Я беру одеяло, оттягиваю уголок и запихиваю его Инге в рот. Я говорю ей:
— Я друг!
Видно, что ей похер. Мотает головой. Выплёвывает уголок одеяла, успевший пропитаться её слюнями, и снова начинает орать. В шкафу нахожу платок. Схватив женский подбородок, фиксирую его, прижимаю к груди. Вставляю платок в раскрытую пасть и указательным пальцем трамбую. Плотно! Хрен выплюнешь, сучка! Дрянь, чуть палец не откусила!
Стало гораздо тише, несмотря на то, что она продолжала вопить. Звучание её глухого мычания напоминало крик, пропущенный сквозь подушку, когда этой подушкой усердно душат очередного засранца. Справедливости ради — держалась она молодцом. Не рыдала, не просила с жалостливым видом беззащитной овечки, чтобы её отпустили, не звала мамочку на помощь, как они любят это делать. Не обоссалась. Раздувала ноздри, смотря на меня с таким презрением, что мне стало не по себе. Освободи её сейчас — и пиздюлей таких огребу, что мама не горюй!
— Я принесу воды.
Она может корчить из себя кого угодно, эта буйная пизда может хоть строить из себя мать Терезу, но я прекрасно знаю, что сушняк у неё такой, что пустыня Гоби покажется самым влажным местом на земле.
Прилипая к липкому полу ступнями, сходил на кухню, набрал воды. Вернулся. Присел на кровать. Увидев в моих руках кружку, Инга замерла. Глаза жадно уставились на мои ладони.
— Хочешь пить?
Она кивнула головой.
— Хорошо. Я сейчас вытащу платок, а ты будь умницей, и не станешь будить соседей по пустяку. Договорились?
Она кивает головой.
Как только я вытащил платок, эта сука, эта истеричка принялась снова орать.
— Заткнись! Пожалуйста, заткнись!
Она не унималась. Я не выдержал и плеснул воды ей в рожу.
— Успокойся!
Охнув от удивления, Инга зажмурилась. Тёплые капли смешивались с каплями пота и быстро стекали с её лба ей в глаза, обогнув нос, затекали в раскрытый рот, улетали через щёки прямиком на подушку и быстро впитывались в ткань, оставляя после себя серые пятна.
— Пить будешь? — спросил я, поднеся кружку к её губам.
Неблагодарная сучка отвернулась к стене. Резко, чуть не выбив своей щекой кружку из моих рук.
— Я не причиню тебе вреда. Инга, послушай…
Я даже не успел моргнуть, как она снова смотрела на меня. Пялилась, испепеляя меня своими грозными глазёнками как двумя мощными лазерами, пытаясь превратить меня в пыль. Злая девчонка. С трудом переборов желание еще разок облить её покрасневшее от гнева лицо, я говорю:
— Инга, я — друг! — и тычу себя пальцем в грудь. — Я ищу Роже. Помнишь? Её забрали кровокожи.
Женские глаза успокоились. Животный оскал начал выпрямляться, приобретая человеческие черты молодой девушки. Ну вот, другое дело. Включай мозги! Никто не желает тебя зла. А на верёвки не обращай внимания, они, исключительно, для твоей безопасности. Жалко, что такой аргумент практически никогда не срабатывает.
— Помнишь Роже? — спрашиваю я.
Она кивнула головой.
Я выдохнул. Но прошлая ночка дала о себе знать и я смачно отрыгнул. Завоняло курицей и скисшим бухлом. Стало как-то противно. Мне хотелось вывернуть себя наизнанку и металлическим скребком отскоблить весь гнилой налёт прошлой ночи. Выдавить весь алкоголь через поры, как гной из прыща.
Я протягиваю кружку к женским губам. Губы раскрываются, но не сразу. Инга поломалась, как принято любой добропорядочной девушке, но когда запретный плод трётся о тебя, вызывая желание унять внутренний зуд человеческих потребностей, ты уже никуда не денешься. Ты раб своих желаний, которым, рано или поздно, кинешься в ноги.
Инга приподняла голову и разомкнула сухие губы. Осушила стакан. Облизав губы, она явно расслабилась. Голова упала обратно на подушку.
— Я сейчас уйду, — говорю я, — а когда вернусь — развяжу тебя. Я быстро. Одна нога здесь, другая там. Хорошо?
Конечно же, я напиздил с три короба этой наивной девчонке, но что поделать. Пусть тешится надеждой, другого выхода у неё нет.
Не обронив ни слова, она кивнула головой. Подозрительно. Явно что-то задумала. Коза!
Я проверил верёвки; узлы завязаны на совесть. Без посторонней помощи не развязать. Отчасти мне было её жалко. Не пойми где проснулась, в чужой кровати, да еще рядом сидит незнакомый мужик. Тут любой трухнёт. Но я старался быть максимально доброжелательным, заботливым. Пытаюсь сгладить острые углы. Думаю, у меня получилось. Для закрепления результата, еще раз иду на кухню, набираю воды и напаиваю Ингу. И мне спокойнее, и девка от жажды не помрёт. А если обоссытся — подмоется, ничего страшного.
Когда она заканчивает пить, я хватаю её за подбородок и затыкаю рот платком. На всякий случай. Выхожу из комнаты. Закрываю дверь. Пока щель уменьшается, становясь крохотной, я наблюдаю, как она, привязанная к кровати и накрытая одеялом, начинает извиваться, биться в агонии, выгибаться, мычать сквозь платок, как пациент психдиспансера, не получивший вовремя дозу успокоительного. На секунду я подумал о соседях, о разыгравшемся у них волнении и заботе проверить соседку, но закрыв дверь, пришло успокоение. Тишина. Как бы сильно она не скакала на кровати — ни звука наружу не просочилось. Но, моё спокойствие было скоротечным.
Не успел я натянуть сандалии на свои липкие ступни, как слышу:
— Потерпи, сейчас мы тебя развяжем.
Голоса доносились из-за двери. Той самой, за которой сейчас Инга ворочалась на кровати. Сказать, что я удивился — ничего не сказать. Я, простыми словами, охуел! Просто впал в ступор. У меня резко всё упало, кровь отхлынула от головы, устремившись к ступням. Кто? Кто там, мать его, решил еще выпустить мою Ингу⁈
Сейчас я кому-то всыплю с такой силой, что придётся обмякшее тело укладывать рядом с хозяйкой дома, погребённой под скисшими овощами.
Распахиваю дверь с ноги. Влетаю в комнату. И что я вижу!
Красы!
Одна серая морда вынимает платок изо рта Инга, а другая, тем временем, сидит на вытянутой руке и пытается перегрызть тугой узел верёвки своими длинными зубами.
Лицо Инги выражало недоумение. Увидев меня, так вообще стало выглядеть еще хуже, чем когда она очнулась. Полное разочарование.
— Вы что творите? — кричу я.
Подлетаю к кровати и смахиваю крыс на пол.
— Вы вообще на чьей стороне… — кричу я на крыс.
Минуту…
Секундочку…
Какого…
В этот самый момент, в ту самую секунду, когда я глянул на упавших с грохотом крыс, у меня в голове словно поезд вырвался из туннеля, с рёвом, с паром, вырывающимся густым облаком из огромной трубы, слепя меня ярким светом огромных прожекторов. Теперь пришло моё время охренеть от увиденного, и замереть истуканом. Я открыл рот, опустил глаза, но так ничего и не произнёс. Что тут скажешь?
Подняв головы, крысу уставились на меня. Пошевелили усами, и, раскрыв рты, произнесли:
— Ты нас слышишь?
Очуметь!
— Я вас слышу?
Я смотрю на Ингу. Спрашиваю её:
— Инга, ты их слышишь?
Девчонка растеряно качает головой. Точно не врёт, по глазам вижу. Она сама в ахуе от происходящего. Любопытно! Получается, что Ал тоже обладает этой способностью. Ну, хорошо. Хорошо!
Вдох…
Выдох…
Теперь осталось объясниться с крысками, и идти на дело.
— Крыски, — говорю я, заглядывая в их крохотные чёрные глазки, — это я! Ну… как сказать…
— Кто ты?
Я присаживаюсь на колено. Наклоняюсь. Шепчу им в крохотные волосатые ушки, как бы по мудцки это не выглядело.
— Короче, это я вам помог сбежать из барака. Это у меня с вами договор. Понимаете?
Мне не поверили. Крыски обернулись в сторону Инги, и попросили её дать объяснения сложившейся ситуации. Но, как и предполагалось, ответа они не получили. Никакого.
— Не слышит она вас. Не знаю, как это объяснить. Но это факт.
Пара крысиных глазок, похожих на крохотный бисер, впились в меня, требуя немедленного разъяснения.
— Я не могу объяснить, как так получилось. Но хочу спросить: мы идём в «Швею»? Как вы можете видеть, теперь для меня… для нас это не составит труда.
