Сын ведьмы. Дилогия (СИ) - Седых В. И.

Двигаясь вдоль строя за важным штабным офицером и казачьим есаулом, толстенький писарь находил в списке фамилии бойцов и помечал карандашом. Когда дошли до конца шеренги, заскучавший офицерик оживился. Наконец попался объект для издевательств. К вольным казачкам цепляться по мелочам было боязно, а тут бесправный басурманин попался.

— Конопас, Алексей Ермолаев, — представился, как положено, боец.

— Вольнонаёмный, — нашёл имя в конце списка писарь и поставил напротив жирную галочку.

— Басурманин, почему форма мятая, сапоги не чищены?! — возмущённо завизжал строгий офицер.

Остальные казаки давно к строю приучены, много раз в смотрах участвовали. Поэтому складки на форменных рубахах разглаживали, лишние сзади под ремень прятали. Сапоги от пыли очистили и ваксой натёрли. Алексей же лишь пыль стряхнул, к вонючей ваксе даже не притронулся. Рубаху плотно не натягивал, зачем движения сковывать? Да и стоял он не по стойке «смирно», картинно не напрягался.

— Чо шумишь зря, дядька. Напускная красота на войне ни к чему, — ошарашил штабную крысу чернявый басурманин, последней фразой процитировав старого наставника.

Мелкопоместный дворянчик чуть не задохнулся от гнева: на стянутой тугим воротником кителя худосочной шейке вздулись вены, бледное надменное лицо побагровело, глаза вылезли из орбит, как у рака варёного.

— Я штабс — капитан Хаусхофер! Изволь, солдатское быдло, обращаться к старшему офицерскому чину по уставу!

Дворянин замахнулся отхлестать хама сложенными перчатками по щекам, но в страхе замер. Зрачки басурманина, как два чёрных револьверных дула уставились в холёную усатую морду офицерика. Волной смертельного могильного холода повеяло от застывшего истуканом странного казачка.

Есаул подшагнул ближе и громким шёпотом подсказал неопытному казачку уставное обращение:

— Ваше благородие…

— Я, Вашбродь, не на парад прибыл, — Алексей вспомнил, как на станции солдаты сокращали обращение к своим командирам. — Ты меня, Вашбродь, в разведку пошли, там и поглядишь, каков из меня боец.

Есаул горестно закатил глаза и, шумно выдохнув, строевым шагом встал между взбешённым офицером и рядовым, загородив глупого пацана спиной:

— Ваше благородие, господин штабс — капитан, вы молодого казачка строго не журите, он ещё к воинской субординации не приучен. Но веры православной, а за царя и отечество не пожалеет живота своего. Он у нас конопасом только по списку числится, а так — лучший пластун.

— Лучший пластун, говоришь, — с трудом совладав с внезапно накатившей волной страха, задумал штабс — капитан пакость. — Тогда добавь басурманину опытного напарника и отправь, как стемнеет, в разведку. По фронту у нас: справа холм с дотами, слева лес заболоченный. Между ними узкая степная полоса. Пусть пара пластунов конно подскачет ближе, лошадей оставит в кустарнике, а дальше уж километр на пузе по чистому полю проползёт, разведает подходы к окопам. Нет ли проволочных заграждений и рвов? Сколько пехоты в окопах? Через день, вашему эскадрону там оборону австрияк прорывать.

— Степана Фролова с мальчишкой пошлю, — доложил есаул. — Опытный казак, в Японскую заслужил солдатского Георгия. Всё высмотрят, Ваше благородие, и к утру доложат.

— Не оплошай, басурманин, — искоса зыркнув глазками, злорадно усмехнулся штабс — капитан. Он знал, что накануне в той злосчастной полосе напоролось на засаду отделение разведчиков из пехоты, только один раненый уполз через болото, остальные все там полегли. Но этими сведениями офицерик с казачками делиться не собирался. Пусть покажут удаль молодецкую, пластуны хвалёные.

А когда чуть отошёл от строя казаков, обернулся к семенящему по пятам писарю.

— Семён, проведи по ведомости этому басурманину денежную выплату за месяц, авансом. Но, без моего приказа, деньги не выдавай, попридержи пару деньков.

— Так точно, Ваше благородие, всё исполню, — понимающе кивнул канцелярский прохиндей. Деньги покойничку на том свете не пригодятся, а казне всё одно, когда жалование платить.

После обхода строя штабным офицером, дошла очередь до полкового священника. Дородный бородатый поп встал напротив шеренги казаков, достал из походной сумы псалтырь в потёртом кожаном переплёте и зычным голосом начал читать молитву.

Молебен проходил обыденно, казаки, сняв фуражки, дружно крестились, многие шептали слова знакомой молитвы. Поп только обратил внимание на черноволосого басурманина, в самом конце шеренги. Показалось, что от звуков православной молитвы, чёрного басурманина коробит, аж дрожь по телу идёт.

Алексей не любил посещать церковь, ментальные вибрации рвали душу ведьминому сыну. Он с трудом унял дрожь пальцев, расстегнул ворот рубахи, достал серебряный крестик, что подарил ему крёстный отец. И стоило Алексею приложиться губами к заговорённому талисману — будто студёной водицы из родника испил! Моментально исчезло разрушительное воздействие чужого влияния, и мощные ритмические волны от монотонных распевов стали накачивать божественной Силой внутренние резервы организма. Алексей еле сдержался, чтобы не оторваться от земли и не воспарить над строем. Вот где, неожиданно, пригодились упражнения волевых усилий, только не физического тела, а ментального. Алексей с трудом направил излишки Силы в землю.

Никогда ещё простая молитва не облегчала казакам так душу, как в этот вечер. Необыкновенную лёгкость в теле почувствовали все молящиеся, будто божественная благодать коснулась каждого. Поп увидел, как после целования нагрудного крестика просветлел лик чернявого басурманина, каменная маска растворилась в по — детски счастливой улыбке. И душа священника тоже возрадовалась, с плеч словно пуд груза сняли. Свежий вечерний воздух пьянил, голос зазвучал особо громко и торжественно. Приятно было сознавать, что ошибся в оценке молодого казачка. Православным паренёк оказался, истинно верующим, а мандраж был из — за страха перед первым боем. Видно, сильно переживал необстрелянный боец. Как слышал поп, мальцу этой ночью в разведку идти.

— Ох, и славно ты, Онуфрий, молебен поёшь, — с чувством похлопал полкового попа по плечу есаул, по окончании священного действа. — Аж телом к небесам воспарить восхотелось. А как ты, батюшка, относишься к тому, чтобы закрепить воздействие молитвы. У меня трёхлитровый сосуд «святой воды» припасён и скоромная пища, на закусь, найдётся.

— Отчего же и не закрепить, — огладил бороду боевой поп. — Мы не на посту. А молебен сегодня действительно удался на славу.

Из полкового обоза на ужин подвезли горячую кашу. Как стемнело, по приказу офицера есаул отправил пластунов в разведку. Бывалый казак Степан Флоров пошёл за старшего.

— Дядька Степан, может, пеши двинем, — предложил оставить коней Алексей.

— Не-е, четыре версты пешака топать — далековато, — лениво отмахнулся казак, он был уже в летах и видел свой резон: — Может, от погони быстро отрываться придётся. А мы — прыг в седло — и быстрее ветра! К позиции тихо впотьмах прокрадёмся, а там и луна взойдёт. Обратно уходить будем при лунном свете.

— Сегодня полнолуние, — поднял к звёздному небу взор Алексей.

Он бы предпочёл отправиться в стан врага в одиночку. При свидетеле, по — настоящему тайную внутреннюю Силу не проявишь, только бесшумной походкой, зорким взглядом, да острым слухом можно похвастать. Ну как, при таких ограничениях, воинскую доблесть показать?! А пацану, сразу же в первый боевой выход, хотелось заслужить медальку солдатской славы, такую же, что железным крестом красовалась на груди казака.

— Дядька Степан, а ты в Японии тоже в разведку конно ходил?

— В Японии не довелось, — важно покрутил пальцами ус, бывалый казак, — а в Маньчжурских степях хаживал. Там просторы бескрайние, без коня пропадёшь. Казак без коня, что пехотинец без сапог — воевать тоже можно, но только на пузе ползая. Кстати, видел я, как ты лихо скакать умеешь, а по — пластунски обучен? Нам шуметь никак нельзя.

— Крёстный отец всем премудростям обучил, — скромно кивнул пацан.