Игра Гулю не увлекла:
– Не знаю. Я уже забыла эту книгу. Помню только, что в Буратино влюблена Мальвина – девушка с голубыми волосами, фарфоровой головой и телом, набитым ватой.
– Точно влюблена? Что-то я такого не помню…
– Влюблена. Я лучше знаю. И ему для жизни этого достаточно. Без фотосинтеза и воздушных корней.
Постепенно Гуля успокаивалась. Ее рука потеплела, но Афанасий не был уверен, что желание бежать в Подземье не сохранилось.
Внезапно вспомнив о чем-то, Гуля потерла согнутым пальцем лоб:
– Слушай… А попросить тебя можно?
Афанасий напрягся. Он предпочитал, когда просят без предисловий.
– Ты же не откажешь? Ты же меня любишь? – продолжала Гуля.
Афанасий напрягся уже сильнее. Опасно отвечать на вопрос «Ты меня любишь?», если в соседней фразе таится просьба. Да еще и небольшая. Небольшие просьбы от девушек чаще всего гораздо опаснее больших. У девушек несколько смещена оценка. Вынести мусор у них обычно «огромная просьба, на коленях тебя умоляю». А завоевать мир – обычно просьба небольшая, от которой и отказаться вроде как неловко.
– Порой слегка люблю, – осторожно ответил Афанасий. – Так что за просьба?
– Ты можешь покатать меня на пегасе? Огромном коне с огромными крыльями?
Афанасий моргнул. Огромный пег с огромными крыльями – это, интересно, кто? Аскольд? Цезарь? Гуля смотрела на Афанасия так просительно, с такой мольбой в глазах, что Афанасий не смог ответить «нет».
– Ну, допустим, могу, – признал он осторожно. – С кучей отговорок, но могу. Значит, прилететь и покатать? Ты серьезно?
– Ну да. Ты же мне не откажешь? Я буду тебя слушаться!
– Хорошо. Я прилечу за тобой, если ты обещаешь не ходить в Подземье!
Афанасий сказал – и пожалел о своих словах. Глаза у Гули опять стали бараньими. Эль затаился и прекратил шевеление. Афанасий ощущал этого эля так, словно тот засел в нем самом: трусливая, вслушивающаяся не столько в слова, сколько в намерения личинка. Она была как хитрый, капризный ребенок. Могла посылать Гуле не мысли, а волны желаний или паники. Могла поощрять ее радостью или опьянением счастья, а могла заставить Гулю с хохотом корчиться на полу.
– В какое Подземье? – спросила Гуля непонимающе. – Ты о чем?
– Да ни о чем… Я просто так! – произнес Афанасий таким искренним и чистым голосом, что даже сам испугался легкости, с которой соврал. – Хорошо, на пеге покатаю! Только обещай, что будешь крепко за меня держаться! А то, знаешь ли, парашют не предусмотрен!
– Я упаду?! Да ты сам упадешь! Спорим, что упадешь! – вспыхнула Гуля, в которой проснулся знакомый драчливый воробей.
– Типун тебе на язык, любимая девушка! Спасибо на добром слове. Но лучше поспорь, что мы оба не упадем! – предложил Афанасий.
Глава одиннадцатая
Нестрашная история про девочку-зомби
Хочешь поссориться с человеком наверняка? Дай ему какой-нибудь предмет, который он у тебя не просил, позволь к нему привыкнуть, а потом начни отбирать.
Из дневника невернувшегося шныра
Макар стоял в дверях кабинета Кавалерии и подбрасывал на ладони закладку, заставляя ее вспыхивать и окутывать ему пальцы небесно-голубым сиянием. Он был в шныровской куртке, забрызганной слизью болота. Лицо обострившееся, обезвоженное. На ботинках глина. По цвету этой глины, где-то уже высохшей, с рыжинкой, а где-то еще влажной, Кавалерия определила, что Макар нашел закладку на «Раскисшем прииске». Так называли один из приисков у Первой гряды из-за стекающей по скале воды, которая, попадая в раскопы, превращала их в корытца для свинок. Закладок там было немало, но, чтобы найти их, приходилось бродить в воде и вслепую шарить в грязи руками.
Кавалерия весело смотрела на Макара поверх очков. Макар, рисуясь, все подбрасывал закладку, порой задерживая ее в руке и расставаясь с ней, лишь когда сияние почти касалось его запястья. А ведь он прекрасно знал, что запястье – это уже критическая зона. Если сияние перейдет на пульс – остановить его практически невозможно.
– Ты бы отошел подальше от ШНыра, если слиться собираешься. Подальше от всяких стен, препятствий и так далее, – посоветовала Кавалерия.
Макар перестал подбрасывать камень.
– Почему? – спросил он, глядя на свою голубеющую ладонь.
– Сам подумай. Главная закладка в ШНыре новая. Сильная. Если сольешься здесь, она тебя может так вышвырнуть, что ты стену моего кабинета пробьешь и деревья в парке посшибаешь!
– А, плевать, не сольюсь! – небрежно сказал Макар, но все же торопливо положил закладку на край стола и тревожно покосился на ладонь, проверяя, стекло ли с нее сияние.
– А че? Вот принес закладочку, да… Себе не оставил! – небрежно произнес он. – Два часа в ямах этих рылся, чуть ли не с головой нырял! Шаришь по дну – а не видно ж ничего! Глина одна. А что за дар у закладки? Я не понял…
– Неудивительно. Дар этой закладки смешанный: скромность, терпение и способность к сопереживанию, – ответила Кавалерия. – Один молодой человек возомнил себя римским императором Калигулой, да и его родители хороши. Папа Иван Грозный, а мама Клеопатра. И вот они орут друг на друга и вышибают двери в ванной.
Кавалерия взяла закладку и, задержав ее в руке не дольше чем на две секунды, убедилась, что Макар действительно принес закладку с нужными параметрами, хоть и заявлял, что ничего не понял. Но это у него была такая форма кокетства. Макар всегда любил показаться глупее, чем он есть, а после удивить.
Кавалерия положила закладку в верхний ящик стола. Макар продолжал торчать у двери.
– Как болото сегодня? – спросила Кавалерия.
– А че болото? Бурлит! – сказал Макар. – Стенки тоннеля все эльбами облеплены, а внутри что-то густеет… Будто эльбы в один ком собираются. Паутины выбрасывают много, но вся какая-то бестолковая! То черепаховый гребень мне предлагали, то лапти какие-то…
Кавалерия задумчиво кивнула:
– Что-то в болоте меняется… Не нравится мне это…
Макар продолжал мяться у двери и не уходил:
– Вы это… Признайтесь, специально меня за такой закладкой послали, что знали, что уж че-че, а скромность я себе не оставлю?
– Напротив – надеялась, что оставишь!.. Ладно, беги! Кстати, гордись: я за этой закладкой кого только не посылала: и Вовчика, и Оксу – все пустые вернулись. Видно, у тебя со скромностью какие-то особые отношения.
Макар довольно ухмыльнулся и, роняя с ботинок пласты грязи, вышел из кабинета. Убедившись, что дверь закрылась, Кавалерия взяла с пола Октавия и потерлась носом о его нос.
– Видел, как он просиял? Для мужчины очень важен запах удачи! – сказала она Октавию.
– Р-р-р! – отозвался Октавий. Говорил он мало, но веско.
– Да, Октавий! – продолжала Кавалерия. – Ты хочешь сказать, что любой мужчина похож на костер. Поначалу в него нужно подкладывать маленькие сухие веточки, чтобы он поверил в себя и разгорелся. А когда он слишком разгорится, нужно его слегка притушить, чтобы не было пожара.
– Р-р-р! – согласился Октавий.
– И терпение, терпение, терпение! Без заботы и терпения выбраковка будет много выше. С заботой выживают девять саженцев из десяти. Без заботы – один из ста. Так что потерпим господина Горошко еще с полгодика, а потом уже начнем его задувать! Пусть еще чуть-чуть понежится!
Октавий открыл рот, чтобы произнести еще одно «р-р-р», но что-то сбило его с мысли, и он просто облизал себе нос.
– Много раз, – продолжала Кавалерия, глядя в отражающую пустоту полированного стола, – я допускала одну ошибку. Я была слишком резкой. Мне казалось, я совершаю важное дело. ШНыр, нырки, двушка. Я проводник закладок, я хранитель мудрости ШНыра, я, я, я… Бери больше – тащи дальше! Вот и вся философия моей жизни! И эта тайная гордыня все разрушала.
Она замолчала, но ощущалось, что внутри у нее все кипит, а мысли спешат. Наконец Кавалерия заговорила опять, внимательно подбирая слова и произнося их медленно, точно не с Октавием говорила, а с кем-то еще. И хаотическая мысль становилась мыслью ясной, материализованной, услышанной.
