В конце концов, где-то над нашими головами болталась целая станция, заселённая искусственными интеллектами, готовыми очистить от нас планету. Я даже на небо опасливо покосился, но оно было плотно затянуто тучами.
— Вано, а у тебя никаких функций по управлению нашей группы не появилось? — спросил Сочинец, пытаясь, видимо, отвлечься от неприятных мыслей.
— Неа, — ответил я. — Если бы появились, я бы вам первым рассказал. Пока это только планы… СИПИН же сказал, что будут сообщать…
— И как эти функции можно будет посмотреть? — под нос себе поинтересовалась Кострома.
И внезапно получила ответ:
— Я воспользуюсь вашими экранами на глазах, чтобы выводить информацию по заданиям и сообществам.
— Ты снова со всеми разговариваешь? — удивился я.
— Я всегда со всеми готов был поговорить. Это вы со мной не общались! — недовольно отозвался инструктор.
Вообще-то частично справедливо. Но ведь и сам СИПИН не спешил отвечать на запросы в последние дни. Правда, напоминать ему об этом я не стал. Мне сейчас было не до воспитания кибернетических «обиженок».
— Надо готовить отряд, о котором говорил Иваныч! — о том же, видно, подумала и Кострома. — Гарнизон фактории придётся усиливать. И с Бородой ещё раз обговорить бартер мяса на соль.
— Я обговорю завтра-послезавтра, — кивнул я. — Сейчас его в городе нет.
Мы протолкались по узким улочкам рядом с мэрией, а затем влились в поток людей, идущий по переулкам между капсул в сторону Первой Рыночной Площади. И, основательно помесив песчано-каменную пыль, из-за дождя превратившуюся в слизь, вывалились к прилавкам.
Стоило покинуть тесноту улиц и переулков, как на нас обрушился многоголосый гомон торговой площади. Кричали продавцы, расхваливая свой никому не нужный товар. Кричали покупатели, не желавшие покупать такой ненужный товар за такие нужные деньги. Шумели рабочие, мастерившие очередные навесы для беженцев без капсул.
А ещё были запахи… Тысячи запахов: вонь пота и немытых тел, гадкий дух нечистот, тонкие нотки фруктов и тяжёлая приторность гнилья, суровый запах мяса, солёный запах рыбы, ароматы сгоревшего дерева, то есть дыма… И ещё множество других оттенков, которые я даже не взялся бы разобрать. Всё-таки обоняние — это не моя сильная сторона.
Но кто бы знал, как этот смрад надоедает! Вонючие улицы мегаполисов казались стерильной камерой по сравнению с тем, чем дышали жители Алтарного. А ведь всё только начиналось… Многие беженцы даже близко ещё не проявили всю полноту своей дикарской сущности.
— Ох, допрыгаемся мы до эпидемии!.. — хмуро заметила Кострома, когда мы проталкивались по краю Рыночной площади на её противоположный конец.
— Вроде СИПИНы нам какую-то вакцину кололи! — напомнил Сочинец. — Говорили, что долго действовать будет, и местные вирусы нам не страшны.
— А это не местные! — ответила девушка. — Это свои, родные! При такой антисанитарии никакие вакцины не помогут: просто зараза будет мутировать быстрее. Помнишь, как заразились пленники работорговцев?
— Надеюсь, что Кукушкин скоро возьмётся за этот вопрос… — сказал я тихо себе под нос.
Но меня, наверно, не услышали. Во всяком случае, отвечать не стали. Каждому и так было, о чём подумать.
До ворот во внешний город мы добрались почти без приключений. И без дальнейших разговоров. Просто местами лучше было молчать, задержав дыхание, чем говорить и ощущать вонь всей носоглоткой.
Впрочем, город изменился не только в плане запахов.
В последнее время он стремительно превращался в большую бурлящую кастрюлю. А внутри этой кастрюли варилась сборная солянка из очень разных ингредиентов.
Если раньше Алтарное было вотчиной русских всех народностей, начиная от татар и славян и заканчивая тувинцами и эвенками, то теперь наше общество стало куда пестрее. А уж темнокожих жителей Африки, которых согнала с насиженных мест японская орда, и вовсе стало прямо до удивления много. И речь шла не только о неграх, но ещё и об арабах, берберах, бедуинах и прочих-прочих-прочих…
Большинство из них по-русски знали с десяток слов, из которых три были матерными, а остальные — такие, как «sputnik», «matrioshka» и «medved»' — просто неактуальными в наших условиях. И чтобы вся эта толпа инородцев начала хотя бы пытаться говорить по-нашему, моим землякам приходилось прилагать поистине русское упрямство.
Свободно говорящий на русском Хир-Си теперь казался не только подарком небес, но и основным элементом пропаганды в пользу русского языка. Может, с тех пор как русский плавильный котёл народов работал в полную силу, и прошло уже не одно столетие, но даже сейчас видно было: он не пропал втуне и не погребён в глубине веков. Он и тут продолжает варить.
По пути нам довелось наблюдать за тем, как это работает. Например, какой-то араб долго не мог понять, чего от него хочет русский парнишка (само собой, на русском), а потом и вовсе потерял покупателя. А всё потому что какой-то негр подсуетился и продал то, что просили — сразу и со скидкой. Проводив злым взглядом и несостоявшегося покупателя, и конкурента, смуглый продавец серьёзно о чём-то задумался.
Во внешнем городе, надо сказать, пришлых было ещё больше. Навесами забили все террасы, окружавшие скалу, на склонах которой примостилось Алтарное.
Но больше всего людей виднелось на внешнем периметре, за деревянным частоколом. Глядя туда, можно было воочию узреть, что такое глобальное строительство — чего-то очень большого. К примеру, канала.
Люди копали ров и насыпали вал. Копали везде, куда ни брось взгляд. Копали лопатами, палками, руками и волшебными пенделями бригадиров. Копали так, будто завтра уже не наступит. Впрочем, возможно, для многих из них завтра и вправду не наступит, если японцы придут к незащищённому городу.
Я на миг остановился, с восхищением оглядывая это масштабное строительное действо… И очнулся, лишь когда мои спутники успели пройти вперёд, обернуться и окликнуть меня. Пришлось ускорить шаг, чтобы догнать их. Впереди было много всяких разных дел.
Дневник Листова И. А.
Двести первый день. Вечерний гость.
День прошёл в суете и дожде. А ещё за этот день я дважды менял одежду, потому что всё, надетое на улицу, почти мгновенно намокало. Дождь прекратился только к вечеру, а в разрывах тучах замелькали красные обрывки закатного неба.
Народ уже привык рано ложиться и так же рано вставать. Поэтому никто особо у костров не засиживался, с темнотой разбредаясь по капсулам. Во всяком случае, те, у кого они были. В нашей группе теперь хватало и таких наёмных работников, кто жил под навесами.
Я, пожалуй, был одним из немногих, кто не отказывал себе в удовольствии, не торопясь, понаблюдать за закатом. Ставил у своей капсулы пластиковый стул, садился и смотрел в сторону моря. Обычно ещё заваривал себе травяную настойку из местного сбора. Чтобы не скучать.
Этот ежевечерний ритуал примирял меня с тем положением, в котором мы, люди, оказались. Это было что-то вроде сброса параметров после долгого дня. А для других членов группы — своего рода сигнал заканчивать рабочий день, раз уж даже начальство сидит и пялится в небо.
Иногда ко мне присоединялся Мелкий, иногда — Трибэ, иногда — Дунай и Кострома. На этот случай у капсулы всегда стояли запасные стулья.
Но в этот раз стул заскрипел как-то необычно: особенно протяжно и жалобно. Да и поздновато было для моих приятелей… Скосив глаза, я уловил белоснежный отблеск в ночной темноте. И это были не зубы Хир-Си.
— Сидишь? — мрачный голос Кукушкина заставил меня выгнуть бровь, уставившись на мэра.
— Сижу, — проморгавшись и убедившись, что мне не чудится, согласился я.
— Пошли… — мэр как сел, так и поднялся.
А вот я вставать не спешил. Выглядел Кукушкин мрачным, помятым и расстроенным. Вдруг решил сорвать злость и прибить бедного Ванечку? Кто этого тирана и деспота знает…
— Да пошли уже! — нетерпеливо махнул головой Кукушкин. — Не укушу!
