Еще заметил Меркурий двойку гиел. Не над полем даже, а над дальними окраинами Копытово, и в небе тасовались легко, как карты в шулерских руках. Вспомнив предупреждение Ула, что в Копытово стали появляться странные люди, Меркурий связал эти события в единое целое.
«Когда вернусь. Из нырка. Надо будет. Все обмозговать», – решил он, но нырок откладывать не стал. Боялся дать своему носу схитрить. Нос – он хитрый. Готов браться за любые внешне великие дела, только чтобы не делать главного дела любого шныра. Козни ведьмарей будут всегда. Всегда будут поводы для беспокойства. Но если за всем этим позволить себе забыть главное – наш мир опустеет без закладок.
Опасаясь выстрела из леса и той двойки гиел, которая тоже могла его засечь, Меркурий набрал высоту. Челноком летая над полем, он видел окраины Копытово, элеватор, водокачку, остов игольного завода. А вот тот небольшой зеленый островок в том месте, где загибается ручей, – ШНыр.
Внезапно у него появилась отчетливая мысль, что здесь, над этим полем, среди домов Копытово прошла вся его жизнь. Дни накладывались как карты в колоде или книги в стопке: нырки, поиск закладок, вечная возня в пегасне, стычки с берсерками, обучение новичков. Со временем Меркурий настолько слился со своей работой, что не ощущал уже себя как личность – но как часть нужного труда. Он редко думал, редко осмысленно вспоминал прошлое – разве что ошибки порой всплывали, вызывая глухую досаду от невозможности переиграть и исправить.
Человек физически сильный и энергичный, он болезненно переживал старение. Отказывался понимать, почему тело не в состоянии делать то, с чем вчера справлялось так легко. Обижался на него, подозревал подвох. Давление какое-то, сосуды! Бредит Лехур! Во всем виноват проклятый нос!
Белый Танец мерно работал крыльями. Было видно, как по перьям проходит воздушная волна и как мерин направляет энергию этой волны к концу крыла и там ее сбрасывает, используя всю полезную часть волны до капли. Да, хорош мерин! Меркурий даже удивился, что раньше он его не ценил. Сколько уже пролетел, а спина под потником совершенно сухая. Он даже руку засунул поглубже, чтобы убедиться в этом. Потом опять стал смотреть на лес. Чувствовал, что Горшеня где-то рядом, видит его, понимает, что его ищут, но не выходит. Может, не только Меркурий его ищет?
«Нырок, – подумал Меркурий. – Пора. Остальное потом».
Он тронул шею Белого Танца, и тот начал подниматься плавными кругами. Меркурий намеренно придерживал его. Ему хотелось продлить эти мгновения. Что-то пробуждалось в нем, примиряло его с жизнью. Он ощущал это сердцем, не доводя до слов. Ты кажешься себе черствым, выжженным, но под этой черствостью, тоской, опустошенностью зреет что-то свежее, живое, чего ты и сам не знаешь, потому что когда умирает зерно – рождается колос.
Высота для нырка была уже достаточной. Бывало, в молодости он нырял с высоты вдвое меньше той, которую сейчас набрал. Но теперь он говорил себе, что чем стремительнее разгон, тем плотнее станет пег, а с пегом – и сам Меркурий в момент перехода. Возможно, тогда нос перестанет бунтовать…
Набирая высоту, Меркурий незаметно смещался к восточной окраине Копытово, где лес, закругляясь, втискивался между Копытово и железной дорогой. Готовый уйти в нырок, он ослабил поводья и хотел ускорить пега шенкелем, но внезапно увидел внизу Аскольда. Меркурий узнал бы любого шныровского пега по очертанию крыльев. Аскольд тянул над железной дорогой и летел, на взгляд Меркурия, необоснованно медленно. Вглядевшись, Меркурий определил, что в седле сидят двое.
Один точно Афанасий! Он брал сегодня Аскольда, а вот кто второй? Щурясь, Меркурий стал присматриваться. Афанасий вел себя странно. То принимался кружить над копытовскими огородами, то вновь набирал высоту. Сверху он был похож на сорванный ветром лист, который никак не мог улечься на траву.
«Шляпа. Где глаза. Потерял. Что он там. Нашел. Тут же рядом. Ведьмари».
Собираясь связаться с Афанасием, Меркурий потянулся к кентавру, но внезапно между собой и Афанасием увидел гиелу. Гиела возникла как-то вдруг: не было ее – и вот она. В седле гиелы сидел плотный невысокий берсерк. Над его правым плечом торчала длинная ручка легкого молота. По этой ручке молота, а еще больше по посадке в седле, которая будто сплавляла его и гиелу в единое целое, Меркурий узнал Верлиоку. Наклонившись вперед так, чтобы ему не могли помешать кожистые крылья гиелы, берсерк всматривался в Афанасия.
Меркурий затаился, ожидая. Атакует или нет? Верлиока был берсерк опытный, с понятиями. Не новичок, который мог позариться на легкую мишень, да еще явно без закладки. В неспешных движениях Верлиоки ответа пока не обнаруживалось, но когда он развернул гиелу и стал отлетать, занимая место на незримой прямой, соединяющей крошечного пега внизу и солнце, Меркурий уже знал ответ.
Афанасий сунулся куда не надо и потому приговорен к смерти.
Надеясь успеть, Меркурий схватился за сумку, но еще прежде, чем рука ощутила ее легкость, вспомнил, что с ним только саперка. Арбалет с тетивой из оленьих жил и топорик он в последний момент отложил, подумав, что, захватывая что-то лишнее, он заранее готовится к тому, что опять будет впустую бороздить небо.
Меркурий с досадой выругал себя, но тут же, не теряя времени, бросил Белого Танца вниз по дуге. Лучше всего было бы, пользуясь преимуществом по высоте, протаранить гиелу грудью пега, однако Белый Танец не верил в свои силы. Понятия не имел, что весит почти полтонны, которые в разгоне давно уже удесятерились. В последний момент он обязательно подвел бы Меркурия и шарахнулся. И потому Меркурий надеялся устроить столкновение Белого Танца с гиелой неожиданно для молодого пега, когда разогнавшемуся Танцу уже некуда будет деваться.
Теперь все решало, кто доберется до Афанасия первым. Припав к шее пега и падая вниз, Меркурий оценивал расстояние до Верлиоки. Тот мчался к Афанасию по прямой. Меркурий же шел по дуге, надеясь встреть Верлиоку грудь в грудь где-то над Афанасием.
Афанасий тоже не находился на месте. Поняв, что от пикирующего Верлиоки ему не уйти, он бросил пега к земле. Причем с такой высоты, с которой нырок возможен только при благоприятном стечении обстоятельств. Да и место для нырка странное – недостроенный корпус игольного завода. Меркурий помнил еще времена, когда здесь гудели большегрузные машины, что почему-то не нравилось Горшене. Вечно он тут вертелся.
Меркурий видел, что Афанасий не успевает. Верлиока настигнет его раньше, чем тот приобретет плотность, когда можно не бояться ни гиелы, ни выстрела из арбалета.
«Пора», – подумал Меркурий.
Белый Танец пронесся как камень, жалобно заржал – ему казалось безопаснее уйти в нырок, – но все же, подчиняясь команде, раскинул крылья, подрезая гиелу Верлиоки снизу. В момент, когда Танец распахнул крылья, Меркурия с силой дернуло. На мгновение он потерял сознание, но сразу пришел в себя, подхватив не успевшую еще исчезнуть картинку. Где-то в глубине переносицы поселилась тупая боль. Меркурий ощутил металлический привкус крови. В остальном же ничего не изменилось. Верлиока продолжал пикировать, Афанасий – уходить в нырок, но все же момент был упущен. Секундная потеря сознания смешала Меркурию карты. Струсивший Белый Танец, вильнув, не встретил гиелу грудью и не сшиб ее в воздухе.
Верлиока успел обнаружить новое препятствие и заставил гиелу пронестись мимо Меркурия. Правда, теперь Афанасий был спасен. Скорость у Верлиоки была по-прежнему высокой, но подправить курс атаки он не успевал. Из-за некстати появившегося Меркурия Верлиока должен был пронестись мимо цели. Почувствовав, что опоздал, Верлиока мгновенно прекратил атаку, перевел гиелу в горизонтальный полет и летел теперь рядом с Меркурием.
К Меркурию повернулось широкоскулое, окаймленное темной бородкой лицо. Меркурий успевал еще метнуть саперку, но это широкоскулое лицо показалось ему внезапно лицом его сына, перед которым он был виноват. Конечно, Меркурий понимал, что это не сын, но рука, занесенная для броска, разжалась позднее, чем было нужно, и саперка лишь пробуравила воздух в полуметре от цели.
