Штопочка видела жуткое прозрачное существо, внутри которого, как в бульоне, плавали проглоченные им инкубаторы, берсерки, боевые ведьмы. Они прекрасно сохранились, хотя и были окутаны какой-то слизью. Некоторые даже шевелили руками, и руки эти тянулись к ней.
Двинуться Штопочка не могла – могла лишь упираться ладонью в холодный камень, не давая втянуть себя в пещеру. И это было единственное, в чем проявлялась сейчас ее борьба. Родион с беспокойством окликнул ее сзади. Штопочка не отозвалась.
«Ну да. Я люблю его. Но сейчас мне на все наплевать. Сейчас взорвется закладка», – подумала она, охваченная мертвенным, тенями живущим зовом мрака. Наверное, это и называется отчаянием. Хлебнуть сосущей смерти – и утратить волю сопротивляться ей.
Спасение пришло к Штопочке, уже проигравшей и со всем смирившейся, с неожиданной стороны. Она вдруг испытала боль. Что-то коснулось ее ноги и, обжигая так, что Штопочка едва не заорала, протиснулось мимо нее в пещеру. Штопочка опустила глаза. Нечто слабо мерцающее, обмотанное не то тряпками, не то полосками серой кожи, торопливо заползало внутрь. Ноги у существа были короткими, а пальцы рук, ветвясь, тянулись следом точно древесные корни.
– Ага… дед мой самозваный! Ну здравствуй, дедушка! – прошептала Штопочка.
Один из корней застрял между коленом Штопочки и стеной, и Штопочке вдруг мучительно захотелось сырой капусты с грядки. Съесть ее целиком, со всеми листьями, даже с гусеницей, если та на ней сидит. Штопочка даже попыталась укусить каменную стену – потому что вдруг это не каменная стена, а замаскированная капуста? Лишь в кровь ободрав губы, она разобралась, что если все же это и капуста, то какого-то очень каменного сорта.
«Эльб уцелел во время выстрела! Родион попал только в растворенного», – соображала Штопочка. Ее мысли ускорились. История с капустой ее почти радовала, потому что выводила из мертвенности.
Штопочка видела, как карлик с пальцами-корнями устремляется в глубь хранилища. Некоторое время она еще различала его, потому что он слабо светился. Потом он столкнулся со страшным прозрачным существом, в котором шевелились фигуры, и Штопочка успела заметить нечто слоящееся, обвившее эльба.
Корень, заставлявший Штопочку вожделеть капусту, оборвался и повис. Оторванный от сожранного хозяина, корень подчинился Штопочке, и она сама сейчас управляла мечтами. И Штопочка вдруг увидела Родиона, который подхватывает ее на руки. И вокруг почему-то были сосны, а на щеках у Родиона не было его теперешней наждачной щетины. А еще Штопочка поняла, что ей совсем не хочется обрывать этот корень. Зачем? Пусть будут сосны, и Родион, и…
– Эй! Ты что, застряла? А ну вылезай! – раздался недовольный голос, и какой-то другой Родион, неромантичный, грязный, провонявший Подземьем и опять почему-то в ржавой щетине, просунувшись в щель, оторвал корень от ее ноги. Затем схватил Штопочку за шиворот и, как котенка из лужи, вытащил из хранилища.
Штопочка смотрела на этого Родиона с раздражением, точно на какого-то дальнего родственника, который, приехав без приглашения, разрушил всю ее жизнь. Небо исчезло. Исчезли и сосны. Остались лишь эльбы и дурацкая молочная коробка в руке, в которой что-то вспыхивало и потрескивало.
Штопочка пасмурно уставилась на молочную коробку, вспоминая, что это.
– Уводи инкубаторов! – велела она Родиону. – У вас двадцать секунд!.. И спасибо за сосны!
– За какие сосны?
– За такие… – Она коснулась его колючей щеки, так непохожей на ту воображаемую щеку, и начала вслух считать: – Девятнадцать… восемнадцать!
На счет «семнадцать» Штопочка выкатила на ладонь охваченную алым сиянием раковину. Синее сияние почти уже погасло, зато алое так усилилось, что больно было смотреть.
– Снесла курочка яичко! Яичко упало и разбилось! – сказала Штопочка. – Шестнадцать… Пятнадцать!.. Чего ты ждешь?! Не видишь, что с закладкой творится?!
Родион оценил состояние закладки, все сразу понял и, крича и размахивая шнеппером, устремился к инкубаторам. Хотя Штопочка и давала ему только двадцать секунд, она медлила бросать закладку даже и тогда, когда они истекли.
Закладка пульсировала. Трещина на раковине становилась шире. Свет был острый, яркий, при котором все ложное отпадает, а вещи предстают такими, какие они на самом деле. Свет, растворяющий всякую ложь и самообман. Такой свет бывает в момент нырка, когда, охваченный крыльями пега, ты достигаешь сверхплотности и этот мир уже не в силах тебя удержать.
Паутинка, коснувшаяся ноги Штопочки, отдернулась, точно обжегшись. Прежде Штопочка не знала, что паутинка может отдернуться. Значит, они живые, вроде щупалец или стрекательных нитей у медуз. Вдохновленная легкой победой, Штопочка счастливо засмеялась.
– Сосны, дедушка, Родион… Ах вы гады! В душу мне залезли! Сдохните, твари! – прошептала она с тихой, устрашившей ее своим спокойствием ненавистью.
Штопочка опустилась на колени, до половины просунулась в щель и сделала снизу вверх длинное плавное движение рукой. Аммонит отделился от ее ладони, взмыл и ударился о потолок. Штопочка без страха смотрела и ожидала взрыва с тем ощущением, с которым ждут чего-то радостного, долгожданного. Но ничего не происходило. Аммонит отскочил от потолка и, свалившись на пол пещеры, раскололся. Алое сияние разрасталось как огромный мыльный пузырь. Свитые веревки сияний раскрутились. Внутри пузыря плескали синеватые молнии. Все это происходило точно в растянутом времени. Сияние заполнило пещеру.
Опомнившись, Штопочка вскочила и, спотыкаясь, кинулась туда, откуда звал ее голос Родиона и доносились жалобные, похожие на кудахтанье несущихся кур вскрики инкубаторов. Алый трепещущий свет, прорываясь из-за камня, заливал уже все вокруг. Даже когда Штопочка забежала по ступенькам в нижний тоннель, свет этот остался, хотя стал тусклее. Здесь Штопочке уже захотелось жить. Она поверила, что шанс есть. Каждым прыжком она отвоевывала у смерти метр за метром.
– Аааа!
Штопочка уже видела спину Родиона, без церемоний тащившего девушку-инкубатора, как вдруг сухая яростная сила, нагнав, толкнула ее в спину. И только потом она услышала сухой хлопок взрыва…
Очнувшись, Штопочка увидела склонившегося над ней Родиона. Откуда-то доносились голоса, равномерно шаркали бесконечно проходящие ноги и голос, казавшийся голосом ангела, монотонно повторял: «Стойте справа, проходите слева!»
Потом Штопочка осознала, что втиснута в нишу между двумя автоматами: кофейным и еще одним – громоздким, продающим японские напитки. Одним из этих напитков – спасибо, что не горячим кофе, а какой-то избыточно шипящей водой – Родион честно поливал сейчас ее лоб и щеки. Временами над плечом у Родиона возникало недовольное лицо Юли. И еще где-то рядом угадывался Макар.
– А я че? Не человек?! Волноваться за нее не могу?! – то и дело вскрикивал он.
– Ты ей на руку наступил! – зашипела на него Юля.
– Это не рука! Ой! Сами виноваты! Чего мне подойти не дают?!
Штопочку наполняло ощущение счастья. Все люди казались славными, умными, прекрасными.
«Какие все хорошие! – думала она, слабо улыбаясь в пространство. – Замечательные все!»
Она сама себя не узнавала. Ей хотелось целовать грязные щеки Родиона и гладить его по рукам. Но долго в любви к миру Штопочка не продержалась. Не прошло и двух минут, а она уже сидела между аппаратами, опираясь спиной о холодную стену. Голова трещала, а Родиона хотелось двинуть локтем в участливую переносицу.
– До старости не забуду, как мы из Подземья выбирались. Ты у меня на плече болтаешься, рядом инкубаторы воют. Карту потеряли!.. Хорошо еще, один инкубатор помнил дорогу, хотя был уверен, что мы идем в гости к его маме, – сказал Родион.
– Мама! – радостно воскликнул кто-то из стоящих рядом людей и, хлопнув себя по лбу, быстро побежал куда-то. Юля метнулась догонять.
– Ты меня какой водой поливал? – спросила Штопочка, ощутив, что вода, которую Родион лил ей на лицо, имеет сладкий привкус. Родион посмотрел на покрытую иероглифами этикетку:
