– А что, твоё благородие не знает, что ль? – хмыкнул Степанов. Была на нём добротная чёрная кожанка, добрые же сапоги, новенький широкий ремень.
– Какие задачи вашей дружины? – резко спросил Две Мишени. – Численность? Вооружение? Есть ли немцы в городе?
Фёдору сперва показалось, что вожак дружинников отвечать не станет, но тот лишь дёрнул плечом:
– Задача… одна задача – порядок держать. Чтобы с заводом ничего не случилось. Он трудовому народу ещё пригодится – галоши-то всем нужны, и буржуям, и пролетариям! Народу нас сотни полторы будет. Из оружия – винтари всё больше да пулемёт. Был.
– Именно, что был. Ну а немцы где? Неприятель истинный?
– Немцы-то? Немцы в Стрельне. Мятежников давят, контру всяческую. Вместе с солдатами из полков свободы.
– Из каких полков? – непритворно изумился Яковлев.
– Из полков свободы, – охотно пояснил Иван. – Волынский полк, Литовский, Кексгольмский… Волынский первым и восстал.
– Волынский, значит, – мёртвым голосом сказал Две Мишени. – А где остальная гвардия, где преображенцы, где семёновцы?
– Так это мятежники и есть, – с прежней лёгкостью сказал Степанов. – Они-то и сбежали, когда германец нам пришёл свободу дать.
– Германец вас, дураков, только в рабство забрать может, а не «свободу дать»! – в сердцах передразнил пленника Две Мишени.
– Германец живёт хорошо, а мы что ж, не могём?
– Могём, могём. Ну а почему вокруг всё темно и магазины разгромлены? Куда твоя дружина смотрела, Иван Степанов?
– Мы завод охраняем, – оскалился тот. – Как раз потому, что лавки разбивать начали. Сказал же, твоё благородие, мы за порядок!
– За порядок. А против государя восстали, присяге изменили. Так?
– Стой, Константин Сергеевич. Вот что, православный человек Иван Степанов. Рассказывай, что в городе творится, что, где и как; а мы – слово офицера и дворянина! – и тебя, и твоих отпустим на все четыре стороны. Винтовки не вернём, ну да ты себе другие достанешь.
Дружинник заколебался.
– На вот, закуривай. – Две Мишени протянул портсигар. – С германцем воевать надо, Степанов, а не друг другу глотки рвать. Он на нашу землю пришёл, никто их сюда не звал.
– Бывает, что друг и нежданно заглянет. – Командир дружины пустил дым. – Да-а… хорош у тебя табачок, твоё благородие… Ну, так и быть, скажу – вреда с того не будет, сами всё равно узнаете. Значится, так…
…Где государь и наследник-цесаревич, Степанов не знал. Слышал только, что их ищут, Временное собрание ищет изо всех сил. Зато знал другое – восставшие полки и рабочие дружины заняли окраины города, заводские кварталы, ждали подхода немцев и запасных частей, присоединившихся к «борьбе за свободу». В центре же засели немногочисленные юнкера и отдельные гвардейские роты, удерживая Госбанк на Садовой улице, Министерство внутренних дел и штаб жандармского корпуса, главный телеграф, телефонную станцию, арсенал и Петропавловскую крепость. Зимний дворец, Главный штаб, Адмиралтейство, а также мосты через Неву тоже оставались в их руках. Про александровских кадет Иван не слышал. Фронт проходил примерно по реке Фонтанке, однако все вокзалы остались в тылу восставших, отчего и не охранялись – не от кого. Поезда ходить перестали, персонал разбежался. Кто грабить, кто спасаться от ограблений.
– А почему света нет?
– Так инженер% разбежались и мастера тоже. Газовый завод тоже встал, стачка!
– А против чего ж бастуют?
– А против врагов революции! – охотно пояснил дружинник. – Но там тоже работать нельзя, начальство сбегло!
– Пусть лучше бастуют, чем пожар устраивают, – буркнул Две Мишени. – Ну а германцы-то что ж к вам на подмогу не спешат?
– Как не спешат? – удивился рабочий. – Очень даже спешат! Корабли ихние зайти не могут, кто-то из флотских мины вывалил в Морской канал, так я слышал.
– Гвардейский флотский экипаж?
– Не, твоё благородие. Эти-то флотские сразу Временному собранию присягнули, великий князь Кирилл Владимирович к Таврическому дворцу их и привёл.
Офицеры переглянулись, у Феди Солонова сделалось нехорошо в груди. Это как же так? Уже императорская фамилия этим «временным» присягает?!
– Значит, немцев ждёте, Иван Степанов?
– Ждём, – безыскусно подтвердил тот. – Временное собрание-то в Таврическом дворце заседает, а министры царские, говорят, то ль в Зимнем засели, то ль в Главном штабе. Не ведаю.
– Ну, не ведаешь, и ладно. Ступай, человече. Мы своего слова хозяева. Давши – держим. И тебя отпускаем, и твоих. И… мой тебе совет, Иван. Сидите на своём заводе, носа не высовывайте.
– Это почему ж, твоё благородие?
– Жалко мне тебя, – честно сказал Две Мишени. – В Маньчжурии я такими же, как ты, командовал. В одной траншее лежали, в атаки вместе ходили, с япошками на штыках дрались. И как-то ладили. Сколько раз меня такие же вот солдаты спасали – не перечесть. Чего теперь-то нам собачиться? Враг наш – не вы, но немцы. Их изгнать надо, меж собой разберёмся…
– Э-э, твоё благородие, – усмехнулся Степанов. – Красно говоришь, да не всё верно. С япошками нам делить нечего было и драться с ними не за что было тож. Замирились, при своих, считай, остались, а сколь народу положили? Так и с германцами. Германцу, ему чего надо? С нами торговать, чтобы мы б у него покупали, а он – у нас. А царь-то, царь с ними замиряться после балканской замятни и не стал. С лягушатниками связался! Вон у батьки моего в деревне – коса немецкая, добрая, сносу ей нет. А с французишки того какой толк? Для богатеев только! Немец – он, как мы, работящий. А лягушатник? Тьфу, задом вертеть только и силён! Кто Москву нам сжёг? А от немца нам ничего плохого, кроме хорошего, и не было никогда.
– Славно рассуждаешь, Иван Степанов. В моём полку быть бы тебе обер-фельдфебелем, не меньше!
Дружинник фыркнул.
– Спасибо на добром слове, твоё благородие. Отпускаешь, значит, и меня, и моих?
– Отпускаем, – кивнул Яковлев. – Сюда, на вокзал, не суйтесь. И мы к вам соваться не станем. Русскую кровь лить – последнее дело.
– Дело-то последнее, а мальчишек драться притащил, твоё благородие.
– Мальчишки присяге верны и мы тоже, – строго сказал Аристов. – Ступай теперь, Иван Тимофеевич. Уводи своих. Да скажи там, на заводе, полезут если – по-другому говорить станем.
– Да больно надо – сюда к вам лезть! – буркнул Степанов, но не слишком уверенно.
Отперли дверь.
– Вот и хорошо. Эй, братцы! – обратился Две Мишени к притихшим дружинникам. – Ступайте себе. Мы вам зла не хотим и от вас не ждём. Ваш набольший сказал – вы за порядком следите, вот и хорошо.
Рабочие попытались было спорить, мол, как же нам за тем порядком следить, если винтовок нет, но быстро скисли.
Выбрались наружу, завели грузовик, уехали.
– Достанется им сейчас, свои ж засмеют, – бросил им вслед Чернявин, узнав об исходе переговоров.
– Сами виноваты. Однако, господа, прошу на совет. Знаю, что время позднее, да и кадет кормить надо, а и мешкать дальше уже нельзя…
Иван Тимофеевич Степанов, несмотря на отобранный пулемёт, слово своё сдержал. Спустя короткое время к вокзалу явились начальники рабочей дружины с «Треугольника» – уже немолодые, руки все в мозолях. Явились они с белым флагом и без винтовок, только с револьверами на поясах.
– Мы, господа хорошие, вреда никому не хотим. Кроме врагов свободы, понятное дело. И потом – увозили б вы отседова своих мальчишек. Грех это, господин полковник, мальцов под пули. И сами б уходили. Чего драться-то, теперь заживем! Свобода будет!
Полковник Аристов не спорил. Угостил делегатов папиросами, покивал. Спросил:
– А как же с хлебом-то сейчас в городе? С провизией? Поезда не ходят…
– На Николаевский вокзал ходят. И на Финляндский. Туда чухонки-молочницы товар возят. Коровы-то каждый день доятся, свобода иль не свобода. Так что Бог не выдаст, свинья не съест, господин полковник. Главное – что свобода!..
