– Ловко придумано! – без особого восхищения бормочет Шауль и грустно подмигивает мне.
– Более того, шеф сообщил, что на время операции и до его приезда вокруг нашего центра будет выставлена усиленная охрана, так что ни одна муха сюда не пролетит. Никто нам не сможет помешать.
– Это ещё для чего?! – удивляюсь, и внутри у меня неприятно холодеет.
– На всякий случай. Чтобы не произошло ничего непредвиденного.
Мы с Шаулем молча переглядываемся, и он опускает глаза.
– Ну, друзья, как настроение? – весело трубит Георгий, залпом допивает кофе из своего стаканчика и бросает его в угол. – Приступаем? Кстати, я приготовил для нас с Даниэлем нейтральные брючки и куртки без опознавательных знаков, чтобы не нужно было себе там одежду разыскивать. Вроде фасончик похож на тот, что полсотни лет назад носили. Сейчас переоденемся в этот модный прикид и – вперёд…
8
…Стою, полузакрыв глаза, и опираюсь спиной о шершавую бетонную стену, бесконечно уходящую вверх. Лицо мне секут колючие холодные капли, и вдруг я обнаруживаю, что это не дождь, а снежинки. Ох, сколько лет я не видел их, не ощущал губами и вообще почти уже забыл о том, что где-то они могут падать вот так запросто тебе на лицо…
– Холодно-то как, – доносится недовольное ворчание.
Открываю глаза и поворачиваю голову. В двух шагах от меня мой компаньон зябко запахивает свою лёгкую курточку и поднимает воротник.
– Отвык я в Израиле от такого холода, – бормочет он с обидой и оглядывается по сторонам, – куда бы пойти согреться? В кафе какое-нибудь, что ли?
– А у нас деньги на кафе есть?
– И то верно. Пойдём хоть за угол, там ветра нет.
Отталкиваюсь локтями от стены и пытаюсь сделать шаг, но меня не на шутку штормит, и колени предательски подрагивают. Георгий, видно, уже пришёл в себя и стоит, ожидая меня.
– Что-то, брат, ты расклеился? – недоумевает он. – Давай, приходи в себя скорее, а то у нас столько дел.
– Где мы? – делаю несколько шагов вперёд и чувствую, как ко мне возвращаются силы.
– Вон, гляди! – Георгий поднимает голову и показывает пальцем туда, где высоко-высоко на фронтоне здания, уходящего вверх гигантскими ступеньками, красуются громадные бетонные буквы «NEW YORKER», нависающие над сверкающей огнями Восьмой авеню. – Пошли внутрь…
– Погоди, – качаю головой, – нам лучше пока не светиться. На входе повсюду швейцары и прочая обслуга, а эта публика всегда профессионально обращает внимание на любого, кто заходит через парадную. Поищем вход для работников отеля. Наверняка сбоку или со двора должны быть какие-то служебные двери.
Мы снова возвращаемся за угол, где сечёт в лицо пронизывающий ветер со снежинками, и долго плетёмся, зябко кутаясь в свои тонкие куртки, потом сворачиваем ещё раз и видим узкий проезд во внутренний дворик. Там относительно тихо, и ветер со снегом туда почти не залетают.
Мы идём по какому-то мощённому неровной прямоугольной брусчаткой проходу, который выводит нас в полутёмное внутреннее пространство с глухими стенами со всех сторон. Повсюду штабеля деревянных ящиков и большие круглые жестяные баки для мусора. Но впереди по курсу распахнута широкая дверь, за которой неяркие лампочки без плафонов освещают внутренний коридор, ведущий внутрь здания.
Мы переглядываемся с Георгием, и он машет рукой:
– Пошли, а то совсем замёрзнем!
Странно, что пока нам никто не встретился, хотя несколько раз доносились приглушённые голоса за дверями, мимо которых мы проходим.
– Кстати, совсем забыл спросить: как у тебя с английским? – вдруг шепчет идущий передо мной Георгий, хотя едва ли стоит опасаться, что нас кто-то услышит, потому что вокруг полно всевозможных звуков.
– В школьном объёме плюс джентльменский набор стандартных ругательств. В принципе, всё, что необходимо понять, худо-бедно пойму, да и ответить не проблема. Не Шекспир, конечно, но… Не парься!
– Почему-то я так и думал, – мой напарник с сожалением оглядывается на меня и криво усмехается. – Значит, основные переговоры буду вести я, а ты постоишь в сторонке.
– Как же ты всё-таки станешь договариваться с Теслой? Тебе, наверное, Габи дал более подробные инструкции, чем мне? Так и было у вас запланировано: ты основной, а я в роли бобика?
– Габи велел изображать из себя гонцов из Советского Союза, который ведёт войну с Гитлером. Тем более это по нашему… по моему акценту сразу заметно. Скажем, что без новейшего оружия нам фашистов не одолеть. Тесла симпатизирует коммунистам. Поэтому не должен отказать.
– А если откажет?
– Тут уже шеф велел не церемониться. Если коробка с «лучами смерти» у него и в самом деле в номере, то забрать силой. А если нет, то в его сейфе должны быть ключи от ячейки в хранилище отеля, где эта коробка хранится.
Даже замедляю шаги:
– Мы эту тему уже обсуждали! Неужели у тебя поднимется рука на старика, которому жить осталось всего несколько дней?! Ты понимаешь, что говоришь?! Какой ты мужчина после этого?! Как хочешь, но я в этом участвовать не собираюсь. И тебе не дам.
Георгий тоже замедляет шаги, потом останавливается и медленно поворачивается ко мне. Лицо его перекошено злой и презрительной ухмылкой, а кулаки сжаты:
– Что за сопли, полицейский? Буду не буду, хочу не хочу – разве тебя не учили выполнять приказ сразу и без рассуждений? Прямо-таки не полиция, а детский сад какой-то…
Ничего не отвечаю, хотя очень хочется вместо ответа врезать ему в ухо и показать, на что способен полицейский. Вернее, бывший российский мент. Но одна мысль крутится и не даёт ни на чём сосредоточиться: прежде всего, нельзя позволить ему что-то сделать силой, каких бы приказов ни отдавал всесильный Габи. А врезать потом успею…
Узкий коридор, по которому мы идём, приводит нас в помещение с четырьмя решётчатыми раздвижными дверями лифтов. У одного из них стоит парень с большой картонной коробкой, из которой выглядывают пучки зелени: укроп, петрушка и ещё что-то. Он оглядывается на нас, заученно улыбается и здоровается, потом спрашивает, на какой этаж нам надо.
– Тридцать второй, – отвечает Георгий и незаметно подмигивает мне.
– Нам же на тридцать третий, – шепчу ему по-русски.
– Выйдем на этаж ниже и сориентируемся, – тоном заправского шпиона отвечает Георгий тоже по-русски. – Неужели не понимаешь, что нам нужно просчитать и пути отхода?
Оказывается, доблестный опричник хитрого и коварного Габи и в самом деле собрался с кем-то воевать! И тут я начинаю понимать, что если наш план не удастся и мы вернёмся ни с чем, то сильно печалиться не стану. Если Габи ради какого-то призрачного результата готов на всё, даже избить умирающего старика или пожертвовать моей жизнью и – не сомневаюсь – жизнью Георгия, значит, что-то здесь не чисто. А что – даже выяснять не хочется. Противно всё это…
Парень с зеленью выходит на шестнадцатом этаже, а мы поднимаемся выше. Лифт немного поскрипывает какими-то невидимыми блоками и тросами над головой, и слабая мерцающая лампочка на его грязной стене с трудом выхватывает из полумрака тесное пространство кабины.
На тридцать втором этаже попадаем на точно такую же площадку, как и та, с которой мы поднимались. Только тут уже чище, и стены покрашены в весёлый салатный цвет. Не обращая на меня внимания, Георгий ныряет в коридор. Мы проходим мимо подсобных помещений и служебных комнат и неожиданно оказываемся в большом холле с картинами на стенах и коврами под ногами. Веером расходятся коридоры, подсвеченные тусклыми плафонами на стенах, отражающимися в сверкающем паркете. Но нам не это нужно – нас интересует лестница, по которой можно подняться на этаж выше.
По-прежнему никого вокруг нас нет, и это как раз на руку. Если придётся тащить коробку с «лучами смерти», то лучше, чтобы свидетелей не было. Пока осматриваюсь, Георгий уже находит лестницу, покрытую ворсистой дорожкой, и молча манит меня за собой.
На тридцать третьем этаже в холле за низким журнальным столиком сидит мужчина в сером костюме в редкую чёрную полоску и читает пухлую газету. В зубах у него сигарета, а пепельница перед ним полна окурков. Классический вариант шпика. Мужчина демонстративно не глядит на нас, но я вижу, как желваки на его щеках заиграли, а сам он насторожился.
