Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
* * *
Шествие получилось внушительным.
Впереди, как и положено, шли главы семейств, ведя неспешную беседу о политике и военном деле. Краем уха Верещагин слышал, как идущие следом Сережка и Димка переговариваются – коротко, скрывая обычное для их возраста смущение первого знакомства – шестнадцатилетние ветераны…
– Ты тут воевал?
– Тут и в лесах…
– А я сперва в пионерах был, потом в дружине у Олега… Ты не тот Сережка, который «Вихрь»?
– Ну, я…
– Здорово…
– Да ладно…
– Сестра у тебя симпатичная…
– Катька, что ли?! Да ну!..
– Нет, правда…
Женщины шли следом. Катька охотно везла велосипед с близнецами, задавая им нелепые и оскорбительные вопросы типа: «А в кого у нас такие глазки?.. А кто нам такую курточку купил?.. Ой, какие у нас зубики!..» Владислав и Ярослав гордо молчали – в их двухлетних душах уже давно подспудно вызревало убеждение, что «Все бабы – низший сорт!», а мир принадлежит мужчинам, пусть еще и не взрослым. Елена и Светлана тоже, как и мужья, вели негромкий разговор, но на куда более мирные темы. Юрка и Светка-младшая замыкали процессию, но явно не считали себя обойденными вниманием – им вполне хватало своей компании.
А город вокруг готовился к празднику. Все больше и больше встречалось людей – нарядно одетых, поодиночке, парами, компаниями. То тут, то там слышалась музыка и обрывки речей и лозунгов из репродукторов. В небе – высоко, от этого медленно – плыл дирижабль, раскрашенный в черно-желто-белую гамму, оставлявший позади двойной «хвост» тех же цветов. По шоссе прошел плотно сбитый квадрат дроздовцев – в угрюмой черной форме, в ярких беретах, над плечами сверкали штыки, впереди тяжело качалось зачехленное знамя. Люди останавливались, махали руками, многие отдавали честь. Дроздовцы вдруг грянули – под сухую дробь палочек в белых перчатках трех мальчишек-барабанщиков, шедших перед знаменем:
Черным строем маршируя,
Вновь дроздовцы в бой идут —
Защитить страну родную
От предателей-иуд.
От Кремля до Магадана,
От Камчатки до Днепра —
Всем, кто набивал карманы,
Отвечать пришла пора.
Вновь дроздовские отряды
Сотрясают маршем твердь.
Будет нам одна отрада —
Всех врагов России смерть!
Мы идем – нам солнце внемлет,
Русь святая – Божий дом.
Мы очистим наши земли,
Разоренные врагом… [36]
Ушла песня – вместе со строем. Мимо стоящих Ларионовых и Верещагиных прошел молодой мужчина – на глазах слезы, голова высоко поднята, левая рука – в черной перчатке…
– Да… – вздохнул Верещагин. – А где сейчас Кологривов?
– Погиб Кологривов, – тихо ответил Ларионов. – Он после челюстно-лицевого вернулся в полк… добился, хотя говорить почти не мог. В Клайпеде его снайперша убила. Вот так…
* * *
На парапете сидел молодой парень с гитарой; вокруг стояли еще с десяток парней и девчонок – и в гражданском, и в кадетской форме.
Верещагин и Ларионов шли одни. Остальные рассосались – сперва исчезли Юрка со Светкой, потом – старшие мальчишки, объявившие, что пойдут на стадион и вернутся только на парад и концерт, потом – женщины с младшими, вообще никак не мотивировавшие свое исчезновение. Впрочем, бывшие офицеры и не были особо против.
– Пашка, спой про графа, – попросила рыжая девчонка в форме пионервожатой.
Парень с гитарой, кивнув, перебрал струны, ударил по ним…
Все начиналось просто:
Граф опустил ладони на карту —
Реками стали вены,
Впали вены в моря,
В кузнице пахло небом,
Искорки бились в кожаный фартук,
Ехал Пятьсот Веселый
Поперек сентября…
Девочка, зря ты плачешь – здесь, в сентябре, без этого сыро,
Там, куда Граф твой едет, вовсе уж ни к чему.
Счастье из мыльных опер – жалкий эрзац для третьего мира,
Только Пятьсот Веселый нынче нужен ему.
Слушали молча, покачивая головами. А парень пел. Глядя в небо и чему-то улыбаясь:
Ветер метет перроны, поезд отходит через минуту,
Точно по расписанью – х…ли ж им, поездам.
В грустный мотив разлуки что-то еще вплетается, будто
Пуля в аккордеоне катится по ладам.
И вот ты одна под крышей, свечи сгорели, сердце разбито,
Что-то уж больно долго Граф тебе не звонит.
Только Пятьсот Веселый, шаткий от контрабандного спирта,
Знает к нему дорогу – этим и знаменит.
На рубеже столетий все в ожидании, чет или нечет,
И Граф твой не хуже прочих знает, как грань тонка,
Что-то ему обломно – бабы не в кайф, и водка не лечит —
Мечется волком в клетке, ждет твоего звонка.
Верь в то, что все как надо, нынче судьба к нему благосклонна,
Нынче портянки в клетку, устрицы на обед,
Под акварельным небом, сидя на палубе бателона,
Пьет золотое пиво, думает о тебе.
Девочка, ждать готовься – вряд ли разлука кончится скоро,
Вряд ли отпустит Графа певчий гравий дорог,
Ты открываешь карту, и вслед за беспечной птичкой курсора
Шаткий Пятьсот Веселый движется поперек.
Ты не кляни разлуку – мир без разлуки неинтересен,
Брось отмечать недели, вытри слезы и жди,
Верь в то, что ваша встреча – сказка всех сказок,
песня всех песен,
Новый мотив разлуки – все еще впереди.
Хоп! [37]
– Бессонов, Пашка! – окликнул Верещагин. Гитарист опустил голову и улыбнулся, соскакивая с парапета:
– Олег Николаевич, вы тоже приехали? Здравствуйте!
– Здравствуй, Пашка, – кивнул Верещагин. – Здравствуй.
* * *
– А где другой Пашка? – Ларионов снова закурил, опираясь спиной на ограждение.
– А, вестовой мой… – Верещагин улыбнулся. – А ты хочешь верь, хочешь нет – он занялся политикой. В армии служить не стал, а добился того, что его выбрали городским головой. В девятнадцать лет!
– Иди ты! – вырвалось у Ларионова по-мальчишески. – У вас в Кирсанове?!
– Я и говорю. Как метлой город вымел. Чисто. Тихо. Порядок. И на службу пешком ходит, а свое законное авто детскому саду отдал.
По набережной все чаще и чаще двигались колонны – пионеры, кадеты, военные, просто люди под флагами, с портретами и лозунгами. Слышался непрерывный шум, почти перекрывавший репродукторы.
– Вообще-то нам повезло, – задумчиво сказал Верещагин.
– В чем? – поинтересовался Ларионов, глядя, как к берегу интенсивно гребет стая уток.
– В том, что все так сложилось, – бывший офицер оперся спиной на парапет. – Смотри сам: до сих пор весь мир кипит.
вернуться
Песня О. Медведева «Пятьсот Веселый».
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
