Расплетающие Сновидения - Парфенова Анастасия Геннадьевна

Встаю на ноги, весело повожу ушами из стороны в сторону. Люди, наверно, все умные. Потому что двое оставшихся, мужчина и женщина, тоже начинают пятиться. И я выхожу из круга. Странная линия защищала меня от тех, кто был снаружи, а не наоборот.

Я делаю один шаг, но вдруг оказываюсь в другой части пещеры, прямо за спиной женщины. Улыбаюсь ей, когда она резко оборачивается и отшатывается назад, судорожно, неожиданно ставшими неуклюжими пальцами стискивая оружие. А когда, встретившись со мной глазами, она начинает кричать, прижимаю уши к черепу и шиплю, блистая жуткой своей ухмылкой. А затем движением недостаточно быстрым, чтобы не быть болезненным, вонзаю клыки в её шею. Одновременно пытаюсь метнуть материализовавшийся вдруг в пальцах кинжал («Аакру!», — шипит голос) в зеленоглазого. И хотя я полностью поглощена женщиной, откуда-то знаю, что изящное оружие безошибочно нашло цель, взрезав все щиты и все защиты и пригвоздил Криита (откуда знаю имя? Да какая разница!), надёжно его обездвижив. А женщина уже умирала. Кровь меня, в принципе, совершенно не интересовала, но вот страх и боль…

Второй мужчина тем временем стреляет в меня чем-то плавящим, но я успеваю уклониться. Допиваю последний глоток смерти первой своей жертвы и направляюсь к этому приятно активному экземпляру. Тот трясущимися пальцами вновь пытается направить бластер, мажет, кидает в меня самим оружием. Пытается звать на помощь, сплести какое-то сжигающее заклинание, затем что-то из защиты, но собственный ужас полностью парализует разум сильного и опытного, в принципе, колдуна. Уже когда я беру его лицо в свои ладони и поворачиваю голову в сторону, бедняга пытается ударить чем-то специально созданным, чтобы отгонять существ, питающихся страхом.

Смеюсь.

— Глупый. — Целую, царапая клыками. — Ты не можешь не бояться. Не можешь заставить меня принять истинный вид. Не можешь не верить. Ты — часть той силы, что вызвала меня к жизни. И ты — мой.

Пальцы пробежали по груди, точечными уколами когтей напоминая о сути. Вновь поднялись, сомкнулись на горле. Сжались. Он так дрожал, бедняга. Он поверил. И, кажется, даже не заметил, как умер.

Остался последний. Я подошла к нему, парализованному, не способному даже послать ментальный призыв о помощи. Несмотря на то что аакра вонзилась в человеческую грудь по самую рукоять, крови не было. Я небрежно откинула коротко остриженную седую прядь с узкого лица.

— Ах, арр, я же говорила, я просила: не загоняйте нас в угол. Смотрите, что вы наделали! — Не знаю, откуда приходят слова, но это неважно.

Человек пытается что-то сказать. Он полностью в сознании, я даже притупила немного боль, чтобы смертный имел возможность по достоинству оценить всю прелесть ситуации. Коротким прикосновением к рукояти торчащего из него кинжала ослабляю контроль над скованными голосовыми связками.

В глазах смертного ужасное запоздалое осознание, душа его кричит, надрываясь: «Что я сотворил?!» — но губы лишь шепчут:

— Тебя остановят…

У-уу, а я-то надеялась услышать что-нибудь интересное.

— Хотите поспорить?

Вновь губа поднимается, из горла вырывается первобытное, до костей проникающее рычание. Наклоняюсь к нему, не без удивления понимая, что странный голос на дне сознания ярится вместе со мной. И вместе со мной жаждет мести.

— Для тебя, красавчик, я придумаю нечто особенное! — Вцепилась в кинжал, медленно поворачивая рукоять. — Ты познаешь боль. Боль изменения, красавчик, смертным такое и не снилось! Боль, когда твои клетки раз за разом перемалываются в нечто совершенно иное! Начнём с едва заметного зуда, постепенно будем наращивать, подготавливая твои рецепторы к большему. Потом немного отпустим, заставляя тебя гадать, когда же начнётся снова. Ещё добавим. И так — пока не умрёшь от болевого шока. Но это будет ещё через целую вечность времени — через несколько часов. Приятно отдохнуть!

«Он же Целитель», — вяло и неубедительно скулит голосок. Ничего, с такой игрушкой в груди даже Целитель не сможет остановить резвящихся внутри собственного тела демонов. Правда, голос имел в виду что-то другое… Но это не важно.

Вскакиваю, оставляя неподвижную, неспособную даже пальцем пошевелить фигуру. Любуюсь на дело своих рук и счастливо смеюсь. В пальцах вновь формируется тяжесть аакры — точно такой же, как та, что держит смертного.

В волосах вдруг, пьяно и горько, расцветает прекрасный синий цветок, его аромат щекочет ноздри, туманит голову.

Овеваемая безумным смехом и золотым туманом крыльев, вылетаю из пещеры, взвиваюсь в просторное ночное небо. Слёзы, почему-то появившиеся на глазах, на зимнем ветру мгновенно превращаются в холодные ранящие льдинки. Трясу головой, и маленькие острые кристаллы падают в подсвеченную далёкими звёздами пустоту.

Инстинкт, это ровное и нерушимое знание, находящееся глубоко внутри, безошибочно привёл меня к месту обитания смертных. Большое скопление тел и душ, что очень хорошо, ведь я всё ещё голодна, а гоняться по горам за отдельными особями пока нет настроения.

Сижу на высоком, кряжистом дереве, являющемся, кажется, прапра-дедушкой всех деревьев в округе, и задумчиво наблюдаю за раскинувшимся у моих ног городом. Собрание разномастных, не раз перестраивавшихся сооружений, но, оценивая их с точки зрения возможности незаметного проникновения внутрь, я вынуждена признать, что местные архитекторы отнюдь не так безумны, как может показаться на первый взгляд. Даже если они сочетают античные узорчато-безвкусные балконы с толстенными стенами и хищного вида бойницами.

Что, впрочем, не имеет ни малейшего значения.

Так с кого же из этих восхитительно живых существ начать? Откидываюсь назад, рассеянно, расслабленно, ищуще. Мир, кажущийся в самый глухой час холодной зимней ночи тусклым и тёмным, вовсе не так прост. Реальность расцветает огнями и цветами, призрачные туманы фантастических видений колышутся вокруг излучающих тепло фигурок. Океаны, звёздные дали, чудесные мистерии света и звука.

«Сны людей».

Нет. Мои сны.

Подаюсь вперёд. Там! Не замечаю, как оказываюсь в воздухе. Не замечаю ни времени, ни направления, ничего, кроме завораживающего, порабощающего сияния. Я, наверно, не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Косая тень падает в отблесках редких, полуразбитых магических фонарей, крылья клубятся изменчивым дымом, босые ноги оставляют цепочку следов на снегу, тут же заметаемую послушным ветром. Я скольжу между уродливых каменных развалюх, ведомая лишь одной мне слышимой музыкой. Вдруг оказываюсь перед дверью и долго, наверно целую секунду, пытаюсь понять, как обойти её, не снеся до основания весь дом. В конце концов растворяюсь в облачко чуть золотистого тумана и вновь конденсируюсь у изголовья того, кто видит эти невероятные сны. И почему-то удивляюсь этому.

Не знаю, сколько я сидела, упиваясь удивительными видениями. Расчёсывала осторожными золотистыми когтями сбившиеся во сне тонкие волосы. Вглядывалась в расслабленное во сне лицо. «Мальчишка», — шепчет кто-то во мне. «Он никогда не был юным», — отвечаю почти вслух. «Тот, кто видит такие сны, не может не быть юным», — упрямо спорит та, другая.

Лет двадцать, но в волосах — проблески серебра. Тело сильное и жилистое, иссечено старыми шрамами, но не такими, что приобретаются в благородных схватках с равными, а, скорее, теми, что приобретает ребёнок, всю жизнь упрямо пытающийся выжить в жестоком мире взрослых. Следы хлыста, следы давних побоев. Рваные шрамы уличных потасовок, когда нет ни правил, ни честных приёмов. И парочка глубоких, но не обширных ожогов, таких, которые остаются после близкого столкновения с некоторыми видами охранных заклинаний. Похоже, мой маленький сновидец оказался вором. Причём отменным, если судить по роскошной обстановке его спальни.