Морпех. Дилогия (СИ) - Таругин Олег Витальевич

– Вот такие дела, Ильич, – морпех буквально в нескольких словах обрисовал старшине ситуацию. Заодно и свои соображения насчет аэродрома выложил, рассказав и про неподтвержденные данные авиаразведки, и про то, что Кузьмин об этих планах не в курсе. – Спрашиваю, как своего заместителя и просто старшего товарища: что думаешь?

– Да я сразу все понял, командир, это остальные еще не дотумкали. Возвращаемся, значит?

– А если там и на самом деле аэродром имеется, если не ошиблись наши летуны? Сколько наших каждый день под бомбами гибнет, сколько кораблей эти сволочи топят? Не могу я уйти, понимаешь?! Не вернемся мы уже сюда, вот как хочешь меня понимай, но предчувствие у меня такое – не вернемся. По‑крайней мере, я – так уж точно не вернусь.

– Помирать, что ль, собрался? – сверкнул взглядом из‑под насупленных бровей старшина. – Так, ежели так, я тебе мозги живо вправлю, а потом могу и под трибунал, за рукоприкладство к старшему по званию. Дальше передовой все одно не сошлют, а мы и так на переднем крае.

– Ильич, ну хоть чушь не мели, и без того голова кругом, – поморщился Степан, сдерживаясь, чтобы не выматериться последними словами. – Да не собираюсь я помирать, не собираюсь, разве что до усрачки героически и под фанфары! Я ж с тобой просто по человечески советуюсь, поскольку впервые в жизни тупо не знаю, как поступить! Понимаешь?!

– Не дергайся, командир, и не ори, бойцы услышать могут, а это неправильно. Обдумал я уже – группу разделить придется. Трое нехай пленного тащат, пока германцы район наглухо не перекрыли, глядишь, успеют. А в радиограмме попросим помощь им навстречу выслать, ежели что, отвлекут фрица. Ты с ними и пойдешь, а уж я постараюсь с аэродромом разобраться. Рацию нам оставишь, понятно, вам она только мешать станет. Ну, нормально Левчук придумал, согласен?

– Полностью согласен, – кивнул старший лейтенант. – Но с одним небольшим уточнением: с пленным пойдешь ты. Тише, не сверкай глазами, извини, но это приказ. Который, как устав говорит, не обсуждается. Прости, Семен Ильич, но я знаю, что делаю. Так будет лучше, поверь. Ну, если ты мне, конечно, доверяешь…

– Составляй радиограмму, передадите, когда мы подальше уйдем. Баланела с собой заберу, переводчик может понадобиться. И Ваньку, он тебе без особой надобности.

– Согласен, – облегченно кивнул Степан. – Ни снайпера, ни танкиста я б тебе и так не отдал, про радиста и говорить нечего. Смотри только, чтоб Никифор румына не прибил, шибко злой он на них.

– А то сам не знаю, – невесело ответил товарищ. – Не прибьет, а коль нужно будет, я с ним беседу проведу, проникнется. Все, старшой, коль мы с тобой все порешили, пиши эрдэ[1], времени нет – до рассвета мы должны хотя бы километров с пять отмахать, а нам еще крюк давать…

[1] здесь: радиограмма.

Глава 7

«РОДСТВЕННИК»

Малая земля, 7 февраля 1943 года

Радиограмма от возглавляемой старшим лейтенантом Алексеевым разведгруппы пришла во внеурочное время, что Кузьмина не удивило – подобное было предусмотрено заранее. Неразумно жестко привязывать отправленных в свободный поиск диверсантов к конкретному сроку выхода в эфир. Удивило ее содержание:

«Странник‑1» – «Хромому». Жег костер квадрате 25–18, оставил много горелого металлолома. Кабинет директора тоже сгорел. Населения мало, вероятно, уехали поближе к пляжу. Воздух! Встретил цыгана из Бухареста, недавно приехал, вез мешок старых газет. Мешок большой, утащить можно, но от помощи не откажемся. Цыган старый, будет звездопад, сравняетесь в возрасте. Утверждает, что родня тому, кого я дома не дождался, двоюродный брат. Говорит, в армии служил. Слезно прошу встретить квадратах 20–15, 20–17, сам может не дойти, устанет. С ним трое местных, остальные остались еще погулять. Здоров, не кашляю. Родственников не встречал. Ответного письма пока не жду, почта плохо работает. Конец связи» .

Капитан третьего ранга отложил листок с расшифровкой и задумался. Первая часть сообщения – равно как и последняя – ни малейших сомнений не вызывала. Разведчики провели диверсию в Глебовке, уничтожили много автобронетехники, сожгли штаб местного гарнизона, убедились, что значительных сил противника в поселке нет, вероятно, отправлены в район плацдарма. Потерь не имеют, следов воздушного десанта не обнаружили. А вот насчет «старого цыгана»? Нет, согласно оговоренным с Алексеевым кодовым словам и фразам, никаких сомнений, что речь идет о румынском подполковнике, захваченном вместе с какими‑то ценными документами. Но вот кто он конкретно такой, и отчего Алексеев настаивает на встрече (слово «слезно» как и раз и означает категорическое требование о немедленной помощи) возвращающейся из вражеского тыла группы? Еще и эта странная фраза про того, кого он дома не дождался?

Комбат замер: ну, конечно, как же он сразу не догадался! Кого старлей дома, то бишь, на плацдарме, не дождался? Контрразведчика, понятно, потому и «родня»! Двоюродный брат, служивший в армии? Двоюродный, то есть двойка или половина. Делим слово напополам, получаем «контр» и «разведка»… твою мать, это что ж получается, Степан подполковника румынской разведки с документами в плен взял?! Да еще и только что прибывшего из самого Бухареста?! Вот так ничего себе… ну он и везучий, этот странный старший лейтенант! А вот группу он зря разделил, вместе больше шансов отбиться, коль фашист на хвост упадет. С другой стороны, издалека легко рассуждать, что зря, а что нет. Алексееву наверняка виднее – раз принял такое решение, значит, имеет на то достаточно веские основания. Видать, хочет все‑таки выяснить, что в районе Абрау‑Дюрсо происходит – командованию сейчас любая информация оттуда крайне важна, поскольку вообще никакой не имеется.

Ну, что ж, не станем терять времени. Нужно немедленно распорядиться насчет нескольких боевых групп по три‑четыре бойца и часика через два выслать в указанные квадраты. Пусть подберут позиции, замаскируются и ждут, времени пока достаточно. Если разведчики все‑таки притащат за собой преследователей, прикроют, обрубая «хвост» и обеспечивая безопасный переход на плацдарм.

Олег Ильич на несколько секунд задумался, глядя на лежащий на столе листок с расшифровкой. Сообщить на Большую землю? Нет, пожалуй, рано. Если группа – тьфу‑тьфу, через плечо, – не дойдет, этим он только подставит старлея. Поскольку виноватым в любом случае сделают Алексеева – мол, неверно оценил обстановку, разделил отряд, не предусмотрел, не продумал. Так что погодим пока. Вот когда «язык» целым и невредимым окажется в этом самом блиндаже – тогда и радирует. За шифромашиной вон отдельный бронекатер прислали, под прикрытием аж целого эсминца – тут, поди, тоже не пожадничают, обеспечат безопасную эвакуацию.

Обернувшись на стук двери, капитан третьего ранга призывно махнул вошедшему в блиндаж Куникову:

– Где тебя носит, когда нужен, уж хотел посыльного на поиски слать? На, вот, почитай, кого наш старлей в плен прихватил.

– Это который? Тот, что тебя у фрица отбил, а сам вместе с танком подорвался? Фамилию, правда, запамятовал. Постой, Ильич, так он же вроде как в госпитале, с контузией? Или вовсе уже на той стороне бухты?

Кузьмин усмехнулся, протягивая майору радиограмму:

– Ты читай, читай. А фамилия его Алексеев, и не в госпитале он, а где‑то в районе Абрау‑Дюрсо.

Цезарь Львович быстро пробежал текст взглядом, хмыкнул:

– Однако! Впечатляет. Добро, что делаем?

– Так, понятно, что – распорядись насчет групп для встречи, пусть собираются. И давай‑ка мы с тобой пока вот это, – Кузьмин кивнул на листок, – особо афишировать не будем. Цыплят, как в народе говорят, по осени считают, а пленных – по факту их наличия в расположении. Согласен?

Куников, не сдержавшись, фыркнул:

– Сравнения у тебя, однако! Да согласен, понятно. Сейчас распоряжусь.

– Вот и ладненько, – комбат скомкал бумажку с расшифровкой, чиркнул спичкой. Дождавшись, пока листок разгорится, бросил его в закопченную консервную банку, заменяющую пепельницу. – Надеюсь, ребята и в этот раз не подкачают…