Девочка с интересом посмотрела на циклопа и спросила:
– А где твой глазик, дяденька? Потерял? Больно тебе?
Одноглазый погладил по льняным волосам грубой ладонью, ответил:
– Мышка глазик унесла, поиграться. Ну, иди к маме.
Увеличившаяся колонна пошла мимо разграбленной, погибшей деревни, от которой остался только серый пепел.
Анри сказал:
– Рабство омерзительно, но ещё ужаснее, когда в кабалу продают соотечественников. Скажи, брат, а в твоём будущем есть рабство?
Дмитрий, конечно, хотел ответить отрицательно. Потом вспомнил свои первые три месяца в армии. И как однокурсник, женившись, бросил университет и взял валютную ипотеку…
Ничего не стал говорить тамплиеру.
* * *
Джэбэ-нойон был краток, как всегда:
– Собирайся, Азамат. Араб повезёт письмо булгарскому царю Габдулле, и пять сотен всадников под командой тысячника Цырена будут ему охраной. А ты станешь моими глазами. И ушами тоже – твой язык похож на булгарский. Привезите союз против русичей, когда созреет хлеб – начнём поход.
Нукер великого полководца почтительно склонил голову. Спросил:
– А если булгары не захотят подчиниться воле великого хана?
Темник равнодушно зевнул. Сказал скучным голосом:
– Значит, мы сожжем их города и убьём половину мужчин, чтобы вторая половина радостно поскакала впереди нашего войска, мечтая кровью искупить глупость и доказать верность Чингисхану. А араба примерно накажем, чтобы в следующий раз более добросовестно исполнял приказы. Впрочем, с содранной кожей у него может и не получиться следующего раза, ха-ха-ха!
Азамат ещё раз поклонился, попятился из шатра, чтобы не оскорбить Джэбэ видом своей спины.
Конюху велел приготовить двух лучших скакунов к дальнему походу. Подошёл к Кояшу, угостил с ладони. Слушая, как конь хрустит сухарём, погладил золотого жеребца и прошептал:
– Ну что, друг, скучаешь по хозяину? И мне очень не хватает побратимов.
Конюх отвлёк, спросил почтительно:
– Блистательный дарга, Кояша седлать?
– Нет, – покачал головой Азамат, – на поводе пойдёт.
Кыпчак давно решил для себя, что солнечный жеребец останется неосёдланным. Единственный человек, который имеет право скакать на нём – Дмитрий.
А если Тенгри забрал побратима к себе, в небесный шатёр – значит, Кояш до самой своей смерти будет без всадника.
* * *
Крымская Согдея, которую русичи называли Сурожем, просыпалась рано. Утренняя волна ласково облизывала пузатые купеческие корабли, с шипением гладила гальку, оставляя на ней рыбью чешую и водоросли. Маленькие крабы щёлкали задранными клешнями, аплодируя выскочившему из-за Крепостной горы солнцу.
О недавнем набеге Джэбэ-нойона напоминал еле заметный запах гари, который легко было спутать с ароматом жаровен и чадом кузниц. Торговый город от монгольского нападения оправился быстро: купцы – народ, ко всему привычный. Венецианцы и армяне, арабы и греки отпирали лавки, раскладывали разнообразный товар: от китайского шёлка до индийских благовоний, от фряжских рыцарских доспехов до булгарских кож тонкой выделки.
Запылённая вереница рабов, продрогших ночью на горном перевале, доковыляла до городских ворот. Стражники долго ругались с краснобородым персом из-за пошлины, требуя заплатить за детей, как за взрослых кандальников. Наконец, договорились, и одноглазый повёл колонну на невольничий рынок у порта.
Работорговец знал, чем привлечь покупателей: отобрал трёх девочек лет двенадцати, содрал с них лохмотья. Плачущие девочки, прикрывая руками стыд, прятали глаза. Сразу возле помоста, арендованного персом, начали собираться толстопузые чёрноглазые знатоки. Цокали языками, восхищённо крутили волосатыми пальцами в широких перстнях. Азартно торговались, брызгая слюнями, переполнившими красногубые рты.
Анри яростно ругался вполголоса, проклиная бессовестного перса; Дмитрий молчал, сжав побелевшие кулаки.
Потом на помост поднялась статная светловолосая женщина, баюкая спящую на руках дочку. Циклоп-охранник вдруг заскрипел зубами, спрятал в широких ладонях изуродованное лицо.
Коротконогий араб-покупатель недовольно крикнул:
– Э, так не пойдёт! Обнажи её! И убери ребёнка, кому она нужна с довеском?
Один из конвоиров попытался отнять дочку. Женщина прижала спящую к груди, закричала:
– Не отдам! Убивайте нас обеих, не отдам.
Девочка проснулась, заплакала. Перс кричал на охранника, охранник рвал из рук матери самое драгоценное…
Одноглазый зарычал, вскочил на доски. Оттолкнул охранника, увёл женщину вниз, бормоча что-то.
Перс растерянно пожевал губами. Махнул рукой – мол, потом разберёмся, приказал вытолкнуть на помост несколько пленников-мужчин. Черноглазые разочарованно зашумели, кто-то начал, ругаясь, выбираться из толпы.
Краснобородый, перекрикивая недовольных, рекламировал товар:
– А вот взятые в бою на Калке! Крепкие, здоровые. Умеют обихаживать коней, а этот русич знает гончарное ремесло. За каждого – десять монет, за гончара – двенадцать.
Хмурый покупатель в кожаном фартуке кузнеца щупал плечи рабов, заставлял открыть рот, смотрел зубы. Расплатился, забрал двоих.
Рослый невольник, стоявший рядом с Дмитрием, прошептал:
– Этим повезло, в городе останутся. Я согласен хоть всю жизнь дерьмо на поля таскать, лишь бы не в рудник. Или, не дай бог, к Синим Платкам попасть. Там сразу – погибель.
– Что ещё за платки? – удивился Ярилов.
– Да есть такие, басурмане заморские. Делают вид, что купцы, а на самом деле – разбойники, корабли грабят. Самых здоровых берут, не торгуясь. Рабов на вёсла сажают, всю кровушку с потом выжимают, душегубы. Кормят плохо, что не так – сразу в плети. Два-три плавания, никто больше не выдерживает. Постоянные покупатели тут. О, помяни чёрта, он и выскочит! Идут. Видишь, лица прячут, чтобы никто не узнал.
Невольник забормотал молитву, закрестился. Ссутулил плечи, чтобы казаться ниже.
К толпе уверенно подошли несколько человек в богатой одежде, с дорогими саблями на поясах. Головы замотаны синей тканью, только недобрые глаза поблескивают. Сразу видно – бойцы: походка расслабленная, кошачья. Зеваки расступались, стараясь отодвинуться подальше от опасных гостей: сам собой образовался коридор до помоста. Встали молча, сложив руки на груди.
Перс углядел богатых покупателей, бросился к рабам, шипя на охранников:
– Давай самых здоровых на помост. Ярилу, франка, этих троих ещё. Да живее, живее!
Дмитрий понял, что пропали все надежды попасть к хозяину-раззяве, от которого можно сбежать в первую же ночь. Обречённо поднялся по дощатым ступеням, гремя опостылевшими оковами.
Синие Платки вдруг оживились: стоявший впереди широкоплечий, явно старший, дёрнул высокого соседа за рукав, что-то горячо зашептал тому на ухо. Но высокий, кажется, не слушал предводителя: во все глаза смотрел на сгрудившихся отдельной кучкой пленённых в деревеньке бродников женщин и подростков.
Широкоплечий вышел вперёд, глухо заговорил сквозь платок:
– Эти две орясины, – ткнул пальцем в Ярилова и тамплиера, – почём?
– Отличный выбор, уважаемый, – торопливо заговорил работорговец, – великолепные экземпляры! Сильные, выносливые, каждый стоит двоих. Умелые гребцы.
– Короче, – оборвал главарь Платков, – сколько?
– Пятьдесят монет за двоих, – подобострастно заглядывая в глаза, лебезил краснобородый, – только для вас, доблестный тигр морей, такая низкая цена. А всего за сто монет отдам всех пятерых!
– Тридцать пять. За этих двоих. Моё последнее слово. – Синий Платок говорил отрывисто, будто клинком пластал мясо.
Работорговец сложил ладони, закатил глаза:
– Видит аллах, это недостойная цена для такого роскошного товара! Добавьте хотя бы десять монет.
– Добавлю. Саблей по твоей пустой башке.
Перс испуганно отшатнулся, забормотал:
– Конечно, конечно! Я просто пошутил. Тридцать пять.
Пока перс пересчитывал новенькие золотые кругляши, пробуя каждый на зуб, высокий разбойник что-то шептал на ухо широкоплечего. Главарь кивнул, спросил нарочито лениво у продавца, показав пальцем на жильцов сожжённой Плоскиней деревеньки:
