Сильные - Олди Генри Лайон

Чей-то огромный палец – мой?! – тычет по очереди в приглянувшееся оружие. Избранные рисунки всплывают над бельмами, колышутся в воздухе. Обретают плоть, становятся настоящими. Это самое лучшее колдовство, какое я видел в своей жизни!

В воздухе – боотур. Нет, призрак боотура. Он облачается в доспех, берет в руки меч, щит. За спиной – копье, лук. Боотур оживает. Он больше не призрак. У боотура мое лицо. Нет, лицо Нюргуна.

– В горн!

Мир Духов блекнет, истончается. Тает туманом в лучах солнца, в жаре горна. Я держу клещи: крепко-крепко. Клещи держат Нюргуна: крепко-крепко. Нюргун держится за языки огня; да, он еще держится. «Не бойся…» – слышу я и едва не роняю клещи. «Не бойся…» – я делаю вдох, Нюргун делает вдох, и в ноздри, рот, грудь моего брата врывается пламя. Горит, беснуется. Время горит в звездах. Горит в людях. Горит в горне. Горит в груди боотура. Время! Пламя! Если старое выгорело, нужно просто вдохнуть новое. Дышать пламенем. Дышать временем. И гореть не дровами, но звездой.

У нас опять есть время.

– Вынимайте!

И снова – на наковальню.

Кузнец ковал и пел. Я держал и молчал.

Нюргун улыбался мне.

– Что стоишь? Едем за конями!

Уот аж подпрыгнул от восторга. Земля содрогнулась:

– Едем! Когда?

– Сейчас!

– Ы-ы-ы! Сейчас!!!

– Немедленно!

– А-а, дайа-дайа-дайакам! Едем!

– Шевелись! Седлай свой арангас!

– Кэр-буу! Бегу!

Он даже не спросил, с чего такая спешка. Вихрем кинулся к помосту, приплясывающему от нетерпения. С разбегу пнул арангас: в дорогу! А я уже бежал в конюшню к Мотыльку. Мотылек умница. Небось, учуял, как от хозяина несет кислым по́том, вонью страха и возбуждения; услышал, как колотится заполошное сердце Юрюна Уолана. Мотылек ждет меня оседланный, иначе и быть не может.

Я хотел оставить Кузню за спиной как можно быстрее.

Да, позже я вернусь. Да, с конем для брата. Да, я не знаю, понадобится ему конь, или лучше бы я привез костыли. И нет, я не хочу узнать это сейчас. Нянька? Опекун?! Куо-Куо справится, не впервой. Я же еду за конем для Нюргуна-боотура, для Нюргуна Стремительного. Чем бы ни обернулась перековка, в этой поездке он будет для меня боотуром, который способен без труда прыгнуть в седло, сунуть ноги в стремена, сдавить конские бока могучими бедрами. Даже если это ложь, способная убить меня по возвращении – пусть так. Я приведу Нюргуну достойного коня, исполню свой долг до конца. Иначе, когда кузнец предложит нам перековать лавку-каталку на колесиках, неживую в полуживую, и пусть лавка возит безногого с усердием смирной кобылки, без помощи – вот счастье-то! – колодок-толкачей, и вообще, мы сделали все, что в наших силах…

Хватит!

Я тороплюсь. Я тороплюсь. Я очень тороплюсь. Я должен занять себя делом, чтобы не помнить – забыть! – слова моего несчастного брата:

– Ты сильный.

Вот что сказал мне Нюргун, пока молот кузнеца трудился над ним. Его грудь, глотка, язык, губы. Понятия не имею, как он говорил.

– Ты сильный. Сильный. Очень сильный.

– Молчи!

– Ты сильнее меня. Хочу быть таким, как ты.

– Молчи!!!

– Я буду таким, как ты. Я потерплю.

4. Кони для братьев

– Доброй службы!

– Кэр-буу!

– Да расширятся ваши головы!

– Да будет стремителен…

Приветствовать небесных стражей было для Уота – нож острый. С гораздо бо́льшим удовольствием он померился бы с ними силами, прокладывая путь на Первое небо. К счастью, по дороге я успел предупредить адьярая о заставе. Драться с ними не нужно. «Нужно!» – возразил Уот. Нас пропустят, объяснил я. «Нужно!» Всех, кто едет за конями для перекованных боотуров, пропускают. «Нужно!» Все, разговор окончен. Ты меня понял, адьяраище?

«Ых-быых! Не нужно…»

Это мне Мюльдюн рассказал. Перед тем, как я Зайчика в Кузню повез. Мол, нас, солнечных айыы, по-любому задерживать не станут. Верхних адьяраев – как когда. А нижних пропустят без боя, только если они из Кузни за конями отправились.

– О, Юрюн! Кто это с тобой?

Уот набычился, готовясь обрасти доспехом. Слабака Юрюна, значит, узнали? Приветствуют? А его, Огненного Изверга – нет?! Он, выходит, не сам по себе, а с Юрюном?!

– Это могучий Уот Усутаакы! Сын Арсана Дуолая, главы нижних адьяраев!

Такое представление Уоту понравилось. Он с одобрением хмыкнул и подбоченился. Но Ала Дяргыстай все испортил:

– А он куда? В гости, что ли?

Небесный страж обращался ко мне, будто адьярая рядом и не было.

Уота опередил его арангас. Разинул слюнявую пасть, сверкнул частоколом кривых иззубренных клыков, зашипел кублом разъяренных гадюк. Едва мы покинули Кузню, арангас обратился в восьминогую тварь со скверным характером. Надо сказать, покрытые слизью лапы-щупальца твари оказались проворней скрипучих ног-балок арангаса. Чудище скакало с Мотыльком, что называется, ноздря в ноздрю. Сейчас оно присело на четыре задние лапы, а четверка передних выпустила когти – откуда только взялись? – и давай скрести камни небесной дороги! Лязг, скрежет, хоть уши затыкай.

Шипастым хвостом тварь, ярясь, охаживала себя по бокам.

– Ар-дьаалы! – Уот погрозил стражам кулачищем. – За конем еду, кэр-буу!

– Знак покажи!

– За конем! Кыш отсюда!

– Знак, говорю, покажи.

Кюн Эрбийэ был настроен более миролюбиво. Но пропускать адьярая без подтверждения он не собирался.

– Знак? Вот знак! Гыы-гык!

Уот скрутил корявый кукиш. Из кукиша торчал большой, большой, очень большой палец с грязным обгрызенным когтем. Палец насмешливо шевелился. Лица Ала Дяргыстая и Кюна Эрбийэ и до того не отличались особым радушием, а при виде кукиша помрачнели так, что ветер, продувавший заставу насквозь, умчался прочь, от греха подальше.

– Прекратить!

Это, значит, я. Это, значит, им. И, пока не опомнились:

– Уот, чтоб тебя! Ты здесь зачем?

Адьярай задумался, вспоминая, и усох до приемлемых размеров.

– А вы, боотуры? Вы на службе, или где?!

– На службе, – кивнул Ала Дяргыстай.

В его ответе звучала печаль. Чувствовалось, что Ала тоже не дурак подраться.

– Пропускайте нас! Обоих!

– Пусть он сперва знак покажет, – стоял на своем Кюн Эрбийэ.

– Что за знак?

– От мастера Кытая. Если, конечно, он и впрямь из Кузни.

– За конем! – буянил Уот. – Для брата!

Ну, я на него и напустился:

– Тебе кузнец знак давал?

– Ха!

– Ты мне хахоньки брось! Давал или нет?

– Давал.

– Покажи!

– Давал!

– А я не верю! Показывай!

И случилось чудо. Желая уесть меня недоверчивого, Уот полез за пазуху и, гневно сопя, извлек медную пластинку – вроде уже знакомых мне дядьсарыновых табличек. Кюн Эрбийэ подошел ближе, чтобы лучше видеть. Ала Дяргыстай прищурился, сдвинул брови.

– Ладно, – кивнули стражи. – Проезжайте.

Они расступились, пропуская нас. Арангас прошествовал между боотурами, шипя с невыразимым презрением.

– Легкой службы! Да расширятся…

– Удачной дороги! Да будет стремительным…

Вряд ли это они Уоту. И смотрят на меня одного. Говорить о таком адьяраю я, понятное дело, не рискнул. Я качался в седле, вспоминал нашу ссору и боялся до мокрых штанов. Орать на стражей небесной заставы? На Уота Усутаакы? Белый Владыка, когда я в следующий раз полезу на рожон, шарахни меня молнией по башке! А ведь я полезу, как пить дать…

– Жалко, – нарушил молчание Уот.

– Что тебе жалко?

– Жалко…

Я не стал допытываться. Вскоре мы добрались до ущелья, рассекшего стену Сиэги-Маган-Аартык. Золоченый столб с резьбой – вход на Первое небо. Мы подъехали ближе, и каменный ястреб на верхушке столба распахнул клюв. Глаза птицы вспыхнули алыми угольками.