Правила игры - Аренев Владимир

– Кони пройдут? – спросил тысячник у предводителя горцев, такого же тощего, как Ха-Кынг.

– Пройдут, – кивнул ятру. – Да и трава там хорошая, сочная.

У подножия утеса горцы попрощались с Обхадом и жрецом, отправившись на южную сторону Анг-Силиба, а те начали восхождение. Для этого пришлось спешиться и вести коней в поводу.

К вечеру они уже стояли на зеленой вершине Коронованного. По совету Ха-Кынга Обхад с Джулахом решили соорудить небольшой шалашик: погода стояла теплая, но наверху было ветрено, и даже зубцы короны слабо защищали от ветра, а тем паче – от возможного дождя.

Коней стреножили, Обхад принялся за шалаш, а жрец собрал веток для ночного костра и приготовил ужин.

К тому времени, когда все самое необходимое было сделано, в ущелье уже стемнело. Запели цикады, забегали в траве все те же вездесущие мыши; тихонько фыркали кони, впервые отдохнув за последние несколько суток. Сонно потрескивал хворост в костре, и жизнь снова дала послабление, втянула когти и спрятала клыки. Обхад не желал задумываться, надолго ли: за прожитые годы он научился ценить такие мгновения – без них эта самая жизнь, пускай даже рискованная, не была бы полной.

– Говорят, – заметил он, глядя в ночь, – говорят, Коронованный стоит здесь не случайно. Ты слышал эту историю? Джулах поднял голову и сонно посмотрел на тысячника:

– А? Что? Простите, я прослушал.

– Ты знаешь легенду про этот утес? – повторил Обхад.

– Н-нет, – неуверенно протянул жрец. – Наверное, это какая-то местная.

– Вряд ли, – сказал тысячник, – вряд ли. Я ее слышал в Гардгэне… и потом еще пару раз. Легенда утверждает, что Коронованный – это демон, которого Боги Ашэдгуна превратили в утес. Он когда-то проиграл младшему из них, Игроку, в кости и в качестве расплаты должен сторожить вход в страну – это ущелье.

– А башни тогда зачем? – спросил Джулах. – Ведь их тоже, как рассказывают, строили Боги.

– Коронованный вроде как питает башни своей силой… – Тысячник задумчиво покусал ус. – Не знаю, этого в легенде не было.

Жрец молчал. Обхад решил, что тот задремал: после долгой дороги и той работы, которую они здесь проделали, неудивительно. Ну что же, пускай.

Тысячник поднялся и подошел к внешним зубцам каменной короны, чтобы посмотреть на башни и ущелье. Но стоило ему лишь взглянуть вниз, как воин с приглушенным вскриком отшатнулся. Сутулая фигура у костра тотчас вскинулась.

– Что?!

– Хумины. Там, у входа в ущелье. Кажется, собираются разбить лагерь. Входить, наверное, будут завтра.

Джулах приблизился к краю площадки и тоже посмотрел вниз, куда показывал чуть дрожащей рукой его спутник.

– Значит, началось, – констатировал жрец.

– Началось, – согласился Обхад

Он помолчал.

Потом небрежно бросил:

– Ну, если хочешь, иди поспи, я останусь сегодня на страже в первую половину ночи Все равно не усну.

Конечно, он лгал. Настоящий воин может заснуть в любой ситуации; когда ты в осаде или когда осаждаешь – все равно – время для отдыха не выбирают. Обхад лгал. Просто он хотел, чтобы его помощник сейчас ушел спать, – тысячнику нужно было поразмышлять, и он предпочел бы делать это в одиночестве.

Джулах послушно кивнул и отправился в шалаш, а Обхад так и остался стоять у края, наблюдая за огнями вражеского войска и не замечая, что ночной ветер швыряет прямо в глаза пряди седеюших вотос

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

– Если так пойдет и дальше, мы отсюда не выберемся и через год, – флегматично заметил Данкэн.

Молодой человек в очках согласно блеснул ими, но промолчал, отягощенный сознанием собственной юности (он был самым молодым среди нас). Мне, признаться, было сейчас все равно. Вряд ли слова журналиста что-нибудь изменят. К тому же меня очень интересовало поведение Мугида. Вернее, даже не столько интересовало, сколько настораживало. Когда такие люди – властные, уверенные в себе, спокойные от этой уверенности, сильные, – короче, когда такие люди, как наш повествователь, начинают раздумывать, сомневаться и прочая, прочая, я, лично я, чувствую, что под ногами горит земля. И когда у меня нет возможности покинуть эту землю, остается только внимательно, очень внимательно следить за «сомневающейся скалой», дабы выяснить, что же привело ее в такое неустойчивое состояние.

– Да, – тем временем у Данкэна появилась небольшая группа поддержки – в лице четы Валхирров, – да, господин Мугид, когда же наконец уберут камень?

Журналист растерянно крякнул, поскольку его риторический вопрос был несколько другого плана.

Повествователь вздохнул и покивал головой:

– Да-да, я согласен с вами, господа внимающие. Вопиющая безалаберность со стороны службы ремонтных работ ни в коем случае не останется безнаказанной. Но поскольку у нас впереди еще несколько повествований, то я бы на вашем месте не беспокоился так сильно. К тому времени, когда мы закончим, камня у дверей, уверен, уже не будет.

– А когда мы закончим? – повторил свой вопрос Данкэн, на сей раз – в несколько упрощенной форме.

Мугид ответил ему прежним бесстрастным взглядом, позволив лишь чуть-чуть вспыхнуть искорке иронии (но я ее заметил, и, кажется, Данкэн – тоже):

– Видите ли, господин журналист, мне очень сложно назвать вам точную дату. Существуют обстоятельства, которые мы не можем учитывать, например всякого рода непредвиденные случаи расстройства здоровья, как это уже было с госпожой Карной (простите, сударыня, что напоминаю об этом лишний раз). Другими словами…

– Я понял, господин повествователь. Можете не продолжать. Благодарю вас за исчерпывающий ответ. Мугид развел руками и поклонился:

– Сожалею.

– Не стоит, – отмахнулся Данкэн. – Не стоит.

Мы начали вставать и потихоньку расходиться кто куда. Как выяснилось, был ранний вечер, и оставалось время… на что? Я вот, например, собирался как следует перекусить и заняться «Феноменом». А то еще таинственные слуги «Башни» обнаружат пропажу фолианта и кинутся отбирать. Я представил себе картину «отбора» и хмыкнул: получилось впечатляюще. Трое – пятеро людей в древних костюмах вцепились в книгу с одной стороны, я – с другой, а на заднем плане, прячась за спинами слуг, мечется Мугид и, размахивая руками, вопит: «Осторожнее, не повредите» – имеется в виду, конечно, книга, а не я.

Кстати, о книгах. Если уж господину повествователю и стоит беспокоиться, то вовсе не о «Феномене», который лежит у меня в комнате в целости и сохранности. Лучше б задумался о судьбе плесневелого фолианта, который я вышвырнул вместе с другой рухлядью, когда выбирался с того загадочного этажа. И куда это расторопные слуги могли выбросить все вещи? Он ведь, бедняга, обыскался, изнервничался, а найти не смог. Вроде бы они мусор не отправляют прямо из окон «Башни», хотя в тяжелых осадных условиях и не такое возможно. Хватило бы припасов. И еще Обхад – главное, чтобы он вовремя сориентировался и подал знак, иначе нам всем…

Минуточку! Откуда я знаю, что именно Обхад послан Армахогом…

Я потряс головой и громко, отчетливо выругался. Эхо неуклюже подхватило непривычные для него слова и потащило по коридору, цепляя за гобелены и электрические факелы.

Мне стало страшно.

/«Вы хоть знаете, что иногда внимающие повествователю отождествляют себя с теми, о ком внимают, и в конце концов сходят сума? Просто не могут вернуться обратно. Представляете себе такое, а?»/

Так говорил мне Данкэн в день приезда сюда. Тогда эти слова не произвели на меня сильного впечатления, но сейчас, когда разум, мой разум, выдал ту чушь про Обхада, я готов был… Я еще не знал, на что готов. Но был уверен в одном: нужно выбираться отсюда, и как можно скорее.

Но это невозможно, приятель. Ты заперт – вы все заперты в «Башне» до тех пор, пока господа спасатели не соизволят явиться и убрать камень. А до тех пор… Два дня назад, помнится, у меня уже было такое. В тот раз я списал все на сонный бред, но сейчас ведь я не спал!

В горле появился острый першащий комок, захотелось чего-нибудь выпить. К людям, к людям, скорее к людям. Пускай даже мне попадется зануда Чрагэн, пускай Данкэн жужжит над моими обоими ушами, пускай… что угодно, лишь бы забыть, стереть это ощущение повторяемости происходящего!