Я обвел взглядом притихших комсомольцев, подмигнул раскрасневшимся девушкам у окна, сделал вид, что не замечаю взбешенной Гурлевой и закончил:
— А насчет свободной любви я считаю так — личное дело это каждого. Хотите — любитесь, с кем хотите и сколько влезет, только потом не жалуйтесь, что с конца вдруг потекло, да в паху зачесалось. И еще добавлю насчет предложения товарища Гурлевой — я выдержал короткую паузу, дождался заинтересованного шевеления — думаю так — вы конечно можете принять положительную резолюцию, только вот я уверена, что член у вас по решению партячейки не встанет. Не сознательный он и даже не сочувствующий. Тем более товарищу Гурлевой.
А теперь бежать отсюда, пока этот плоскогрудый монстр с самокруткой не вырвался из рук своих подружек и не испортил мне прическу вместе с головой. Кивком указав Ли на дверь, я быстро пробрался через громко орущих и смеющихся комсомольцев, на ходу покачиваясь от дружеских хлопков по плечам, еле успевая выдернуть ладошку из пальцев жмущих мне руку. Голос Афончина, предлагающего заходить на следующее собрание, догнал меня у дверей, и догнало еще кое-что. Взгляд в спину. Пристальный, внимательный, узнавающий. Эх, зря мы сюда зашли…
Выскочили на улицу, метнулись в темноту подворотни. Замерли. Ли настороженно следя за входом, сунул руку в карман, щелкнул предохранителем.
— Нет, Ли. Возьмем живым. Нам нужна информация.
— Хорошо, госпожа.
Нет, Ли не хорошо. Совсем не хорошо. Узнали меня. А это значит, что из Петрограда пришла ориентировка с описанием моей внешности и более свободно по улицам мне не пройти.
— Вот он, госпожа!
Действительно он. Запыхавшийся, взгляд встревоженный, головой крутит по сторонам, ищет. Вспомнил я его. Сидел он справа у стены, мелкий, лицо вытянутое, весь какой-то болезненно худой. Сидел и не отводил от меня взгляда. Молчал, смотрел, слушал. Сучий выкормыш, настоящий комсомолец. Что сейчас он будет делать? Искать нас или сразу помчится докладывать? Нет, вначале будет искать. Крысеныш метнулся направо, исчез за углом, появился вновь, еще раз осмотрел улицу, вернулся к входу в здание. Немного постоял, ворочая головой и, видимо приняв решение, зашагал в нашу сторону. Неужели увидел? Нет, прошел мимо спокойно, даже не покосился в темноту под аркой.
Ли скользнул вслед за ним, поравнялся, обхватил рукой за плечи. Крысеныш дернулся испуганно, обмяк, перекосившись на левую сторону. Ли, продолжая давить стволом пистолета на ребра, потащил его вперед, в темноту следующей подворотни. Черт, далековато. Будем надеяться, что постовой на конце улицы не обратит внимания на странную парочку. Я не спеша зашагал за ними.
Глава пятая
Неплохое место. Для чего раньше предназначалась эта ниша, я даже предположить не мог, но сейчас она весьма подходила для быстрого допроса. Из окон дома не видно ничего, платаны-тополя-каштаны, деревья, в общем, обзор закрывают, от взглядов входящих во двор нас прикрывает выступ стены.
— Кто ты? За кем следил? Зачем?
Молчит и вообще ведет себя странно. Не горбится, глаза не бегают, только морщится от боли. Меня увидел и словно рассвел, взгляд изменился, на Ли и ствол у подбородка вообще внимание перестал обращать. Не нравится мне это. С таким взглядом умирать идут, подвиги совершать, на эшафот восходят. Видел я такое и это плохо. Мне он нужен испуганный и разговорчивый, а не готовый к своей скоропостижной кончине и нимбу мученика за идею.
— Еще раз спрашиваю — кто ты и зачем за нами следил?
— Вы ведь меня сейчас убьете, да?
Я переглянулся с Ли, коротко пожал плечами.
— Не знаю. От тебя зависит. Если скажешь то, что нас заинтересует, то отпустим.
— Не, не отпустите — пленник отрицательно замотал головой, стрекоча щетиной на шее по металлу ствола — нам на вас ориентировку зачитывали — вы свидетелей никогда не оставляете. Вас так английские буржуи в специальной секретной школе научили.
— Какой школе? Кто научил?
— В контрреволюционной школе шпионов и террористов. Самой секретной. Подземной. Буржуи вас учили. Английские и эти, румынские. А вы там долго учились? Вам там трудно было? Наверное, очень трудно, ведь вы девушка.
Черт, что за бред! Я вздохнул и еще раз оглядел крысеныша. Лет двадцать, может двадцать два. Смотрит на меня как на Деда Мороза, восторженно, открыто, даже слабо улыбаться начал. Ничего не понимаю.
— Тебя как зовут, богом обиженный?
— Батя Гриней звал. А вас?
— Елена.
— Елена… Алена… Красиво — мальчик по имени Гриша посмаковал мое имя, а потом выдал — А это правда, что вы царская дочь?
Так, приехали. Ли ощутимо напрягся, а я вздрогнул от неожиданности. А этот сумасшедший уловил нашу реакцию и счастливо заулыбался:
— Значит это правда… Слава Богу, что вы живы!
— Это неправда!
Мне показалась или я взвизгнул?
— Конечно, вы же не признаетесь… Я это знаю — мне батя говорил. Никто не признается на вашем месте.
Я глубоко вздохнул и посмотрел на Ли:
— Ли, убери ствол. А ты, Гриня, поправь одежду и иди за мной — поговорим.
— Ага, товарищ царевна, поговорим. Я вам все расскажу, вы спрашивайте, что хотите. Только вы потом мне сразу в сердце стреляйте, а то я боли шибко боюсь и мучатся не хочу.
Я еще раз глубоко вздохнул. Нет, ну что за блаженный, а? Может действительно выстрелить ему в сердце, что бы сам не мучился и меня не мучал?
Я затушил окурок о кору тополя и с тоской посмотрел на терпеливо ждущего моего решения Григория Сычева. Ну что вот мне с ним делать? С комсомольцем, бывшим бойцом Красной Армии, внештатным сотрудником УСО НКВД (секретно-оперативное управления) пятого отдела, сыном покойного дьячка из Пензенской губернии Верхнеспасского прихода. Замучили дьячка советские бойцы — не давал он им с икон оклады срывать, драться лез, божьей карой грозил, от боли хрипел на полу, а потом из нагана двоих красноармейцев положил прямо в алтаре. Нарушил запрет и пролил священнослужитель кровь в божьем храме, а красные бойцы исполнили роль ангелов воздаяния. Узнал об этом Григорий совершенно случайно, от своего однополчанина, одного из тех, кто его отца и убивал. В красках узнал, с подробностями, с мелкими деталями насчет брызнувшего красной юшкой выбитого глаза. Однополчанин потом словил пулю в спину в атаке, а Григорий стал… Тихим сумасшедшим, наверное? В его верхней части тела, под «буденовкой», поселилась мысль об искуплении. Нет, вот так будет вернее — ИСКУПЛЕНИИ.
Он начал мечтать спасти кого-то с противоположной стороны. Спасти врага. Не казака с шашкой, не небритого поручика с папироской в зубах и кулаками в лайковых перчатках, а… А кого-то не приземлённого, желательно не в шинели и в сапогах, а в чем-то блестящем, глаженном и с аксельбантами. Чрезмерно благородного и можно даже без нимба. Разумеется, под влиянием гормонов туманный образ спасаемого через некоторое время трансформировался в образ девушки. Прекрасной и беззащитной. А его бред, насчет царевны… Ну, кто из нас не мечтал о принцессе…
Все это было выложено нам минут за семь. Непрерывно, радостно и облегченно. Как на духу.
А то, что мой облик в голове юного Григория Сычева со щелчком собранного пазла совместился с его сокровенной мечтой, закономерно. Расписывал меня красочно в ориентировке, с излишними подробностями, товарищ из Питера, но точно не латыш Эсллер — приезжий гражданин, рассказывая, гнусавил и окал. Но это не мешало ему потом, в курилке, предоставить меня, развесившим уши детям с оружием, неотразимой, притягательной и смертельно опасной. Вамп и прочие дамы с черной помадой и тенями тут просто отдыхают. Не сомневаюсь, что не умолчал сказочник из Питера и о том, что я девушка рождения дворянского, а женщину врага, да еще «благародную» поиметь… Цель была достигнута, но вот с Гриней вышло как-то не так. Более взрывного коктейля для его мозгов не нашлось. В итоге мы имеем юношу «бледного, со взором горящим…», что одновременно и спас принцессу, и рассчитался за предательство органам своей жизнью. И рыбку съел и на кол совести не сел.
