Москит. Конфронтация - Корнев Павел Николаевич

— Переодевайся! — потребовал Георгий Иванович и с нажимом добавил: — Молча!

В коридоре маячили конвоиры, и даже так распоряжение прозвучало слишком уж резко, только это и немудрено: принёс-то мне Городец форму армейского подпоручика с шевронами ОНКОР и медальными лентами «За храбрость» и «За боевые заслуги».

Это как так? Я ж фельдфебель! Да если правда всплывёт, нам обоим не поздоровится!

Но приказ есть приказ, и я не сказал ни слова, переоделся и молча оправил китель. Ремня не выдали, двинулся вслед за Городцом с заложенными за спину руками. Сзади потопали конвоиры.

Привезли меня вчера из ресторана в комендатуру, сейчас же просто перевели из камеры предварительного заключения в актовый зал. И всё бы ничего, но в президиуме восседала особая тройка в составе подполковника и двух майоров.

Вот тут и проняло по-настоящему, вот тут ноги ватными и сделались.

Трибунал! Это трибунал! Уж сколько меня им пугали, и вот — сподобился!

Но растерянность не помешала приметить, как округлились от изумления глаза моего вчерашнего оппонента, сидевшего в компании сослуживцев по воздушному флоту: рыхлого поручика и подтянутого капитана с щегольскими усиками.

Эх, мало ему вчера врезал! Все зубы на месте, только скула фонарём светит.

Помимо представителей пострадавшей стороны, особой тройки, секретаря и стенографиста, в зале присутствовали выделенный мне армией защитник в чине штабс-капитана и обвинитель от комендатуры, коим оказался Георгий Иванович.

— Дело подпоручика Оскольского выделено в отдельное производство, — заявил секретарь. — Слушается дело подпоручика Линя!

Одутловатый поручик-летун вмиг оказался на ногах и потряс какими-то листами.

— Протестую! Обвиняемый заявил, что он фельдфебель! Это отражено в материалах дела!

Представлявший мои интересы штабс-капитан в ответ с презрительной ухмылкой бросил:

— Слова пьяного юнца — это аргумент. А заяви он, что произведён в полковники, вы бы ему честь отдавать стали?

— Протестую! — взвился поручик.

Председательствующий постучал молоточком и потребовал:

— К порядку, господа! Давайте не будем всё усложнять! Последняя реплика будет исключена из протокола.

Поручик тут же перешёл в наступление:

— Согласно приказу о привлечении студентов РИИФС в действующую армию учащимся первых трёх курсов присваивается звание младшего военного специалиста, что соответствует армейскому фельдфебелю!

Тут поднялся со своего места и мой защитник.

— Пункт второй раздела «Особые условия». В случае назначения на руководящие должности, начиная от командира взвода, студентам РИИФС временно присваивается звание кандидат-лейтенанта, что соответствует младшему военному советнику или же подпоручику. Прошу ознакомиться со справкой о назначении обвиняемого командиром взвода… — Он продемонстрировал какой-то листок председательствующему и продолжил: — Таким образом, речь не может идти об оскорблении старшего по званию словом. Пусть даже обвиняемый и сказал пострадавшему «не твоё собачье дело», что ещё не доказано, это лишь проявление невоспитанности и дурного тона. Данная реплика не может быть основанием для судебного преследования и оправданием для рукоприкладства. Случившееся следует расценивать как обоюдный конфликт со всеми вытекающими последствиями.

— Протестую! — выкрикнул представитель пострадавшего, но подполковника его мнение не заинтересовало, он обратил своё внимание на обвинителя.

— Что скажете, майор?

— У стороны обвинения нет возражений, но вместе с тем пьяная драка в ресторане — серьёзный проступок, сей прискорбный инцидент не должен остаться безнаказанным.

Подполковник кивнул.

— Несомненно. — Он посмотрел в свои записи, потом перевёл взгляд на меня: — Что можете сказать в своё оправдание, подпоручик?

Я сглотнул. Первым порывом было указать на лётчика и заявить, что это он во всём виноват, что он ударил первым, а я лишь ответил, но такое было бы уместно в кабинете у директора гимназии, а никак не на трибунале. Неспроста же защитник не стал приводить этот аргумент, да и Георгий Иванович велел помалкивать. Опять же разговор о наказании он завёл точно неспроста.

Так что я поднялся со скамьи, вздохнул и сказал, будто в прорубь ухнул:

— Моему неподобающему поведению нет оправдания. Готов искупить свой проступок на фронте.

— Искупите, — с непонятной интонацией произнёс председательствующий и перевёл свой взор на пострадавшую сторону, которая уже перестала быть таковой. — А что скажете вы, подпоручик?

Представитель моего оппонента моментально оказался на ногах.

— Протестую!..

Резкий стук молотка заставил его умолкнуть, и подполковник потребовал:

— Отвечайте!

Подпоручик нехотя поднялся на ноги и попытался будто бы через силу что-то выдавить из себя, потом резко мотнул головой и заявил:

— Виновным себя не признаю, поскольку был спровоцирован неподобающим поведением этого невежи!

На этом прения и закончились. Сначала председательствующий подозвал к себе представителей сторон и обвинителя, затем тройка удалилась в комнату для совещаний. Я краешком глаза следил за лётчиками; красавчик-капитан словно превратился в статую, он неподвижно сидел с закинутой на ногу ногой и будто бы даже не дышал вовсе, а поручик что-то шёпотом втолковывал своему разнервничавшемуся подопечному.

Да я и сам сидел как на иголках. Худшего развития событий удалось избежать, но дальше-то что? Правильно я высказался или только всё испортил?

И что получается — меня и в самом деле произвели в подпоручики? Официально?! Но — временно, так? А я ведь уже давно взводом не командую! Да и есть ли он ещё — мой четвёртый взвод? И что там вообще от всей роты осталось? А от батальона?

Совещание затянулось на полчаса, потом тройка вернулась и все встали в ожидании оглашения вердикта. Подполковник не стал затягивать процесс и сразу перешёл к резолютивной части.

— Трибунал постановляет разжаловать подпоручиков Яновского и Линя в прапорщики и перевести их в распоряжение Особого восточного корпуса. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Лётчики зашумели, но толку-то? Дальше какое-то время ушло на оформление всех необходимых бумаг, заодно мне привели в соответствии с новым званием погоны — после недолгих манипуляций на тех осталось по одной звезде. Понемногу, постепенно навалилось похмелье, и желал я сейчас лишь одного — отправиться в госпиталь, но караульный перехватил на выходе из судебного зала и отвёл в один из кабинетов на втором этаже.

Городец поднялся из-за стола и хмуро глянул на меня.

— Доволен? — спросил он, даже не пытаясь скрыть раздражения.

Я потупился.

— Ты хоть понимаешь, что лишь чудом в штрафбат не угодил? — поинтересовался Георгий Иванович.

— Ну и повоевал бы… — промямлил я в ответ.

— Дурак! — выругался Городец. — Повоевал бы он! День или два повоевал бы, а потом сдох! Спрос-то с тебя был бы как с оператора, а какой ты к чертям собачьим сейчас оператор? Я уж не говорю, что ты кортиком в бок лишь чудом не получил! Зарезали бы в пьяной драке, как забулдыгу подзаборного, вот был бы номер! Оператор! Практик! Тьфу!

Я уставился на носки своих ботинок в ожидании, когда Георгий Иванович выпустит пар, но тот разошёлся не на шутку.

— Ты хоть понимаешь, что тебя расстрелять могли и никакой финт с присвоением звания ничего не изменил бы? Ты своему другу теперь по гроб жизни обязан! Если бы Короста свидетелей не обработал и буфетчика до полусмерти не запугал, то все бы как один показали, что это ты летуна пырнул! И это ещё повезло, что именно с летунами сцепился, которых армейские и в грош не ставят! Иначе бы так легко не отделался! Ну и что ты молчишь?

— Виноват.

Городец шумно выдохнул, уселся в кресло, постучал пальцами по столешнице и заявил:

— Вот что, Петя! Теперь ты мне должен. Серьёзно должен. И будь уверен — долг придётся отработать.

Я уловил смену настроения, но приступать к расспросам не рискнул и вместо этого указал на графин.