Пока по-персидски говорили, Роман всё понимал. Вернее, слова-то отдельно понимал, а о чём разговор – не очень. Но затем араб на своём заговорил, а с этим языком у Ромки хуже: через слово неясно. Какие-то «мамлюки», «фурусия» и другие непонятные слова. Потом перс сказал:
– Девяносто монет – и по рукам! Последняя моя цена за мясо. И забирай обоих братцев хоть утром.
Ромку как ледяной водой окатило. Это же перс его с Антошкой продаёт!
Звякнул кувшин, хозяин заругался:
– Тьфу ты, вино кончилось.
И заорал:
– Халима! Дура немая, иди сюда.
Халима Романа толкнула: беги, мол. Подождала и открыла дверь, вошла с поклоном.
Ромка прибежал в свою каморку, начал братца трясти:
– Антошка, просыпайся! Беда. Бежать надо.
Тот со сна не понимает:
– Куда бежать, на горку? Так Рамиля нет больше, некому заставлять. Дай поспать, а?
Еле растолкал. Схватил мешок, по дороге на кухню заглянул, стащил лепёшку со стола. Прежде, чем из дому выйти, в окно выглянул, и правильно сделал: у ворот факелы горят, и там эти двое стоят, новые охранники. Выругался и повёл Антошку через заднюю дверь, где калитка в заборе, в переулок выходит. В темноте запыхтел кто-то, сунулся мокрым носом в ладонь: Черныш, пёс караульный, их на ночь с цепи спускают. И тут же Звёздочка прибежала, обрадовалась: хвостом себя по бокам хлещет, вкусненькое выпрашивает. Они всегда голодные, рёбра сквозь шкуру просвечивают.
Ромка руку в мешок сунул, отломил собакам по кусочку от лепёшки – зачавкали. Братья пошли на цыпочках к калитке, дёрнули – заперта! Ромка нащупал замок, подивился: откуда вдруг? После сообразил: через забор надо. Там поленница сложена, можно забраться.
Повёл братца к поленнице. Сам залез осторожно, подпрыгнул, зацепился за край глиняной стены. Подтянулся, лёг животом. Потом развернулся, прошептал:
– Антошка, забирайся.
– Высоко, – испуганно сказал брат, – не допрыгну я.
– Допрыгнешь. Я вот руку протяну.
Антошка начал на поленницу лезть – и ногой медный таз зацепил. Таз покрутился – да и упал, загремел на всю округу:
– Бамм!
Тут же собаки залаяли наперегонки, пламя за углом заметалось!
Ромка закричал:
– Живее давай, рохля!
Антошка испугался, прыгнул на поленницу – а она поехала, рассыпалась с грохотом. Свалился вниз.
А из-за угла уже неслись грек и викинг с факелами, стучали сапожищами.
Антошка крикнул:
– Беги! Беги, братик!
Ромка неловко повернулся – и свалился со стены. Хорошо хоть, что наружу.
Побежал. В переулке темно, мусор навален – два раза падал. Выскочил на улицу, понёсся вниз, к морю. Сзади огни мечутся, плечистый грек рычит:
– Стой! Стой, щенок, ноги переломаю.
Прыгал через заборы, проскочил через сад квартального муллы. Вылетел недалеко от порта.
И воткнулся прямо в человека – тот в темноте стоял, в чёрном балахоне, и не разглядишь. Ромка упал, человек охнул – видно, хорошо ему в чрево врезался.
Человек схватил железной рукой, наклонился. Спросил по-русски:
– Как зовут?
Ромка от неожиданности онемел.
– Романом?
Кивнул. Человек хмыкнул:
– Отлично, отлично. Пошли.
Схватил и потащил – не вырваться. Только не к дому перса повёл – совсем в другую сторону. Ромка в себя пришёл, спросил:
– Дядя, ты откуда знаешь, как меня зовут?
– Я всё знаю. Например, что ты из Добриша, а отец твой – князь Дмитрий Тимофеевич. Так?
Аж дыхание перехватило. Не сразу и пискнул:
– Так.
– Поэтому слушайся меня, и всё будет хорошо.
Пошли по портовой улице, мимо караульных: те у костра грелись, в кости играли. На идущих даже не оглянулись.
– А тебя как зовут, дядя?
Человек остановился. Повернулся так, что свет костра на лицо попал.
Ромка посмотрел в это лицо – и закричал от ужаса: всё в страшных шрамах, рот распорот к ушам и грубо зашит.
А стражники даже не шелохнулись.
Человек улыбнулся, от чего стало совсем невмоготу. И сказал:
– Не ори. Тебя никто не услышит.
* * *
Очнулся Ромка в подвале. Стены каменные, серые, под низким потолком – окно крохотное, кошка не пролезет. И шум оттуда: люди ходят, колёса скрипят. Утро уже или даже день. Рубаха на груди разорвана, и кожу жжёт.
Поднялся с лежанки, огляделся. Комната пустая, ни лавки, ни сундука, лишь в углу – таз с водой. И дверь крепкая. Подошёл на цыпочках, прислушался: за дверью тихо. Дёрнул – заперто.
Отчего же вся грудь горит? Потёр, скосил глаза – и вскрикнул. Подбежал к тазу – не ахти какое зеркало, но разглядел: татуировка. Невиданная змея, скрутившаяся кольцами на фоне солнечного диска. Пасть распахнута, раздвоенное жало торчит, глаза злобой горят – как живая. Страсть!
Вспомнил про то, что ночью было – едва не завыл. Где братик теперь, что с ним? Чего этому уроду с распоротым ртом надо?
Подошёл к окну, заглянул, узнал улицу, что к порту ведёт. И вдруг увидел: стоят Костас и Викинг, по сторонам оглядываются. За Ромкой пришли! Этот, в балахоне, с ними заодно.
И тут загрохотал засов. Ромка к двери вернулся. Собрался, как кыпчак учил: «Представь себя стрелой, вложенной в натянутый лук. Тетива звенит, рога дрожат. Вперёд!»
Дверь распахнулась – Роман прыгнул, ударил головой в тёмный силуэт. Барсук охнул, отлетел к стене. Ромка бежал по каким-то коридорам, уклонялся от встречных людей, сворачивал, куда надо – будто вёл кто. Выскочил на улицу, прямо на охранников перса – те только охнули. Бросился бежать, как по лесному бездорожью: здесь увернуться, там подпрыгнуть, тут под телегой проскочить. Сзади кричали.
Перелез через забор между портовыми складами, дальше – упёрся в глухую стену. Развернулся, за угол шмыгнул – схватили за шиворот.
– Куда? Гляди, Сморода, какой резвый. Небось, воришка рыночный.
– Отпусти его Христа ради, Жук.
Ромка разглядел. Вспомнил и закричал:
– Дядя Жук, это же я, Ромка! Князя Дмитрия сын! Вы меня нянчили с младенчества.
Бывший воевода, а ныне раб императора Трапезунда, недоверчиво хмыкнул:
– Да ну. Не похож. Хотя – рыжий, как отец. Побожись.
Ромка быстро перекрестился, схватился за шею – нет креста! Что за ерунда, вчера ещё был.
Бывший боярин сказал:
– А ну-ка, скажи, малец, как любимого княжеского коня звали?
– Кояш. По-половецки – «солнце». Он золотой масти был.
Жук покачал головой:
– Это многие знать могли. Лучше ответь: как княжескую стряпуху звали и её сына?
– Маланья. А дочку – Варей, не было у стряпухи сыновей. А кобеля любимого – Шарик, только он пропал в ту ночь, когда маменьку разбойники скрали. Да я это, я, Ромка!
Жук крякнул. Подошёл, обнял.
– Ну здравствуй, княжич. Давненько не встречались.
* * *
– И чем мы ему поможем? Сами – рабы. Кстати, на дромон пора. Отплывать скоро. Хватятся, объявят беглыми – хлопот не оберёшься.
– Всё верно, Сморода. Только не бросать же княжича не растерзание. Давай хотя бы в порт проводим. Там спрятаться легче, народу много.
Роман посмотрел на отцовских верных слуг. Спросил:
– А вы сколько рабами? Шесть лет?
– Семь.
– Вам до свободы три года?
Сморода усмехнулся:
– Осенью обещали отпустить. За заслуги. Мы же на черкесских пиратов ходили, в бою отличились.
– И тогда в Добриш?
Сморода промолчал. Жук ответил:
– Нет. Та жизнь прошла, не вернуть. У нас домики в Трапезунде, семьи. Мы и сейчас почти вольные. Только осталось ошейник снять, и заживём.
Роман сказал:
– Не надо вам вмешиваться. Всё равно меня не выручите, а себе навредите. Я сам как-нибудь.
– Идём, – вздохнул Сморода, – хоть проводим. Умный юноша растёт, в отца.
Молча пошли. Не успели вновь сродниться – а расставаться приходится. Вот и последний поворот на пристань.
– Стоять!
Костас наводил арбалет, Викинг доставал меч. За слугами перса маячили городские стражники: хозяин, видать, все связи поднял, чтобы поймать мальчишку.
