Но всё в тот день пошло совсем не так, как рассчитывал Шауль. Выскочивший из соседней комнаты, как чёрт из табакерки, Папков потребовал немедленного возвращения Баташёва следом за Гольдбергом, всех же остальных пока отставить. Жалкий лепет Кимхи он даже слушать не пожелал. Тот, ни слова не говоря, хлопнул дверью и ушёл, а Баташёвым через некоторое время занялся вернувшийся к жизни профессор.
Я хотел было побежать за Шаулем, но мне не дали. Мавр своё дело сделал, может быть свободен. А вот вы, лейтенант Штеглер, как раз – нет.
Некоторое время Шауль Кимхи, правда, дожидался меня в коридоре, потом попробовал самостоятельно дозвониться до майора Дрора, но тот просто отказался разговаривать с ним на эту тему.
Наверное, мне следовало чуть позже позвонить Шаулю и попробовать разъяснить ситуацию, но я не знал, как это сделать и какие аргументы привести. Короче говоря, просто смалодушничал. Да и будет ли он со мной общаться после всего, что произошло? По сути дела, его просто обманули, грубо и нагло, и вряд ли послужит утешением то, что никакого моего интереса в этом нет, а я всего лишь мелкая сошка в генеральских играх.
Кажется, друга в его лице я потерял окончательно. Обидно всё это. По мне, так лучше уж не терять одного старого друга Шауля Кимхи, чем приобретать пару новых из наших или иностранных спецслужб…
– Слушай, Дани, – наклоняется ко мне бедуин-Гольдберг, и я даже вздрагиваю от неожиданности, – объясни, наконец, что происходит? Меня не было на этом свете всего несколько дней, но откуда взялись все эти люди? Нас ведь должно было быть только трое – я, ты и этот средневековый бандит. Твоя, что ли, работа?
– Бот попался в Гусе-Железном. Стал разыскивать клад на месте бывшей усадьбы, а там таких кладоискателей, как он, сразу берут за шкирку.
– И он им всё выложил? Что-то не похоже на него.
– Так уж получилось. Хотя они и без него многое знали.
– И всё равно не понимаю, – Гольдберг отпивает глоток воды из пластикового стаканчика, который ему принесла стюардесса, и откидывается на спинку кресла. – Надо теперь придумать, как их всех облапошить.
– Смеётесь, профессор? Это же спецслужбы! Когда мы прибудем на место и приступим к поискам, нас таким плотным колпаком накроют, что мышь не проскочит.
– Мышь не проскочит, а мы должны. Мы не мыши… Надо переговорить с Баташёвым и перетащить его на нашу сторону, но чтобы эти церберы не видели. Сумеешь?
– Что я ему скажу?
И опять минута молчания. Однако профессор Гольдберг долго в тишине сидеть не может, и мысли его уже бегут дальше:
– Меня один вопрос интересует: кто ещё в курсе этой нашей поездки?
– Да все поголовно! – удивляюсь вопросу. – Разве без участия нашего полицейского начальства мы смогли бы сейчас выехать из страны и сидеть в этом самолёте?
– У меня создаётся впечатление, что для этого российского генерала вообще никто не указ, тем более наше полицейское начальство! – усмехается профессор. – Тебе не кажется, что нас просто используют? Мы же теперь на чужой территории! У здешних спецслужб найдётся тысяча причин оставить нас не у дел, ведь им нужен, как я догадываюсь, лишь Баташёв. Привезут его, накачают всякими сыворотками правды, он им всё и выложит. И он тоже станет отработанным материалом… А мы-то зачем?
– Ну, не знаю… Может, вас, профессор, они собираются использовать ещё для чего-то.
– Этого-то я и опасаюсь. Попасть к ним в рабство я вовсе не хочу.
– Зачем же вы поехали?
– У меня был выбор? Хотя, наверное, мог под каким-нибудь предлогом отказаться. Как-то сразу об этом не подумал. Надеялся, что отыщем с Баташёвым его сокровища, получим свою долю и спокойно вернёмся домой. А теперь уже сомневаюсь. Живым бы из этого переплёта выбраться.
– Что же вы предлагаете?
– Пока не знаю. Лучше, наверное, всё-таки поговорить с Баташёвым с глазу на глаз, растолковать ему ситуацию, если он сам ещё не въехал. Уверен, что он будет на нашей стороне.
– И что потом?
– Попробовать каким-то образом отвязаться от этой публики и действовать уже по ситуации. Хорошо бы куда-то от них скрыться.
– Где вы собираетесь скрываться? В Рязани?
– Почему в Рязани? В Гусе-Железном. Это же, насколько я знаю, место захолустное. Там будет легче. Ты же был там во время командировки?
– Нет. Дальше Рязани меня не пустили. Там, кстати, сегодня и находится наш Бот-Баташов, который уже обследовал усадьбу «Орлиное гнездо»…
– Оставь его, он нам больше не помощник. Сами управимся. Нам бы только в самом деле суметь скрыться. Подумай, как с Баташёвым поговорить, чтобы эти, – он кивает на охранника, прикрывшегося газетой, – не заподозрили…
– Ну хорошо, предположим, скроемся где-нибудь, а что потом? Сколько времени там просидим? А дальше куда подадимся?
– Не знаю. Что-нибудь придумаем…
Разговаривать на эту тему и строить планы наиглупейшего побега от всесильной российской ФСБ не хочется. Просто не представляет наш наивный профессор, что это невозможно. Да ещё в рязанском захолустье, где каждый человек на виду. Бот, которого в недальновидности и в неумении конспирироваться не обвинишь, и тот продержался совсем недолго. А что говорить об израильтянине Гольдберге, который абсолютно не знаком с тамошними реалиями, и обо мне, который с этими реалиями расстался больше двадцати лет назад?
– Чувствую, тебе не особенно хочется зарабатывать себе новые проблемы, – Гольдберг косится на меня и печально вздыхает. – Для чего мы тогда всё это затеяли?
– Это вы затеяли, профессор, а я тут ни при чём. Подопытного кролика никто не спрашивает – его ставят перед фактом…
– Перестань, уже надоели твои причитания о кроликах! Полицейский ты или нет?!
Отворачиваюсь к иллюминатору и стараюсь больше не смотреть в его сторону. Обидно, когда тебя обвиняют в том, чего ты не делал. Но ни при каком раскладе в новую авантюру с побегами в России я больше не полезу. Всё, сыт по горло! Более того, довезу этого дремучего средневекового душителя до места и сразу потребую, чтобы меня отправили назад. И помогли доставить к самолёту профессора Гольдберга. Пусть только этого не сделают! В Израиле нас уже встретят, и там с ним свои пускай разбираются. А я раз и навсегда открещусь от всех этих полётов между мирами, и пускай меня ставят хоть улицы патрулировать, хоть карманников за руку хватать – всё одно лучше…
Вот только вряд ли Гольдбергу теперь так легко дадут вернуться домой. Да и мне с ним заодно…
– Вопрос у меня к вам, профессор, – вспоминаю неожиданно, – по одному вашему прошлому делу…
– А почему ты решил, что я тебе стану что-то рассказывать? – удивляется Гольдберг и обидчиво щурится, разглядывая меня. – Чтобы накрутить себе дополнительный срок? Ведь у вас на меня и без того уже целая куча доказанных эпизодов – так это говорят на вашем полицейском языке?
– Эти дела, как вы сами понимаете, после вашей смерти закрыты и сданы в архив. Так что к вам никаких формальных претензий у полиции сегодня нет. Одна деталь осталась невыясненной.
Видно, профессору льстит, что полицейские без его помощи не могут разобраться в каких-то деталях, поэтому он сразу забывает все свои обиды:
– Ну, и что ты хотел узнать?
– Душу наркоторговца Розенталя вы переселили в тело убогого российского бандита, который скрывался в Израиле с украденными у подельников деньгами. Как он попал к вам?
– А, ты про этого наивного дурачка! Насколько знаю, он, прибыв в Израиль, принялся напропалую кутить и в итоге напоролся на карточных катал, которые его не только раздели до нитки, но он им ещё и задолжал столько, сколько в руках никогда не держал. Родственники погибшего Розенталя выкупили его у картёжников и передали мне для переселения души своего предводителя. Он и пикнуть не посмел, а то его в ту же секунду порезали бы на куски и скормили рыбам. Операцию оплатили сполна, но сумму я тебе, ясное дело, не назову… Ответил я на твой вопрос?
– Вполне.
