Как же мне жарко. Душно, и хочется пить. Но я должен работать.
Она тычет в меня пальцем. Пальцем, затянутым засохшей кровавой коркой, и с каждым тычком крохотные струпья сыплются к моим ногам, кружа в воздухе, словно пыль в лучах утреннего солнца.
Тычок — и внутри меня загорается пламя.
Тычок — и все мышцы сворачиваются в кольцо, словно их намотало на раскалённое сверло перфоратора.
Тычок — и мои зубы скрипят, трескаются, выпадают, обнажая распухшие дёсны от ацетона и вязких паров клея.
— Ты! — говорит эта тварь.
Она говорит:
— Ты — паразит!
Тычет и тычет.
— Паразит! — произносит она сквозь зубы, но за кровавой маской я этого не вижу, лишь слышу злость и презрение, переполняющее булькающий голос.
Тычет и тычет!
Прекрати! Остановись! Хватит… Слышишь меня! Хватит!
Она отошла. Вытянула руку, вымазанную не одним слоем засохшей крови, и демонстрирует моим уголькам раскрытую ладонь. Ладонь задрожала. Пальцы изогнулись внутрь, затем резко, с хрустом выгнулись наружу, как засохшие лепестки ромашки. На внутренней стороне ладони появилась маленькая трещинка. Выступили капли свежей крови. Вырвался пар. Потекли струйки крови и трещина начала стремительно увеличиваться. Разрастаться, рисуя узор паутины. Струи становились толще. Начали переплетаться в косичку. К моему животу потянулось нечто похожее на лезвие меча. Красное, блестящее. Кончик лезвия зарылся в мой пупок.
Остановись! Что ты хочешь сделать?
Она говорит:
— Ты — паразит!
— Нет!
Лёгкий укол. Я не могу поднять руки. Не могу схватиться за лезвие! Я лишь могу наблюдать. Смотреть, как лезвие погружается на половину и резко уходит в бок, вспарывая моё брюхо.
Сука! Ты что натворила!
Горячие кишки, окутанные парами ацетона, вываливаются на мои ступни, и медленно, похожие на скользкого осьминога, скатываются на пол, слизывая с кожи крохотные струпья. Струпья похожи на маленькие рисинки. Я наклоняюсь, хочу рассмотреть их. Присматриваюсь. И понимаю, что по моим пальцам ног, по моим синим кишкам, в быстро увеличивающейся луже бензиновой крови ползают опарыши. И не просто ползают, а жрут!
Пожирают меня заживо!
Во сне мы не чувствуем боли, но боль может нас разбудить.
Я проснулся, обливаясь холодным потом. Одеяло вымокло насквозь. Когда я попытался встать с кровати, я понял, что валяюсь на полу. Когда я встаю на ноги, прилипшая к спине простынь натягивается как фата счастливой невесты. И даже когда я иду к двери, она тянется за мной, подметая пыль с грязного пола. Отстань. Отлепив простынь от спины, я скомкал её в шар и швырнул на кровать.
Я голый. Голова кружилась, но не ломилась от вылаканной литрухи хмельного. Хорошее пойло, нужно повторить. Обязательно. Желательно сегодня. Желательно сейчас.
Сушняк, подобно агрессивной собаке на поводке, дёрнул меня вперёд, заставил распахнуть дверь и влететь в кухню. Вода быстро нашлась, жаль оказалась тёплой. Утолив жажду, я присел на стул. Осмотрелся. И какого хрена здесь вчера происходило? В дальнем углу валялся стул окружённый осколками разбитой посуды, в противоположном углу — штаны. Рубашку я нашёл под столом. Так не пойдёт, я же в гостях! Нужно убраться. И одеться.
Надев рубашку, я сходил за штанами. Из-под штанины на меня смотрела сухая ладонь, предлагая мне вставить в неё свою пятерню. Сразу же вспомнился сон. Кровавая баба. Её маска. Маска!
— Крыски! Вы здесь?
— Здесь.
Обернувшись, я увидел на столе двух серых крыс. Одна сидела на тарелке, отрывала куски мяса с куриного остова, а морда второй крысы, блестящая от жира, — торчала из груди той самой курицы.
— Тебе оставить кусочек?
— Нет.
Она облизнула крохотные лапки, оторвала от ребер приличный кусок мяса и скрылась внутри серого скелета.
— Когда пойдём искать мои вещи? — спросил я.
— После того, как исполнишь свой долг.
— Долг…
— Долг!
— С бодуна думается плохо, понимаете?
— Прекрасно тебя понимаем. Готовься, скоро выходим.
— Можно хоть за пивком сбегать, голова болит… жуть!
— Собирайся. За пивком вечером сходим. Отметим успех. Если выживешь.
Если выживу…
Денёк обещает быть максимально интересным и продуктивным, но перспектива ночной вечеринки меня вдохновляет. Можно будет нормально зарубиться! Покутить. Но сперва нужно навести порядок! Порядок в доме — порядок в голове, бля.
Я подошёл к углу. Поднял стул. Среди коричневых осколков тарелки увидел металлическую коробочку размером чуть больше спичечного коробка. Ту, что забрал у кудрявого. В голове проплыли смутные воспоминания жара и угля. Поставил стул. Присел. Зажав коробочку в ладони правой руки, пальцами левой руки потянул крышку. Туго идёт, но поддаётся. Так, хорошо. Еще чуть-чуть. Тут главное аккуратно, чтобы крышка к хуям не улетела от резкого соскока.
Когда я снимаю крышку, марево жара приятно пыхнула в ладонь. Внутри — раскалённые до красна крохотные угольки. Любопытно. Снаружи коробочка холодная, когда внутри бушует ад. Да и как без доступа кислорода угли так долго продержались? Сколько уже, второй день? Я провёл ладонью над коробочкой. Жарит так, что спалить хату можно как нехуй делать! Только сейчас пришло осознание того, как мне повезло. Закинь я её в угол в открытом виде — валялся бы обугленным манекеном в луже собственного жира. Как дядя Миша, после того как фугас прилетел в крышу его дома. Так и нашли мужичка, застывшем в позе — потушу себя сам. Жену не нашли.
Я вдруг ощутил запах палёной плоти, смрад разложения. Похмелье как рукой сняло, вложив в черепную коробку клубок копошащихся червей. Необъяснимая тяга — выхватить меч — напрягла меня. Лезвие так и просило плоти, хруста костей, стонов…
Пытаюсь сопротивляться. Закрываю глаза, гоню жуткие мысли прочь… но ничего не получается. Я не могу противиться этому желанию. Его надо унять. Срочно!
Криков и стенаний я не дождусь, но плоть и кости — получу сполна. Я снова потею. Капли пота обильно текут по телу, смачивая одежду. Нужно раздеться. Полностью. Аккуратно снимаю рубашку, складываю и вешаю на стул. Снимаю штаны. Снимаю с груди повязку, трусы.
Прохладный сквозняк приятно ласкает взмокшее тело. Мурашки вздымают полупрозрачные волоски по всему телу. Мне так хорошо. Мне очень приятно. И я не могу понять из-за чего. Подняв с пола ножны, я смотрю на ладонь. Сухая, серая и морщинистая как чернослив. На ней сохранились ногти, а пальцы усыпаны жесткими волосками. Я вкладываю свою ладонь в застывшую в вечном рукопожатии ладонь меча, сжимаю пальцы, и чувствую, как моя нежная кожа шуршит при каждом движении. Щекотно.
Вынимаю меч. Смотрю на него, ощущаю лёгкость, вселяющую в меня уверенность. Приходит ощущение защищённости, которую испытывает молоденькая девка в руках взрослого мужика, повидавшего в своей жизни немало говна, готового двигаться только вперёд, не обращая внимания на трудности, подкидываемые жизнью на каждом грёбаном углу, на каждой сраной ступеньке, после каждого ебучего дверного порога!
Я открываю дверь в спальню хозяйки. Если ничего не делать — рано или поздно запах учуют добросовестные соседи и решат от него избавиться. А вместе с ним избавятся и от меня.
Закрыв глаза, я захожу в комнату, волоча лезвие меча по деревянному полу. Вдыхаю вонь. Мне приятно и тошно.
Открываю глаза. Слегка прихереваю, увидев валяющуюся на полу женщину. Вчера явно был перебор. Надеюсь, я не потревожил вас своими посиделками? Нет? Хорошо.
Обещаю, я буду нежен.
Я не буду торопиться.
Я сделаю всё по высшему разряду.
Кончик лезвия упирается хозяйке в ступню. Первым делом отрублю ступни. Медленно веду мечом по синей коже. Затем перерублю пополам ноги, ударив по коленям. Меч поддевает край серой юбку и плывёт по ноге в область паха.
Отделю ноги от таза.
Обхожу хозяйку, внимательно рассматривая её позу — заснувшая навсегда.
Кончик меча утыкается в её ладоши, сложенные лодочкой. Отсеку кисти, ударю по локтям. Культи отрублю ровно по плечи, надеюсь, этот странный меч с лёгкостью перерубит дряхлые кости.
