Лиза умела замечательно слушать. Прижала ладошки к щекам и застыла, только невероятные глазищи сияли. Она не перебивала, не переспрашивала – только ближе наклонялась к нему, потому что Федя, понятно, шептал.
А когда он закончил, даже в ладоши захлопала.
– Чего ж тут хлопать? – недовольно нахохлился Фёдор. – Запросто попасться мог! И из корпуса бы выгнали!
– Ты бы не попался. – Лиза покачала головой с непоколебимой уверенностью. – Но что они готовят, что замыслили?
– Восстание. Как уже было, – шепнул Фёдор и вздрогнул. – Только уже умнее. И шире. И больше. И армию перетянуть.
– Но ты же придумал, что надо сделать? – Лиза заглянула ему в глаза с таким выражением, что Федя немедля ощутил себя в силах самолично одолеть всех смутьянов.
Ему очень хотелось сказать – мол, да, конечно, как же может быть иначе?
Но вместо этого…
– Не. Не придумал, – честно признался он.
– А Вера что же? Ты веришь, что она взаправду в Охранном отделении?..
– Не знаю, – уныло вздохнул Фёдор. – Хотел бы верить.
– А не получается? – проницательно заметила Лиза.
– Не до конца.
– Вот и у меня не до конца. Но… – Она вдруг схватила Фёдора за локоть, и он аж вздрогнул. – Я этим кузеном займусь! Ему это так просто с рук не сойдёт!
– Да что же ты сделаешь? – Федя испугался. Не за себя – за эту несносную Лизавету с невозможными глазищами. И сам удивился своему испугу.
– Придумаю! В бумаги его влезу! Он ничего и не заметит!
– А потом? – Как говорил Две Мишени, «всегда рассчитывайте манёвр на два шага вперёд – не только на завтра, но и на послезавтра».
– Придумаем! – отрубила Лиза.
«И ведь придумает», – решил Фёдор.
Меж тем кончились Святки, остался позади крещенский вечер – у Нади собрались подружки, закрылись в их с Верой спальне, возились там, пищали, хихикали, жгли зачем-то свечки. Старшая сестра всё время просидела в гостиной с французским романом, Фёдору было поручено «следить, чтобы Черномор не мешал», чем он (Фёдор конечно же, а не Черномор) не без удовольствия и занялся.
Каникулы кончались, на следующий день после Крещения надлежало явиться в корпус для регулярных занятий. Котёнок азартно атаковал катаемый перед ним клубочек, нянюшка ворчала: «Балуешь ты его, несносного!» – сестра же Вера…
Какое-то время она и впрямь читала или делала вид, что читает. Потом раздражённо захлопнула книжку, отбросила в угол – и это аккуратнейшая, педантичная Вера!
А потом вскочила, быстрым шагом, вбивая каблучки в паркет, подошла, почти подбежала к окну, откинула занавеску. Застыла, вглядываясь в успевшую сгуститься темноту – и вдруг вспорхнула, взмахнула тонкими руками под белой вязаной шалью, метнулась в прихожую.
Щёлкнул замок.
– Господин Корабельников!.. Я вам запретила сюда являться!.. – услыхал Фёдор очень, очень громкий и даже злой голос сестры.
– Но, Вера, нам очень нужно пого…
– Monsieur, partez s’il vous plait! [93]
– Это очень важно!.. – Голос Валериана упал до неразборчивого шёпота. – Пожалуйста!..
– Я всё сказала! – Однако затем сестра что-то очень быстро и очень тихо бросила по-французски, так, что Фёдор опять ничего не понял.
Так или иначе, но кузен Валериан начал спускаться по лестнице. Спускался он медленно, шаркая ногами, словно их дворник Макар Тихоныч.
Потом внизу хлопнула дверь, а Вера, точно очнувшись, метнулась через комнаты к камину, замерла, едва не врезавшись в него с разбегу, и подозрительно воззрилась на Фёдора, что дисциплинированно, как и велела старшая сестра, продолжал играть с Черномором.
Феде показалось – Вера что-то хотела бросить в огонь, но вовремя опомнилась, заметив брата. Развернулась, побежала в кухню, вернулась; Фёдор был уверен, что слышал звяканье печной заслонки.
– Чего ему надо было? – решил он поднажать.
– Ах, отстань, братец, – утомлённо отмахнулась Вера. – Обычное дело. Навязчивый поклонник, давно отвергнутый. Ну, чего ты глаза выпучил, словно дева из книжки Чарской?
Между Верой и Надей последние месяцы кипела война не на жизнь, а на смерть – Надя обожала «Записки институтки», рыдала над «Княжной Джавахой» и клала под подушку только недавно вышедшую «Сибирочку»; Вера над всем этим смеялась, называя эти повести «помпезной чушью».
– Н-ничего… – смешался Фёдор. Подобной прямоты от сестры он не ожидал.
– Можно подумать, ты не знаешь, что у девушки моего возраста уже бывают поклонники!.. Или можно подумать, я не знаю, что ты за Лизаветой Корабельниковой… гм… что с ней дружишь, – поспешно поправилась она.
– Да знаю, знаю, не кипятись, – покраснел Фёдор. – А с Лизаветой мы друзья, вот и всё!
– Ага, – ехидно кивнула сестра. – Знаем мы таких друзей.
– Ничего ты не знаешь!
– Знаю, знаю, милый мой братец. Так что не пыхай гневом, аки Змей-Горыныч пламенем, и меня не допрашивай.
– Ты что, опять к этим собралась? – в упор спросил Фёдор.
– Никуда я не собралась!
– А собираешься?
– Нет! Вот пристал!.. Я вообще не знаю, что с ними и как! Может, арестованы все, может, сбежали! Начальство моё мне ничего не говорило!..
– А когда скажет?
– Да откуда ж я знаю когда?! – сердилась Вера. – Отстань, пожалуйста! У меня и так мигрень ужасная от этого несносного Валериана…
И сестра, картинно прижимая ладонь ко лбу, выбежала из гостиной.
Всякие каникулы, увы, имеют неприятное свойство кончаться. Закончились Святки, кадеты вернулись в корпус.
Было шумно, весело, седьмая рота хвасталась домашними гостинцами, подаренными на Рождество складными ножиками, а Лёвка Бобровский продемонстрировал настоящие «траншейные часы» из самой Швейцарии.
Костя Нифонтов проводил дорогую игрушку на запястье товарища долгим завистливым взглядом.
Петя Ниткин вернулся тоже, однако был странно задумчив; Фёдор сперва отнёс это на счёт усиленных размышлений друга по поводу странных машин и измерений физика Ильи Андреевича в приоратском водосборнике, однако затем, уже вечером, Петя извлёк из-за пазухи лимонно-жёлтый конвертик, вытащил из него исписанное мелким аккуратным почерком письмо и погрузился в чтение.
От Зины, понял Фёдор. Вот ведь как интересно – вроде бы обижался Петя, когда он, Федя, упоминал Лизавету и свою дружбу с ней, а потом встретил Зину, которая, наверное, в физике не хуже его разбирается, – и всё, пиши пропало.
И даже попытки вытянуть Ниткина на разговор о диковинных приборах Ильи Андреевича провалились целиком и полностью – Петя мычал, пыхтел, отмахивался, отвечал невпопад и всё возвращался к лимонному конвертику.
В конце концов Федя только и мог, что рукой махнуть.
На следующее утро начались занятия, Две Мишени с места в карьер огорошил седьмую роту известием, что «скоро государев смотр: строй, гимнастика, стрельба» и назначил Фёдору дополнительные занятия в тире.
Волнения и мятеж, прокатившиеся страшной волной по Гатчино, словно канули в Лету: о них не говорили, о них не вспоминали. Под натиском штукатурки и свежих красок исчезли с улиц последние следы пуль и огня; всё так же величественно стояли на постах городовые в нарядных «романовских» тулупах, при саблях и револьверах; однако казачьи и гвардейские патрули с улиц так и не исчезли.
Илья Андреевич на уроках физики казался прежним – шумным, весёлым, он по-прежнему подначивал кадет, шутил и, направляясь к доске, неизменно насвистывал «Марш Радецкого».
Однако на третий день он – как бы невзначай – попросил Фёдора задержаться.
– Есть ли какие-то новости? – В лаборантской, узкой комнатке с полками до самого потолка, заставленными массивными физическими приборами и механическими устройствами, с Положинцева слетело всё его напускное веселье.
Федя огорчённо покачал головой.
– Никак нет…
– Молчит сестра?
– Молчит, Илья Андреевич.
