— Двадцать второй? — не поверил я — может…
— Не может. Пистолет нашли около него, в переулке. Двадцать второй, Рюгер с глушителем.
— Где его нашли?
— В районе Мансур, на самой окраине, в проулке. Пистолет валялся рядом.
— Машина?
— Ее нет. Мы объявили ее в розыск, на ней номера и она в списке. Через два дня саммит.
Как он туда попал, в этот проулок? Как?!
— Оружие?
— При нем, оба пистолета. Он даже не пытался ими воспользоваться.
Кого он мог подпустить так близко?! В ком — так ошибиться…
ЦРУ? Не может быть, хотя пистолет однозначно — их. Я даже представляю что это — Рюгер Амфибия, американцы использовали его для охоты на багдадских улицах. Предельно опасное оружие — но только если стреляешь в ничего не подозревающего человека в нескольких метрах от себя. Двадцать второй калибр — убивает ничуть не хуже, чем любой другой, но останавливающее его действие — совершенно никакое. Вован, с его двумя метрами роста и привычкой в свободное время «качать железо» — мог бы свернуть шею убийце даже с пятью пулями в теле. Потом бы умер — но нескольких секунд ему бы хватило.
Так какого же хрена?!
— Сколько стоит сейчас квартира в Москве? — спросил я
— Не понял…
— Да так. Ничего.
Полковник — явно не был рад всему этому.
— Слушай сюда. Слушаешь?
— Так точно — я пытался собрать мозги в кучу и понять, что происходит
— Саммит — через два дня. Москвичи зачистили все что знали — но что мы не знаем… в общем, возможно всякое. Американцы все еще здесь и явно ведут двойную игру. Аль-Малик на свободе и только что сделал ответный ход.
— Это не он — сказал я
— А кто?
— Не знаю. Но это точно — не Аль-Малик. Не его почерк. Он или заложил бы бомбу, или выстрелил бы из снайперской винтовки. Он не подходит близко, не шутит с этим. Черт, я сам бы не подошел так близко!
Последние слова я почти прокричал
— Уймись… — сказал полковник, и тут зазвонил телефон. Его. Он ответил, точнее — выслушал сообщение, сказал понял и нажал на отбой.
— Нашли машину — сказал он
— Где?
— Там же, на соседней улице. Поехали…
Когда я вернулся домой — Амани уже была дома. Она была женщиной, и она была палестинкой. Дочерью народа, который слишком многих потерял за последние восемьдесят лет. Потому она все поняла — сразу.
— Кого?
Я прошел на кухню. Сел у стола, не зная, чего делать.
— Моего друга. Того, который был всегда со мной, ты его видела.
Амани подошла ближе, прижалась ко мне, словно пытаясь высосать из меня мою боль. Так делают кошки — они ложатся на больное место…
— Не надо… — сказал я — не надо…
— Только Аллаху — ведомы наши жизненные пути. Скажи — это предопределено Аллахом, и он сделал, как пожелал. А потом иди дальше.
— Ты веришь в Аллаха?
— Нет. Но эти слова помогают справиться с собой, когда ты кого-то потерял. Ему уже ничем не помочь. Проблема — в тебе.
— Да — согласился я — во мне…
…
— У тебя есть гашиш?
— Что?
— Гашиш. У тебя же он бывает.
— Но ты… тебе нельзя. В таком состоянии.
Я молча посмотрел на нее. Амани какое-то время колебалась — но потом встала и пошла за трубкой.
Я курил гашиш первый раз. Честно, первый. Как то так получилось, что я с детства какой-то не такой. В компании — меня невозможно было сподвигнуть на то, чтобы выкурить бычок или там хлебнуть какой-то бормотухи. Все делали это за компанию — а я нет. И даже гордился тем, что все делают так — а я по-другому. Всегда шел против течения. И дальше… как то я никогда не жил для себя. Не пытался поддаться соблазнам.
Речь идет не о долге, нет. Эти понятия вообще очень сильно затасканы — долг, честь, присяга. Их нет… русские офицеры в восемнадцатом хотя бы пытались сохранить страну. А советские генералы в девяносто первом даже не попытались… и где тут долг, честь и присяга? Просто ты выбираешь цель, которую считаешь правильной и идешь к ней. Но есть те, кто в пути останавливаются передохнуть, сворачивают в сторону — или вообще отказываются от цели и просто живут, без цели в жизни, стараясь взять максимум от каждого отпущенного им мига. Я не такой. Я иду к цели, не сворачивая, не останавливаясь, подчиняя ей всего себя. Забывая о себе. Не знаю, плохо это или хорошо — но это так…
Курение гагиша — это орбита. Недаром, опытные наркоманы называют прием наркотика «слетать в космос». Или «сходить на орбиту».
Я и был на орбите. Мое тело было почти что невесомым… это трудно передать словами… не уверен, что даже космонавты могут такое испытать. Я летел… а вокруг меня были звезды… разноцветные и так близко, что их можно было потрогать руками. Земля была рядом… я ее видел точно также как ее видят космонавты. И солнце было и от него исходило тепло… но не испепеляющее, а ласковое. И луна — тоже была…
И возвращаться на грешную землю, совсем не хотелось. Я знал, что место человека здесь. В пространстве, в свободном полете. А не на земле, где мы убиваем друг друга. Я готов был парить вечно…
Вот только любой полет — рано или поздно заканчивается. Кроме одного… последнего.
После очередной затяжки — я увидел Аль-Малика. Он сидел по-турецки напротив меня — и пыхал косячком. Я попытался его ударить… но он без труда отбил мою руку
— Э… э… — сказал он — не мешай. Вот… дерни лучше.
— Мразь… — сказал я — за что?
— Что — за что?
— За что ты убил Вована?
— Ты же знаешь, что это не я — сказал аль-Малик. И улыбнулся так мерзко, что мне захотелось его ударить. Но я не ударил…
— А Красина — тоже не ты?
— Красина я… — Аль-Малик сидел напротив меня, довольный и горделивый как пьяный палач — здорово я их поймал, правда…
— Мразь…
— Не. Ошибаешься. Это ты — мразь. Хоть тебе никто этого и не скажет. Но в историческом контексте ты — мразь…
— Это почему?
— Потому что ты предал своих дедов и прадедов. Помнишь, что ты говорил своей шлюхе…
— Она не шлюха, ты, подонок…
— На вот, пыхни… пыхни, пыхни…
Я пыхнул. Но почему то — больше не взлеталось. Тело тянуло к грешной земле.
— Она шлюха, потому что ты к ней относишься как к шлюхе. Просто используешь ее для удовлетворения своей похоти.
— Да что ты знаешь?! — заорал я, а может и не заорал, а просто сказал — я ей замуж предлагал выйти, понял?!
— Да? Она не говорила.
Дьявол. Он — дьявол. Сатана. Шайтан. Совсем не просто так — эти слова созвучны
— Отойди от меня — сказал я и попытался положить крест — наша сила в могуществе Господа Нашего!
Не знаю, это ли говорят экзорцисты, когда изгоняют дьявола. Но мне больше ничего в голову не пришло. Это из Дракулы Брэма Стокера, я фильм смотрел
Но дьявол не ушел. Вместо этого — он снова пыхнул косячком
— Хочешь скажу, в чем ты не прав? В чем вы все не правы?
— Скажи… мразь.
— Хватит называть меня мразью. Вы виновны в том, что забыли дело наших дедов. Продались за миску похлебки. Это говорю тебе я, шайтан. Страшно?
— Да пошел ты. Я тебя не боюсь. И рано или поздно — убью, понял?
— Попробуй. Знаешь, как я стал таким, как сейчас? Аль-Шайтаном?
— Нет.
— Так послушай. Когда меня посадили… в лагерь, там была библиотека. Хорошая библиотека… Там были старые книжки. Других не было. Советские старые книжки и газеты…
— И там было написано «Аллах Акбар»? Так что ли?
— Нет… ни хрена такого там было не написано. Там было написано, как пацаны бросались со связкой гранат под танки — потому что танки нечем было остановить. Понял?
— Ни хрена не понял.
— То-то и оно. В лагере — была ячейка. Я даже сначала хотел порезать их. Собирал людей. А потом я понял — они такие же, как и те пацаны, которые бросались под танки. Он искренне верили — в отличие от нас.
— В Аллаха? — уточнил я
— Да, в Аллаха — согласился аль-Малик — но какая разница? Любой искренне верящий — неважно во что — лучше, чем тот, который не верит ни во что вообще. Ты не согласен?
