Алекс Воронов
Город Стертых Лиц
Фантом на мостовой
Дождь был единственной валютой Эмберфолла, которую нельзя было украсть или подделать. Он лил неделями, смывая с брусчатки грязь и неоновую пыльцу, наполняя воздух запахом мокрого камня и озона. Он стучал в окно моего офиса на тринадцатом этаже, отбивая по стеклу рваный, меланхоличный ритм, под который город медленно сходил с ума. Я сидел в темноте, если не считать тусклого свечения инфопланшета и фиолетовых отблесков вывески напротив, рекламирующей «Сладкие грезы по сходной цене». В Эмберфолле все было по сходной цене, особенно если ты был готов расплатиться частью себя. Моя работа заключалась в том, чтобы находить тех, кто заплатил слишком много, или тех, кто взял чужое. Мнемодетектив. Звучит почти благородно, если не знать, что по сути я просто копаюсь в чужом ментальном мусоре.
Стакан с янтарной жидкостью, которую бармен внизу называл виски, стоял на столе, нетронутый. Я смотрел, как капли конденсата медленно ползут по его стенкам, словно слезы города. За последние трое суток я спал часа четыре, и все это время гонялся за украденным воспоминанием о первом поцелуе стареющего магната. Он платил щедро, но дело было дрянь. Воспоминание было перепродано трижды, прошло через руки подпольного мнемотехника и осело в голове какой-то девицы из нижних ярусов, мечтавшей о красивой жизни. Когда я его извлек, оно было уже выцветшим, поцарапанным, как старая кинопленка. От первого поцелуя там остался только привкус дешевого синт-шоколада и ощущение неловкости. Магнат остался недоволен. Я тоже. В этом городе никто никогда не бывал доволен до конца.
Коммуникатор на запястье завибрировал, разрезав тишину резким, неприятным зуммером. Я поморщился. Этот сигнал был зарезервирован для Мнемостражи. Официальная работа. А значит, официальная головная боль и мизерный гонорар. Я поднес запястье к лицу. Голограмма инспектора Востока мерцала в воздухе – суровое, обветренное лицо с глубоко посаженными глазами и вечно недовольной складкой у рта. Восток был хорошим копом старой закалки, из тех, кто до сих пор верил в протоколы и бумажную работу в городе, где реальность была гибкой, как разогретый воск.
– Казл, – его голос был сухим, как пыль на архивных полках. – Есть работа для твоих… талантов. Переулок Скорби, возле старых доков. Через двадцать минут.
– Инспектор, сейчас три часа ночи. Дождь. И у меня выходной, который я сам себе назначил, – я сделал глоток. Виски обжег горло. – Что у вас там? Очередной бедолага продал воспоминание о собственном имени и теперь не может попасть домой?
– Хуже, – в голограмме промелькнула тень неуверенности, что для Востока было равносильно панической атаке. – У нас труп. Вроде бы.
– Что значит «вроде бы»? – я поставил стакан. Интерес, холодный и профессиональный, уколол меня сквозь апатию. – Он то появляется, то исчезает? Играет с вами в прятки?
– Просто будь здесь, Казл. Это… странно. И не опаздывай.
Голограмма погасла, оставив меня в компании дождя и фиолетовых бликов. «Вроде бы труп». За пятнадцать лет практики я слышал многое, но такую формулировку – впервые. Я допил виски одним глотком, встал и подошел к вешалке, где висел мой плащ. Плотная, пропитанная водоотталкивающим составом ткань была моей второй кожей. Она пахла дождем, озоном и едва уловимым ароматом чужих забытых секретов. Накинув плащ и сунув в карман свой мнемоскоп – гладкий, холодный шар из дымчатого хрусталя, – я вышел из офиса, погасив свет. Город ждал. Город всегда ждал.
Переулок Скорби был именно таким, каким его описывали в дешевых детективах: узкий, зажатый между двумя гигантскими зданиями-ульями, чьи верхние этажи терялись в низкой облачности. Дождь здесь превращался в мелкую водяную пыль, смешанную с копотью и городскими миазмами. Воздух был густым, его можно было резать ножом. Вход в переулок был перекрыт силовой лентой Мнемостражи, ее пульсирующий синий свет отбрасывал на мокрые стены дрожащие тени. У оцепления стоял молодой страж, его лицо под козырьком фуражки было бледным и напряженным. Он кивнул мне, пропуская внутрь.
– Инспектор Восток ждет вас в конце, сэр.
Я прошел дальше. Переулок был залит холодным светом портативных прожекторов, выхватывающих из темноты каждый кирпич, каждую трещину в асфальте. Повсюду суетились криминалисты в защитных костюмах, их движения были медленными и осторожными, словно они боялись спугнуть невидимую улику. Восток стоял в самом центре этого хаоса, спиной ко мне, засунув руки в карманы плаща. Он смотрел на землю.
– Рад, что ты выбрался из своей берлоги, Казл, – сказал он, не оборачиваясь.
– Вы платите, я выбираюсь. Где ваш «вроде бы труп»?
Восток медленно повернулся. Его лицо было еще мрачнее, чем обычно. Он молча указал подбородком на асфальт перед собой. Я подошел ближе и посмотрел. И ничего не увидел. Просто мокрый, потрескавшийся асфальт, в лужах которого отражался безразличный синий свет.
– Я не понимаю, – сказал я, оглядываясь по сторонам. – Его уже увезли?
– Его и не было, – ответил Восток. – Смотри внимательнее.
Я присел на корточки, игнорируя холод, проникающий сквозь ткань брюк. И тогда я заметил. На асфальте, едва различимый, был контур. Не кровавый, не нарисованный мелом. Это было… отсутствие. Словно на этом месте лежал человек, и дождь обтекал его, но не попадал на само тело. А потом тело исчезло, а контур остался. Сухой силуэт на мокром асфальте. Силуэт человека, лежащего на спине в неестественной позе, с раскинутыми руками. Но самым странным было то, что дождь до сих пор не смывал его. Капли воды, казалось, огибали это место, подчиняясь невидимому барьеру.
– Что за чертовщина? – пробормотал я, протягивая руку к контуру.
– Осторожно, – предупредил Восток. – Мы не знаем, что это.
Мои пальцы прошли в миллиметре от поверхности. Я почувствовал легкое покалывание, статическое напряжение, как перед грозой. И холод. Не физический холод мокрой ночи, а глубинный, экзистенциальный холод, который исходит от пустоты. Я достал из кармана мнемоскоп. Шар из дымчатого хрусталя в моих руках оставался темным и инертным. Обычно, вблизи места с сильным эмоциональным или мнемоническим всплеском, он начинал тускло светиться, а дымка внутри сгущалась. Сейчас он был мертв, как кусок обычного стекла.
– Никакого мнемо-фона, – констатировал я, поднимаясь на ноги. – Абсолютный ноль. Кто его нашел?
– Патрульный. Шел мимо, заметил странное свечение. Когда подошел, оно погасло, остался только этот… отпечаток. Он вызвал нас. Мы просканировали весь переулок. Ни ДНК, ни отпечатков, ни волокон. Ничего. Словно здесь никогда никого не было. Но в то же время, вот оно, доказательство обратного.
Я обошел силуэт по кругу. В городе, где воспоминания были товаром, преступления часто оставляли ментальные следы. Ярость, страх, боль – все это пропитывало место происшествия, создавая эхо, которое я мог прочитать. Даже самые искусные мнемо-воры, стирающие память жертвы, оставляли после себя «швы» – тонкие искажения в хрональном поле, которые можно было засечь. Здесь же была идеальная, гладкая пустота. Словно кто-то не просто стер воспоминание, а вырезал саму реальность, а потом небрежно зашил дыру.
