Парень начинает глотать воздух и задыхаться:
– Мне плохо, позовите врача. Я не могу дышать, мне больно…
– Будет ещё больнее, – Штрудель демонстративно тянется к капельницам. – Сейчас потихоньку начну выключать тебя, а?
– Хорошо, расскажу. Только маску верните… Что вы хотите узнать?
– Возраст, внешность, рост, манеру разговора – всё, короче.
Лёха лезет в карман за портмоне, извлекает фотографию Розенталя и суёт мне.
– Возраст – лет тридцать, может, сорок, – начинает парень. – Не старый ещё…
Разглядываю фотографию – там снят полный пожилой дядька, которому на вид не меньше шестидесяти лет. Морщинистое загорелое лицо и короткий седой ёжик. Левый глаз немного косит.
– Подожди, – обрываю его, – ты давно на него работаешь?
– Всего две недели, – парень с опаской поглядывает на меня и на всякий случай прикрывает глаза, – раньше у них какие-то проблемы были, и они сидели тихо. Но я об этом ничего не знаю. А потом снова стали набирать бойцов. С Янивом мы вместе в школе учились, вот он и позвал меня.
– Значит, раньше ты Розенталя не видел?
– Говорю же, что нет.
Лёха понимающе кивает головой и продолжает допрос:
– Вопрос остаётся прежний. Расскажи о его внешности – лицо, волосы и остальное. Рост, телосложение, какие-то запоминающиеся детали – наколки, голос…
– Рост у него средний, сам крепкий, но не толстый. Видно, боксом или борьбой занимался… А вы что, ничего про него не знаете? Он же меня потом достанет и убьёт, где бы я ни оказался!
– Пока что ты оказался здесь, а мог бы с остальными твоими собратьями сейчас прохлаждаться в морозилке морга!
– Всё равно ничего не буду больше рассказывать! Я жить хочу, – но заметив, как рука Штруделя снова тянется к кислородной маске, парень торопливо продолжает: – Лицо у него обычное, только нос поломан – ну, как у всех боксёров. Волосы русые, очень короткие, залысины есть. Что ещё? Глаза светлые, но взгляд какой-то странный. Даже когда в твою сторону не смотрит, кажется, что сверлит тебя…
– Голос?
– Голос обыкновенный. Говорит медленно, но очень внятно. С пол-оборота заводится, и тогда уже – крик.
– Что ещё?
– Всё вроде бы.
– Да, небогато, – Лёха вопросительно смотрит на меня и разводит руками. – Но мне кажется, что на фотографии совершенно другой человек.
– Это я уже понял, – подсаживаюсь поближе к раненому и пытаюсь изобразить из себя доброго полицейского: – А скажи-ка, приятель, ты видел, как с ним его родственники общаются? Ну, тот же самый племянник Янив?
– Обыкновенно общаются. Как родственники. А что тут может быть странного? – парень беззвучно шевелит губами и открывает глаза. – Да, я забыл сказать, что у него на правой руке наколка. Ближе к локтю.
– Какая?
– Скорпион.
– Нарисовать сможешь? – сразу оживляется Лёха.
– Я рисовать не умею. Наколка как наколка. Будто гвоздём нацарапана. За такую грубую халтуру в сегодняшних тату-салонах голову оторвут…
Лёха провожает меня до дома. Уже около подъезда он выбирается из своей машины и подходит к моей:
– Что думаешь обо всём?
Неторопливо выползаю из своей развалюхи, которую гордо припарковал рядом с его новенькой «хондой», и закуриваю сигарету:
– Тут два варианта. Или банду наркоторговцев, лишённую своего главаря, возглавил кто-то новый, чьи приметы тебе сейчас описали, или показали свои рожки новые проделки профессора Гольдберга с переселением душ, чего мне, честно признаюсь, совершенно не хочется. Да я и не очень в это верю. Но даже с первым вариантом масса вопросов… Как, например, крайне закрытая группа смогла принять совершенно постороннего человека и доверить ему управлять собой? Расскажи такое кому-то из местных, тебя просто засмеют.
– Меня бы всё равно больше устроил первый вариант безо всяких загробных заморочек Гольдберга.
– Пока меня не будет в стране, ты бы по полицейской базе пошуровал. Вдруг наш «боксёр» где-нибудь засветился. Да и наколка на руке… Что-то мне всё это очень не нравится. Дурно попахивает. С другой стороны, хотя бы есть, за что зацепиться. Но не дай бог, если Гольдберг опять вышел на тропу войны…
– Значит, всё же не отбрасываешь вариант, что переселение душ реально? Не исключаешь такого поворота событий?
– Не исключаю, к сожалению.
Лёха грустно качает головой и вдруг спохватывается:
– «Скорпион». Тебе не кажется, что такая кустарная татуировочка привезена не откуда-нибудь, а с нашей необъятной родины? Парнишка – не иначе как бывший спецназовец, ветеран Афгана или Чечни. Для Афгана молод слишком, значит, в Чечне успел повоевать.
– А может, бывший наркоман или парился в российской одиночке, – пытаюсь блеснуть своими познаниями в тюремных наколках. – У них такая же бяка накалывается на руке.
– Наркоман вряд ли сумеет в таком бизнесе трудиться. Скорее, всё-таки бывший солдафон, – Лёха задумчиво чешет нос и бормочет: – Одно непонятно: если он из наших, из русскоязычных, как его пустили в исконно местный бизнес? И к своим-то аборигенам, как ты верно сказал, здесь относятся с величайшей опаской, а тут не только чужак, но ещё и из приезжих… Что-то не складывается пазл.
– Вот ты с этим пазлом и постарайся разобраться к моему приезду. А если и в самом деле замаячит второй вариант… Тогда уламывай начальство подключить меня к этому делу официально и по полной программе. Всё равно ведь наши мудрые боссы рано или поздно придут к этому выводу. Хотя мне и жутко не хочется, – тут я печально усмехаюсь и выдаю набившую оскомину банальность, – входить в одну реку дважды. А здесь уже не второй, а третий раз на подходе. Кое-что просохнуть не успевает…
– Ты-то надолго в Киев?
– Сам пока не знаю, но командировку мне выписали на два дня. Чтобы, значит, казённые деньги не просаживал и не любовался нежными киевскими панночками вместо того, чтобы лицезреть сивые рожи наших скучных шефов. На месте ясно будет.
Однако утро нового дня начинается для меня совсем не так, как я планировал. Мне нужно было заехать в управление, захватив по дороге Омельченко из отеля, получить необходимые для командировки бумаги и, конечно же, отеческие напутствия майора Дрора, а потом уже спокойно, с запасом по времени отбыть в аэропорт. Но перед самым рассветом будит меня своим гнусным трезвоном телефон, который я всегда кладу на тумбочку у кровати. Чего я меньше всего ожидал услышать чуть свет, так этот знакомый, но уже давным-давно забытый голос, который и узнаю-то не сразу, хотя никогда потерей памяти не страдал.
– Привет, дорогой, ты меня ещё помнишь? – в голосе чувствуется некоторая искусственность, потому что его обладатель наверняка не сильно воодушевлён необходимостью общаться со мной, однако старается этого не показывать и фразы заготовил заранее. – Да-да, это профессор Гольдберг тебя беспокоит. Тот самый…
– Вы, профессор? – не могу скрыть удивления и потому начинаю даже слегка заикаться. – Какими судьбами? Вы же…
– Совершенно верно, – через силу хохочет он, – меня по твоей милости, Дани, если помнишь, упекли за решётку на два года, но я отсидел шесть месяцев, потому что вёл себя там как пай-мальчик, и теперь свободен, словно птица.
– Как такое возможно?! По закону же не положено четверть срока…
– Кое-кому, значит, понадобился, и врата темницы тотчас распахнулись. Можешь не беспокоиться, всё официально. Никаких проблем с властями у меня больше нет. Даже судимость снята.
– Ну, тогда поздравляю… – это всё, что мне пока приходит на ум. – О том, чем вы сейчас занимаетесь, спрашивать, думаю, не стоит? Продолжаете свои разработки?
Доктор Гольдберг немного мнётся, потом отвечает:
– Не будем бередить старые раны. Когда-нибудь, если удастся встретиться в спокойной и мирной обстановке, сядем с чашечкой кофе и побеседуем по душам. Ты человек умный, способен разобраться в мотивах чужих поступков. Я на тебя, кстати, совсем не в обиде, ты выполнял свою полицейскую работу… Я о другом сейчас. Мне твоя помощь нужна. Как всегда, когда у меня намечается новый проект.
