…В себя я пришел первым. Вокруг в живописном беспорядке валялись наши шмотки, Катя раскинулась на кровати, еще не окончательно вернувшись в реальность. Любуясь своей добычей, я еще подумал, что что-то тут не так, но надолго эта мысль у меня в голове не задержалась, потому что Катя заворочалась и открыла глаза. Приподнявшись, опираясь на локоть, она непонимающе огляделась, потом ее взгляд вернул себе ясность и второй раз она осмотрелась уже вполне осмысленно.
— Не ожидала… — буквально пропела она.
Ну ничего себе! Не ожидала она, видите ли! А чего ты ожидала? Сбивчивых признаний и многословных просьб и уговоров? Ну извините, барышня, что есть, то и есть, а другого нету. Хотя, пожалуй…
Продолжение я устроил с тем самым многословием. Только были это не просьбы и уж тем более не уговоры, а ясные и недвусмысленные пожелания — как именно ей надо встать (или лечь), что сделать, причем выражал я свои пожелания максимально точно и просто, без каких-либо иносказаний и недоговоренностей. Ох, надо было видеть, как Катя краснела… Нет, тут к такому не привыкли. Вон даже моя Аглаюшка, и то не сразу приняла такую прямоту, а уж она-то знала и умела куда больше, чем Катя. Но Кате, похоже, так даже понравилось — уже очень скоро она выполняла мои пожелания без того, чтобы прятать глазки и отворачиваться, делая все в точности как ей сказано. Ну и результат получился соответствующим — мы буквально купались в наслаждении, пока нас не затянуло в омут абсолютного и бездумного счастья…
Второе возвращение в реальный мир совпало с непреодолимым желанием поесть. То есть, не поесть, конечно же, а прямо-таки даже пожрать, но я же человек воспитанный, аристократ опять же, и потому так не скажу. На всякий случай надев подштаники, я спустился вниз и принялся разводить огонь в небольшой печке-плите. Тихое шлепанье босых ног по деревянным ступеням, раздавшееся чуть позже позади, показало, что мы с Катей мыслим в одном направлении. Она, кстати, тоже сделала вид, что оделась, но у нее получилось изящнее и веселее — женщина все-таки. Катя щеголяла в смешных панталончиках почти до коленок и коротенькой, не доходящей до пупка, блузке, которую носят под дирндль.
— Тоже поесть захотел? — поинтересовалась она, положив ладошки мне на плечи.
— Это ты тоже, — уточнил я. — Я, между прочим, первым проголодался!
— А что мы будем есть? — Катя сделала вид, что моей подначки не заметила. — И зачем ты печку зажег? Готовить же долго…
— Сама сейчас и увидишь. И будет это совсем не долго, — на самом деле я просто никак не мог вспомнить, как назвать по-немецки яичницу.
Я поставил на огонь сковороду и принялся нарезать сало мелкими кусочками. Вскоре оно уже весело зашкворчало на сковородке, я взял полдюжины яиц и одно за другим разбил их. Катя следила за моими действиями с таким удивлением, как будто я проводил урок магической гастрономии. Ну или гастрономической магии, кому как больше нравится. Она что, никогда не видела, как готовят яичницу?
— Хлеба порежь, — распорядился я. Одному мне, что ли, о нашем пропитании заботиться?!
Яичница получилась, как говорится что надо. Ели мы не торопясь, но и не мешкая, разве что Катя как-то странно на меня поглядывала, явно чего-то не понимая. Хм, интересно, что тут такого непонятного? Мужчина после секса захотел есть — это нормально. Покормил свою даму — это тоже нормально. В чем проблема-то? Но нет, поглядывает с непониманием и вроде как даже с опаской. Чудная…
А яичница пошла хорошо. Катя по моему примеру даже вытерла тарелку кусочком хлеба и с удовольствием отправила его в рот. А через какое-то время, для нее явно наполненное раздумьями, наконец, выдала:
— Это… Это была пуля? — ее изящный пальчик застыл в полудюйме от отметины, оставшейся после меткого выстрела, что год с лишним назад стал одной из причин моего появления в этом мире.
— Пуля, — подтвердил я.
— Прямо в сердце?
— В сердце.
— И ты живой?!
— А что, по мне не видно? — усмехнулся я. — Впрочем, если ты хочешь, — я встал из-за стола, поднял Катю со стула и начал аккуратно подталкивать ее к лестнице на чердак, — я тебе это докажу…
Доказывал Кате я свою живость все тем же способом, в применении которого мы не так давно столь активно упражнялись. И вроде бы даже доказал, но желания задавать вопросы у нее не отбил. Едва отдышавшись после очередного провала в бездну наслаждения, Катя спросила:
— Так ты… ты отмеченный?!
Отвечать, честно говоря, не хотелось. Почему? Да не привык я как-то кричать о своей отмеченности на всех углах. Вон, Альберту, и тому не говорил. Не стал говорить и Кате — просто кивнул. И так и не понял — действительно ли Катя испугалась или мне показалось в наступивших сумерках…
…Когда я проснулся, Катя все еще сладко спала, и даже во сне с ее личика не сходила счастливая улыбка. А мне было не до счастья. Как чувствуют себя жирафы, я, честно говоря, не знаю, но ощущать себя этим животным было, скажем так, некомфортно. При чем тут жираф, спросите? А при том, что до меня, как до того самого жирафа, наконец-то дошло то, над чем я пытался размышлять вчера перед нашими с Катей упражнениями. Вот с чего началась цепочка событий, приведшая нас с Катей на эту замечательную кровать (кстати, и правда замечательную — так ведь ни разу под нашим воздействием и не скрипнула)? Правильно, с того, что Катя решила погеройствовать и присоединилась к двум другим героическим дуракам. А теперь — внимание! — вопрос: за каким хреном? Нам помочь? Не смешите мои подштаники, пусть и застрелила она одного из засадников, на исходе боя это никак не сказалось, да и не могло сказаться вообще. Почувствовать, как она говорила, себя в безопасности пусть и под пулями, но рядом с нами? Звучит столь же пафосно, сколь и бессмысленно — летающие пули и безопасность, существуют, знаете ли, исключительно по отдельности: или одно, или другое. А значит, что? А то, что ей было нужно оказаться рядом с нами. О-о-очень нужно. Настолько нужно, что она даже пошла на серьезный и вполне реальный риск. И сделала это осознанно. Так что от людей фон Прюлля на дороге у Деггендорфа отбивались не два дурака и одна дура, как я полагал все это время, а два дурака и одна очень-очень расчетливая, очень-очень хладнокровная, пусть и очень-очень рисковая, юная особа.
На этом месте меня едва не начала распирать гордость от того, что столь неординарная барышня досталась мне в любовницы, но тут же я отмотал события чуть дальше назад и внезапно понял, зачем это было Кате нужно. Она не хотела разлучаться со мной. Потому что тогда пошли бы насмарку все ее труды в лесном убежище. Какие труды? Ну это же ясно — все те дни, что мы прятались в лесу, она действовала на меня любовной магией. Потому и не работало мое предвидение. Потому Катя и испугалась вчера вечером — пусть я и плохо помнил то, что о любовной магии говорилось в учебниках, но в том, что на отмеченных чужая магия далеко не всегда действует как положено, успел уже не раз убедиться на собственном опыте.
И я не сомневался в том, что Катина магия подействовала на меня именно не так, как Кате того хотелось бы. Да, мысли о возвышенных объяснениях и пылких признаниях мне в голову приходили, но только мысли. И не Катя снизошла до разрешения любить себя, а я сам ее взял. Что ж, если кто и против такого оборота, то точно не я. Не люблю всяких магических воздействий на себя, ох и не люблю… Пусть и не думаю, что Катя хочет моей смерти, но именно этого до сих пор хотели те, кто распускал свои магические ручонки в мою сторону. Говорят, к хорошему привыкаешь. Уж поверьте опытному человеку, и к плохому тоже. И начинаешь потом невольно видеть это плохое даже там, где его нет. Сохранению жизни и здоровья такой подход, конечно, способствует, но отношения с окружающими людьми не улучшает.
Но зачем это ей? Ради вот этих наших постельных упражнений? Ну уж нет… Катя прекрасно понимала, что получить от меня это самое она может куда более простым и менее затратным путем. Но что тогда?
