А.Н.О.М.А.Л.И.Я. Дилогия - Лестер Андрей

Но я не улыбался.

Старичок с шелковым бантом сразу заметил возникшее напряжение и обеспокоенно переводил взгляд с меня на двух незнакомцев. Вероятно, в своей новой жизни ему вообще не приходилось видеть столько дерганых одновременно и в одном месте.

– Приветик! – сказал мне толстяк издевательским тоном и поднес к левому уху руку, сложенную лодочкой.

«На миру и смерть красна», – подумал я и не ответил на приветствие стандартным жестом жителей Сектора.

– Привет, – сказал я.

Я знал, что эти двое побоятся тронуть меня на глазах старичка. По Пакту, подписанному несколько лет назад губернатором Тихой Москвы и президентом Сектора, любой акт насилия, совершенный секторианцами на территории Тихой, карался быстро и эффективно. В зависимости от тяжести содеянного вначале отключалась подача электроэнергии в Сектор, затем прекращался подвоз продовольствия. Ну а за такие дела, за создание таких проблем власти Сектора делали с виновником такое, о чем лучше не знать.

– Спокойной ночи, – сказал я дежурному.

Потом кивнул тем двоим и пошел к лестнице наверх. Двое двинулись следом.

6

Сердце стало колотиться у меня в горле. Ноги держали плохо. Но я сделал над собой усилие и через ступеньку рванул наверх. На повороте лестницы висело зеркало. Оно отразило бледное лицо смертельно напуганного человека. Это было мое лицо, но оно показалось мне чужим. В открытые на лестничных площадках окна слышна была далекая музыка и близкое громкое пение сверчков. Сейчас я отдал бы всё, чтобы сидеть с Надей где‑нибудь в парке на скамейке и слушать звуки теплой сентябрьской ночи.

«Увижу ли я когда‑нибудь Надю? – проносилось у меня в голове. – Узнает ли она, что случилось со мной, как я вел себя, о чем думал?»

Двое немного отстали. Я повернул в коридор третьего этажа. Стены качнулись. Э‑э… дело было совсем плохо, ноги не несли меня. Я еще надеялся на чудо. Вдруг эта встреча случайность и те двое, толстяк и лопоухий, поднимутся к себе на четвертый и спокойно лягут спать?

Но они повернули за мной, на третий.

Я задыхался. Из последних сил попытался взять себя в руки. «Они не посмеют нарушить Пакт. Они не сумасшедшие», – сказал я себе. Но совершенно неожиданно (или, напротив, абсолютно ожидаемо) эти слова не успокоили меня, а даже совсем наоборот – в следующее мгновение мелькнула мысль: «Нет! Они именно сумасшедшие!» – и я побежал. Сзади раздался топот. Значит, они тоже.

Даже на подгибающихся ногах я все‑таки бежал быстрее своих преследователей. У меня еще оставалось несколько секунд, чтобы сделать выбор. Можно было заскочить в номер, от которого я взял ключ, запереть его изнутри (если успею) и попробовать выдержать оборону. А можно было, не останавливаясь, добежать до конца ковровой дорожки и выпрыгнуть в открытое черное окно. Но что там было за окном? (И почему я не осмотрел местность, когда была еще возможность!) Вроде бы там находилась клумба. Но что, если у нее ограждение из острых железных прутьев? А если под окном мраморная девочка с собакой, или пионер с горном, или декоративные валуны с острыми краями?

Ледяной ужас дул в спину с такой силой, что холодели ногти на пальцах рук. Я просто не мог больше терпеть.

И тогда я остановился и повернулся к ним лицом.

7

Двое были уже в нескольких метрах от меня. По напряженным лицам было видно, что у них самые серьезные намерения. Шустрый худенький Чебурашка вырвался вперед, это и подвело его. Хотя и меня тоже.

Руки у меня дрожали, но я сжал пальцы в кулак, присел и, спружинив ногами, ударил Чебурашку прямой правой в челюсть. Удар получился не слишком хлестким, мои движения были скованы страхом, однако из‑за того, что Чебурашка набегал на меня, результат превзошел все ожидания. Раздался страшный треск, громко клацнули зубы, и худое существо с коротким вскриком взлетело в воздух и рухнуло прямо под ноги громадному толстяку.

Толстяк, весивший никак не меньше ста сорока килограммов, не успев отреагировать, на всем скаку споткнулся о тело своего товарища, вскинул руки и мгновенно превратился в снаряд невероятной разрушительной мощи. Я сделал попытку увернуться от летящего прямо на меня громадного куска бекона, но было слишком поздно, я успел только развернуться левым плечом и спрятать голову за подбородок и выставленный вперед локоть. Туша врезалась в меня, хрустнули суставы, из отбитых легких в одно мгновение вырвался весь воздух, и я потерял сознание, вероятно, еще до того, как ударился со всего маху об пол гостиничного коридора.

8

Я пришел в себя от пощечины. Скорее всего она была не первой. Одновременно с возвращением сознания стала ощутимой жгучая крапивная боль в правой щеке и страшная ломота в затылке. На мгновение позже я почувствовал, что вся левая сторона – плечо, ребра и внутренности – пульсирует и ноет так, словно я побывал в автомобильной катастрофе.

Я открыл глаза. Передо мной стоял, тяжело дыша, толстяк с красным лицом. Он как раз замахивался для еще одной пощечины. Нужно было срочно дать ему сигнал, что я уже очнулся и еще один удар по моему лицу будет уже явно лишним. Однако пошевелиться оказалось не так просто, крикнуть тоже. Зато я сумел изо всех сил расширить глаза. Но то ли этого сигнала оказалось недостаточно, то ли толстяку было жаль сил, потраченных на замах, но спустя долю секунды правую щеку снова обожгло, и моя голова сильно мотнулась в сторону, едва не надломив шейные позвонки.

«Почему он бьет все время по правой? – удивился я, с трудом вернув голову на место. – Неужели бережет мою ушибленную левую сторону? И если да, то почему? Может, они, эти двое, на самом деле не так страшны и не чужды милосердия? Это один вариант. Другой хуже. Толстяк понимает, насколько я плох (со стороны виднее), и боится, что если еще добавит по отшибленной левой стороне, то я могу запросто склеить ласты. А я им для чего‑то нужен».

В принципе и дураку было бы на моем месте понятно, для чего. Кинофильмы цифровой эпохи оставили во мне неизгладимый отпечаток, и я знал, что раз сижу на стуле, значит, будут пытать.

От последней мысли я едва снова не погрузился в глубокий обморок. Но в этот момент заметил, что толстяк держится как‑то криво, а правая рука его висит как плеть, и мне пришло в голову, что, вероятно, в момент столкновения он напоролся ключицей или плечом на мой выставленный вперед локоть. Если так, то ему крупно повезло, что удар пришелся не в горло или в висок.

И это же, кстати, объясняло, почему он бьет только левой.

Эти рассуждения немного взбодрили меня, и я осмотрелся.

Несколько правее и сзади толстяка на диване с закрытыми глазами лежал лопоухий Чебурашка и стонал. На губах его пузырилась кровь. Отлично! Я почувствовал себя еще лучше. Значит, я кое‑что еще могу! Жаль, что Надя не видела, какой точности удар я нанес.

Я почувствовал прилив здоровой горячей крови и нагло посмотрел на толстого.

– Стой! – сказал я ему хрипло. – Не видишь, я уже здесь? С тобой. Что тебе надо?

– Очухался, падла! – ответил толстяк, вытирая слюну с губ тыльной стороной левой руки.

Даже это малое движение ему тяжело было сделать правой. Это обнадеживало. Я попробовал пошевелить ногами, как бы прикидывая, можно ли, если что, вскочить. Нет, вскочить я бы не смог даже при большом желании. Ноги мои были привязаны к ножкам стула крепкой веревкой. Той самой веревкой, которую я, выезжая из дома, благоразумно захватил с собой. Я огорчился. И не знаю, чему больше: тому ли, что меня связали, как барана, или тому, что моей параноидальной предусмотрительностью воспользовались, как это часто бывало, другие.