Сергей философски кивнул:
– Ну, хоть крышу хорошую нашли. Раньше был Олег Брониславович – надёжно, хоть и неофициально. Теперь выходит с печатью и номером, броня из советской бюрократии.
Ольга, молчавшая всё это время, тихо спросила, внимательно глядя на Михаила:
– А лично для нас что это значит? Теперь шептаться в лифте будем? Покупать хлеб с условной фразой? Михаил, скажи честно, всё действительно под контролем?
Он ответил не сразу. Отставив стакан, Михаил посмотрел прямо на неё и заговорил спокойно, чуть понизив голос, как человек, уверяющий, что гроза пройдёт мимо:
– Никто не будет шептать в лифте, а хлеб останется в гастрономе на углу. Просто теперь у нас есть защита. Я поговорил с ними. Мы им нужны. Пока это так – мы в безопасности. Никто не придёт, не закроет и не арестует. Сейчас это главное. А потом…
Михаил запнулся. Ольга поймала его неуверенное «а потом», сказанное чуть тише, и встретилась с ним взглядом. Ничего не ответила. Только молча кивнула – так кивают женщины, принимающие ложь ради временного спокойствия.
Алексей, до этого задумчиво водивший пальцем по краю стола, наконец оживился и с расстановкой произнёс:
– Ну что, товарищи, поздравляю. Теперь мы настоящие кинематографисты.
Слово «настоящие» он выделил особой интонацией – с ироничной торжественностью, словно объявлял запуск первого спутника эротики в советское пространство.
– Осталось только вступить в Союз кинематографистов, – добавил Алексей. – Думаю, после показа «Сантехника в посольстве Муамбы» нас туда примут автоматически. Особенно если там будет буфет.
Катя прыснула и повернулась к Сергею:
– А тебя, Серёженька, назначим директором по связям с общественностью. Ты у нас самый обаятельный, даже сантехники тебя любят.
– Ха, – буркнул Сергей, – а тебя, Катюша, сделаем специалистом по работе с иностранцами. Ты же явно работаешь на экспорт.
Ленка, до этого скептически слушавшая разговор, вдруг подняла стакан, словно готовясь сказать тост:
– Ну что, господа спецагенты и товарищи по скрытой камере, кто бы мог подумать, что мы окажемся на госслужбе, снимая порно на овощебазе? Расскажи мне это год назад – скорую вызвала бы. А теперь вот верю.
Михаил усмехнулся, глядя, как его странная и дорогая команда возвращается к жизни: шутками, подтруниванием, голосами, в которых уже не было страха, только азарт. Вдруг он почувствовал нечто похожее на гордость.
Отступать им было некуда. Мосты сожжены, обратных билетов нет. Всё, что у них есть – этот путь, эти фильмы и странные советские закоулки, по которым их теперь вели собственное безумие и покровительство самой молчаливой структуры СССР.
Он поднялся, обвёл взглядом друзей, задержался на лице Ольги и тихо, почти весело сказал:
– Впереди у нас много работы. Но главное – теперь другой уровень. И почти настоящая свобода.
Катя театрально всплеснула руками:
– «Свобода» и «КГБ» в одном предложении – это, Мишенька, гениально! У нас теперь новая жанровая ниша – «Свободное агентурное кино с кабачками».
– Точно, – хмыкнул Алексей, – а если нас экранизируют, фильм назовут «Красные ночи на сером экране».
Смех снова захлестнул комнату. В этот момент Михаил впервые за весь день ощутил себя живым. Не просто выжившим – по-настоящему живым, с друзьями, перспективой и даже странным планом на будущее.
На Мосфильме, где суета была привычным фоном, в этот день ничего особо не изменилось. Люди так же спешили по коридорам, обсуждали проекты, таскали плёнку и жались к аппаратуре, как зимой к печке. Всё было как всегда – живо, нервно, с вечным ощущением недоделанности.
Но для Михаила происходящее обрело иной смысл. Теперь он шёл по этим шумным коридорам не гостем, а полноправным участником. Каждый шаг отдавался в груди лёгкой парадностью и необратимостью катастрофы. Проходя мимо облупленных стен с портретами актёров, он невольно усмехнулся:
– Выходит, и я теперь в рядах классиков, – сказал он себе вполголоса, – хотя жанр у нас такой, что внукам не расскажешь.
Из-за угла выскочил молодой ассистент с видом пионервожатого перед встречей с секретарём обкома:
– Товарищ Конотопов? Николай Трофимович Сизов ждёт вас в кабинете. Очень просил не задерживаться. Сказал: срочно.
Михаил кивнул, с трудом скрывая улыбку. После присоединения к работе самого строгого ведомства страны всё стало срочным и важным.
Дверь кабинета директора Мосфильма выглядела внушительно и недружелюбно одновременно. Михаил постучал дважды. Изнутри донеслось сухое:
– Входите.
За тяжёлым столом из красного дерева сидел мужчина с прямой осанкой, идеальной причёской и выражением лица, будто ожидал замминистра культуры, а не режиссёра пикантных фильмов. Николай Трофимович Сизов был воплощением советского чиновника от кино: строгий костюм, ровный взгляд и едва заметная ухмылка человека, привыкшего решать вопросы быстро и чётко.
– Михаил Борисович? Присаживайтесь, – произнёс Сизов холодновато, но вежливо. – Рад наконец лично познакомиться с человеком, о котором говорят даже на Старой площади. Мало кто удостаивается такой чести.
Михаил сел напротив и с лёгкой иронией ответил:
– Спасибо, Николай Трофимович. Честно говоря, не мечтал о такой чести. Обычно обо мне говорили вполголоса и на кухнях.
Сизов коротко усмехнулся, открыл папку на столе и заговорил тоном, исключающим любые шутки:
– Ситуация такая. Сверху пришло распоряжение создать на Мосфильме новое творческое объединение. Название – «Открытость», хотя деятельность, – Сизов иронично поднял уголки губ, – названию явно противоречит. Советская бюрократия: чем секретнее, тем открытее называется. Надеюсь, вы понимаете иронию?
Михаил сдержанно кивнул:
– Советские оксюмороны – наше всё.
Сизов едва заметно улыбнулся, оценив реплику:
– Рад, что говорим на одном языке. Это объединение прикрепляется к «Союзэкспортфильму». А вас назначают его художественным руководителем. Короче говоря, вы будете главным по пикантной части нашего кинематографа. Будете снимать фильмы… на экспорт, в рамках особого культурного обмена. Ответственность большая, но и полномочия теперь соответствующие.
Сизов положил перед Михаилом несколько страниц, отпечатанных с особой бюрократической тщательностью. Тот пробежал взглядом и слегка нахмурился:
– Подождите… Здесь сказано, что теперь мы снимаем не только на плёнку, но и на видео?
– Именно так, Михаил Борисович. Аппаратура уже в пути. Современность требует современных решений, сами понимаете.
– Конечно, – протянул Михаил с притворной задумчивостью. – А актёров уже уведомили?
Сизов едва заметно улыбнулся, откидываясь в кресле:
– С актёрами вопросов меньше всего. Главное, чтобы на съёмочной площадке было тепло и тихо, остальное приложится. Бумаги актёрам не показывайте, лучше лично объясните. От греха подальше.
– Ясно, – серьёзно кивнул Михаил, внутренне борясь со смехом. – Только личные беседы и тёплая атмосфера. Запомнил.
Николай Трофимович поднялся, обошёл стол и пожал Михаилу руку с той энергичностью, с какой обычно поздравляют героев труда:
– Ну что ж, товарищ Конотопов, добро пожаловать в большую семью советского кинематографа. Ждём от вас высоких художественных результатов и качественного… культурного проникновения. Надеюсь, вы понимаете всю важность задачи.
Михаил ощутил в груди смех и лёгкое головокружение от осознания пафоса ситуации:
– Понимаю, Николай Трофимович. Не подведём партию и правительство в деле проникновения нашей культуры за рубеж.
Сизов одобрительно кивнул и проводил Конотопова до двери:
– Очень на это надеюсь. И помните: теперь вы не просто режиссёр, а человек государственной важности. Со всеми последствиями.
Дверь кабинета захлопнулась, и Михаил, оставшись в пустом коридоре, тихо рассмеялся, наконец позволив себе осознать всю комичность происходящего. Теперь он был официально признанным государственным деятелем в сфере эротического кинематографа. Смешно и нелепо, но совершенно серьёзно.
