Когда они спустились на городские улицы, оживился Ки – это была его стихия. Каким-то образом высокий и смуглый турс совершенно не выделялся среди низкорослых и рыжеволосых сварта. Он мгновенно копировал походки, акценты, мимику, становился частью города, жулил с шулеровским шармом так, что и в дешевом пабе, и в великосветской гостиной его бы приняли за своего.
Народу на улицах было полно. Цверги готовился к самому важному празднику в году. За семь дней до Сола, первого июня, сварта праздновали Ослепление Дану. По старым мифам Всеотец Огм даровал сварта руны, чтобы понимать суть вещей, его старший сын Керн научил сварта горному и инженерному делу, жена Керна Биргит, дочь лесного тумана и руны жизни, покровительствовала врачеванию, драме и поэзии, а младшая дочь Огма Дану принесла людям правосудие. Дану осталась единственной из первого культа, кого все еще активно почитали, несмотря на все старания Церкви Девятиединства. Существовала легенда, согласно которой юная Дану спустилась из горного дворца своего отца-странника, старика Огма, чтобы поближе взглянуть на людей. Тогда сварта только учились писать руны и осваивали первые инструменты, которые дал им Керн.
На вершине горы, из дворца, жизнь кажется пестрой и веселой, но побывав неузнанной в самом центре города, Дану познала ужас беззакония. На ней было платье из лунного света и плащ из сумрачной росы, в рыжих волосах ее сияли звезды-рубины, на груди висел ключ от дворца отца ее, Огма, а в зрачках мерцали алмазы, которые сотворил из рун ее отец. Сначала Дану лишилась плаща: его попросил торговец диковинками за удивительную жужжащую шкатулку. Жаль Дану было отдавать плащ, который соткали ее подруги, но подумала, что стоит оно того. Когда шкатулка сломалась, только богиня отошла, торговца и след простыл, а в коробочке оказались пчелы. Стоило Дану открыть ее, как они тут же разлетелись.
Попечалилась Дану и зашла перекусить в постоялом дворе. За рубины добрая женщина угостила ее булочками. Когда Дану зашла в кухню, чтобы поблагодарить хозяйку, то увидела, что тесто она месит из муки, поеденной мышами, и воды из свиной поилки. Хотела было возмутиться богиня, но хозяйка позвала мужа и братьев, и те поколотили Дану, порвали платье из лунного света, отобрали ключ и вышвырнули в холод.
Плачущая и замерзшая богиня без ключа не могла попасть домой, во дворец, но помнила, что возле дворца Огма живет привратник. Босую, в порванном платье, заплаканную девушку он даже на порог не пустил. Высмеял и сказал, что если она богиня, то пусть заплатит, и ее проводят и дадут правосудия, которого она хочет. «Да будет так», – тихо сказала Дану и попросила нож. Ножом она вынула алмазы из глаз и швырнула их к ногам человека. Свет их был таким ярким, что старик Огм заметил это с высокой башни и спустился вниз. С гневом и ужасом он увидел свою дочь грязной, побитой и с кровавыми ранами вместо глаз. «Кто сделал это?» – взревел Огм. «Торговец диковинками. Хозяйка таверны. Ее муж и братья. И привратник, – бесцветным голосом ответила Дану. – Пока я была зрячей, я была слепа, отец. Лишь потеряв глаза, я прозрела. Я буду их судить и воздам по заслугам». И, прикрывая одной рукой глаза, второй она указала на дрожащего от ужаса привратника. Так в Цверги пришел порядок, и появился первый свод законов. Все это буднично рассказала сварта, указывая на переливчатые куски ткани, свешивающиеся с подоконников, гирлянды и людей в масках с кровавыми подтеками под глазами.
Внизу, у подножия горы, располагались чадящие смогом рабочие районы, выдолбленные прямо в скале и уходящие вниз на добрые десятки метров, словно норы грызунов. Район и называли Крысятником. Контрабандисты, черный рынок оружия (наверняка изготовленного в «Цваральге» или Хеймдалле), подпольные концерны лингвистов-недоучек, которые выцарапывали неправильные руны на духовниках, нелегальные иммигранты из Хели и турсы, оставшиеся без клана, ютились в каменных бараках без вентиляции и хирели от несмертельной, но болезненной каменной кори. Даану сказала, что от нее на теле появлялись серые гнойные волдыри и, если не лечить, они лопались и превращались в язвочки, которые долго не заживали. Переносили заразу подземные клопы, не выносящие свет солнца. Бедные районы часто закрывали на карантин, делали бесплатные прививки, но это не помогало, потому что болезнь изгонялась только солнцем. Полиция в Крысятнике была не властна, а вот агентов «Ока» сновало в каменных лабиринтах достаточно. Любая миловидная старушка, торгующая пряжей, или соседский мальчонка могли оказаться доносчиками. Торговые районы с цветастыми приземистыми домиками облепляли второй уровень горы и железную дорогу, которая шла дальше по пути Модгуд к Хели. Торговали всем на свете, но самый большой спрос был на рунозаклинания. Крупный проспект сдавался под лингвистические лаборатории. Там бакалавры из Каэр-Огмского университета драли деньги с глупых туристов, нанося на духовники три самые частые и бесполезные руны на удачу, на деньги и на любовь.
Богатые районы и, самое главное, юридические университеты, административные здания и суд воцарились наверху, на плато. Статуя Ослепленной Дану в лохмотьях с упреком хмурила каменные брови. Фуникулеры оплетали Цверги словно паутина, а вот попасть на плато можно было только по лестнице и только по удостоверению, что ты студент, судья, политик или имеешь особую бумагу как почетный гражданин. В народе шутили, что каждый уровень для своей правды, но только для самого высокого уровня самая низкая категория.
В отличие от почти геометрически правильного круга Хеймдалля, Цверги был хаотичным лабиринтом, спроектированным природным ландшафтом, а не людьми. Даану легко и почти безошибочно отыскивала лазейки и вовремя уходила от патрулей полиции, которые могли попросить документы. Когда Локи окончательно выдохлась и плелась позади, подтягивая лямки рюкзака и тяжелую катану, они остановились перед двухэтажным домом со знакомой вывеской веселой коровы. Свартайские узкие, острые буквы ощетинились как пики и предлагали заглянуть в мясной магазинчик. Но внутрь Даану не пошла. Она завернула за угол и поднялась по пожарной лестнице на второй этаж.
– В прихожей разуйтесь! – гаркнул изнутри голос Эйлима.
Локи с превеликим удовольствием стащила с гудящих ног вонючие цваральгские ботинки и скинула рюкзак. Пристроив обувь на половике, прошла за парнями из полутемной прихожей в комнату. Эйлим важно кивнул и жестом пригласил сесть за стол.
– Ванная там. Можете умыться.
Только за овощным супом из щавеля и молодого укропа и восхитительным мясным рулетом Локи поняла, насколько она голодная. Они толком не ели с «Цваральга», если ту бурду можно было назвать пищей. Запивая все огромной чашкой кофе, она почувствовала себя вполне счастливой. Во время молчаливой трапезы Эйлим вышел и вернулся только тогда, когда Ки, сыто моргая, взял из вазочки последнее печенье, повертел в руках и положил обратно. Его тут же сцапал Тобиас.
– Бабушка вернется из университета к семи, – сообщил Эйлим, встречаясь глазами с Даану. – Поговорим тогда.
Сварта кивнула, рассеянно открывая и закрывая веер. Когда старик вышел, повисла неловкая тишина.
– Это ничего, что мы здесь? – спросила Локи.
– Нет. Хочу разобраться со всем сейчас. Хватит с меня. – Глаза Даану вспыхнули прежним злым огнем. – Пока есть время и возможность – помойтесь и поспите. Ночь Ослепления Дану – самая долгая в году. Ки, поможешь мне помыть посуду. Валецкий, вытри со стола.
Локи с удовольствием воспользовалась предложением и приняла душ. Отстирывать футболку от крови было некогда, так что пришлось покопаться в рюкзаке и реквизировать последнюю у Каге. Тоже черную. Он вообще знает, что есть другие цвета? Она невольно улыбнулась, воображая его недовольно поджатые губы и бурчание. Наверное, он ее прибьет, когда увидит, что она шарилась в его вещах. На дне, между сменным бельем и носками, Локи нащупала нечто твердое. Сережка из звездного металла в форме птичьей лапки. Сережка… Рейвен?.. Локи ощутила, как ее глаза наполняются слезами. Подняв голову и проморгавшись, она плеснула в лицо воды, вдела сережку в пустую левую дырку, чтобы не потерять, и закрыла кран.
