно скорее. Необходимо срочно найти сержанта Красной Армии Биктякова и доставить в Москву. Есть информация, что он уничтожил генерала Гудериана. Ты не ослышался, Лавр: генерал Гудериан убит сержантом Красной Армии больше недели назад, а мы узнаем об этом только сейчас. И поторопись, сильно поторопись…
* * *
Этой же ночью в политическое управление Западного фронта была отправлена специальная депеша с пометкой воздух, что означало передачу сообщения особой важности и срочности. В депеше требовалось в кратчайшие сроки доставить в Москву некого сержанта Биктякова. С ним категорически запрещалось разговаривать, и требовалось обеспечить ему усиленную охрану. Одновременно похожее сообщение пришло и командующему западным фронтов генералу Лукину, от которого тоже требовалось доставить в Москву сержанта Биктякова.
Сказать, что на следующее утро штаб фронта и особый отдел фронта гудел, как осиное гнездо, ничего не сказать. Такое внимание к фигуре какого-то сержанта не могло взволновать весь комсостав, да и рядовых бойцов частей и соединений фронта. Словно грибы после дождя, начали плодиться самые безумные слухи о сержанте Биктякове, вдобавок на тянущийся за ним шлейф и без того странных слухов и историй. Одни говорили, что это немецкий агент самого высокого класса, другие говорили, что это, наоборот, наш специальный агент. Еще больше усиливали суматоху радисты, проговорившиеся об особых мерах безопасности. Охрана, которая должна была сопровождать сержанта в поездке в Москву, была ничуть не меньше генеральской и почти дотягивала до охраны члена военного совета.
Но самый настоящий сумасшедший дом начался после того, когда стало ясно, что депеша опоздала. Уже сутки как сержант Биктяков отправился во внеочередной отпуск на родину, полученный им за совершенные подвиги.
Глава 29
На распутье
* * *
Узловая станция Лосиноостровская, в 12 км от Москвы.
С одного из вагонов 32-го санитарного на перрон спрыгнули трое — крепкий сержант с котомкой за спиной и двое парней откровенно уркаганского вида в щегольских яловых сапогах, добротных клетчатых пиджаках и кепках-трехклинках на макушках.
— Шкандыбай веселее, фраерок, а то скуксился весь. И, главное, рожу проще сделай, а не то дырок наделаю. Чуешь, левольверт-то?
Михей шел рядом и лыбился во весь щербатый рот, словно наилучшего друга встретил. На правую руку сложенный пиджак набросил, пряча оружие. С другой стороны ещё один урка следил, чтобы боец чего-нибудь не выкинул.
— Ты, фраерок, не дрейфь! Пощиплем тебя немного и отпустим на волю. С тебя не у будет. Чай, у немца ещё много чего затрофеишь. Так ведь? Ты, милай, не молчи, как в рот воды набрав. Говори что-нибудь. Пусть людишки думают, что трое корешков встретились и идут винца попить. А может, и правда, винца бахнем, или чего-нибудь покрепче. Водочка тоже дело хорошее.
Он двинул сержанту револьвером в бок.
— И, вообще, не нравишься ты мне, фраерок. Больно борзо себя ведешь. Рожу кричишь, говорить не хочешь. Сразу видно, не уважаешь нас. Слышишь, Сем? А солдатик нас за людей не считает…
Как сошли с перрона, а затем свернули с привокзальной улицы в глухой переулок, Михей мигом переменился. Тон стал угрожающим, цыкать через фиксу начал. Револьвер уже и не прятал в пиджаке.
— Только рыпнись мне, мигом пойдешь червей кормить. Понял? Знаешь, сколько я таких красноперых к боженьке отправил? Считать замучаешься…
Честно говоря, чертовски сильно нравилось Михею вот так жути нагонять. При каждом удобном случае, как нового терпилу примут, начинал перед ним выпендриваться. Махал перед носом пистолетом, обещал звезды на спине резать и после живьем в землю закопать. Бывало, после такого представления даже здоровые мужики сознание теряли и под себя ходили.
Правда, с этим сержантом у него что-то особо и не выходило. Упертый какой-то оказался. Давишь на него, давишь, а ему хоть бы хны.
— Ты, фраерок, контуженный что ли? Совсем оглох? Говорю, сейчас твой ливер вытащу и жрать заставлю…
Михей спрятал револьвер за пазуху и достал финку. Хорошая, с наборной ручкой, до остроты бритвы отточенная. Такой запросто живого человека на лоскуты можно порезать.
— Че, гнидник, героя из себя строишь? — накручивал себя Михей, вращая белками глаз и кривя губы. Зрелище, честно говоря, жутковатое, психически страшное. — Думаешь, эти медалями нацепил и бояться нечего? Ты же пес помойный, шавка служивая, которая по приказу на лапках прыгает… А мы звери вольные, сами решаем что и как делать. Никогда не будет одним строем бегать, и по взмаху палочки прыгать.
Финка в его пальцах запорхала, не хуже бабочки, и замерла рядом с горлом сержанта. Неосторожно двинешься, без головы останешься.
— Я тебя, падлу, сейчас…
Но тут товарищ дёрнул его за рукав.
— Все, Сёма, все! Не трону я его пока. Вот побазарит с ним пахан, тогда и моя очередь придет, — прошипел урка, выписывая в воздухе восьмерки финкой. — Распишу, мама родная не узнает… Скоро, фраерок, скоро…
Им, и правда, идти осталось всего ничего. Нужно было до конца улицы дойти, а после через брошенный дом пройти. За ним их хаза и была, где они теперь обретались. Место хорошее, тихое, надежное. Сюда они с Семой обычно всех и вели, а потом и обирали до самой последней нитки. Раненные бойцы, которых в тыл направляли, самая знатная добыча, как ни посмотри. Обычно увечные, а значит, возни с ними будет мало. С фронта обязательно что-нибудь везут: обычно усиленный паек, припрятанное оружие, очень часто затрофеное золотишко или еще что-то такое. Немецкие часы, например, на любом рынке толкнуть можно. С руками оторвут и еще попросят. Влет уходят и офицерские несессеры с бритвенными принадлежностями.
— Тебе, фраерок, здесь такой орден выпишут, что кони двинешь. Гы-гы-гы, — довольно заржал Михей. — А мы еще поживем…
Жить он, и правда, умел. В банде пользовался авторитетом, не шестеркой бегал. Пахан доверил ему одно из самых «хлебных дел» — потрошить залетных бойцов с санитарных эшелонов, что проезжали через их станцию. Кое-что, естественно, у него и к рукам прилипало. Немного, конечно, но ему хватало и на хорошую выпивку, и на баб и приодеться. Шмот на нем такой, что и офицеру не стыдно.
— Вот и пришли.
Вышли к заросшему саду, в глубь которого вела еле заметная тропка.
— Не бзди, сявка, свои!
Михей покровительственно кивнул босоногому мальцу, сидевшему на поваленном заборе. Ясное дело, тот не просто так здесь сидел, а бдил, чтобы своих в случае опасности предупредить.
— Иди, б…ь, а то шмальну, — не отказал себе в удовольствие ткнуть бойца в спину. Прям рукояткой револьвера ткнул, от души, чтобы жизнь медом не казалась. А то идет, как по проспекту…
Через два десятка шагов показался большой бревенчатый дом с плотно закрытыми ставнями, из которых пробивался свет, слышались хриплые мужские голоса, раздавленные женскими визгами. Малина гуляла.
— Михей, ты что ли? — дверь открылась и оттуда пахнуло ядреным запахом, в котором невообразимо смешивались и вонь пропотевших портянок, и запах крепкой сивухи, и аромат женских духов. — Братва, Михей причапал с добычей! Давай ему штрафную!
В ярко освещенной комнате (аж четыре керосинки по углам висели) на нем тут же повисла разбитная деваха и с причмокиванием впилась в его губы. Ее ручки шустро забегали по мужскому телу, не забывая заглядывать в карманы пиджака и рубашки. Катька Огонек даже в умат пьяная не забывала о своем воровском ремесле, норовя что-нибудь стащить.
— Катька-шалава, брысь от него! — вдруг раздался громкий голос с характерной грудной хрипотцой, и в комнате мигом воцарилась тишина. Только что гулявшая компания затихла. Деваха, оторопела пуча глаза, резко отпрянула от Михея. — А ты, Михей, про порядок забыл? Чего этого сюда привел? Сказано же было, что сначала в сарай.
