Слушатель (ЛП) - Маккаммон Роберт

— Бери, — скомандовала она. — Пойдем со мной, посветишь мне.

— Я не хочу в этом участвовать, — ответил он дрожащим голосом.

— Серьезно? — ее глаза цвета шампанского оценивающе окинули его взглядом. — Что ж, я собиралась отдать тебе машину, если захочешь, но раз ты вне игры, думаю, она не залежится.

— Машина? Зачем мне машина?

— Затем, что она новая… почти новая, и бумаги на нее лежат в бардачке, — она замолчала, оглянувшись на Ханикатта. Тот мучительно стонал, пытаясь уползти подальше, Джинджер же оставалась совершенно холодна к его страданиям. Убедившись, что жертва не убежит далеко, она вновь перевела взгляд на «охотника за наживой». — Я считала тебя умным человеком, обладающим всеми нужными качествами для того, чтобы вписать свое имя в эти бумаги. Кстати, как тебя на самом деле зовут?

— Джон Партлоу.

— Брось, от этого имени за версту воняет псевдонимом. Попробуй еще раз.

— Джон Партнер.

— Ха, — тихо усмехнулась она. — Уже ближе, чем первое. И все же давай-ка еще одну попытку?

— Джон Парр.

Некоторое время она молчала, изучающе глядя на него.

— Думаю, что у тебя гораздо больше имен, чем у меня. Я просто буду звать тебя Золотко. Имя на бумагах можешь поставить, какое хочешь. А теперь давай, подержи-ка мне фонарь. И бумажник у него лучше будет забрать, пока он его полностью кровью не перепачкал.

— Ты с ума сошла? Выжила из своего гребаного ума?! Ты просто так застрелила человека! Да он вот-вот просто ляжет и умрет!

Она кивнула.

— Ну да. Так и задумывалось.

— Полиция схватит тебя быстрее, чем ты думаешь, и ты закончишь свои дни на проклятом электрическом стуле! Ты, должно быть, совсем сдурела, не иначе!

Она задумчиво коснулась подбородком ствола своего револьвера .38 калибра.

— Слушай, Золотко, вот, в чем дело: я была с доком последние два года, путешествовала от шоу к шоу. Я заменила его последнюю пассию Стеллу. Она рассказала мне, как он плохо себя чувствует — сказала, что он уже на последнем издыхании. И я решила остаться с ним, хотя и не подозревала, что мне придется быть нянькой шестидесятивосьмилетнего мужлана. О, да, у него был неплохой разгон, тут я согласна. Но при этом в его башке уже поселилось столько глюков — больше, чем летучих мышей на колокольне у Дракулы! Поэтому мне его не жалко, он уже не стоит внимания. А вот ты… ты — настоящий мужик и, я подозреваю, что настоящий игрок. Но вот вопрос: хочешь ли ты закончить влачить жалкое существование? Или ты хочешь просто раствориться, как соль в супе? Лечь, лежать и ждать, пока кто-то не укажет тебе высшую цель? Если так, то в какой-то момент ты обнаружишь, что прожил глупую никчемную жизнь. Неужели ты хочешь, чтобы стрелки твоих часов остановились? Или же ты хочешь вспыхнуть ярко и быстро, как… — она подумала, подбирая верный образ, — Бонни и Клайд? Оставить после себя огненный след. Запечатлеть себя в истории, — она кивнула и махнула пистолетом в сторону раненого мужчины, уползавшего в лес. — У него нет семьи. Ну ладно, есть у него дочурка в Калифорнии, но она давно замужем и сама по себе. Ему даже весточки от нее не приходит. Поэтому, думаю, если б у него осталась хоть крупица здравого смысла, он и сам сказал бы, что хочет покинуть этот грешный мир. Так сказать, освободиться, если верить в то, что говорят проповедники. Будучи продавцом Библий и нося этот зажим в виде молящихся рук, ты, наверняка, видел в глазах людей, которым ты толкал свои речи, что они верят во что-то лучшее, чем… — она вновь оглянулась на лес. Ханикатт начал тихо всхлипывать от боли, теряя силы, — чем это.

Джинджер говорила без тени горечи — в ее голосе даже слышалась злая ирония.

— Ну, конечно, — закатил глаза Партлоу, возвращая ей усмешку. — Расскажи копам эту душещипательную историю об убийстве из милости, и они упадут перед тобой на колени и назовут тебя святой.

К его удивлению, она одарила его небольшой улыбкой, а глаза ее словно засияли.

— А как копы вообще об этом узнают? — спросила она.

Стояла теплая ночь. Пот стекал по телу Джона Партлоу. Мужчина чувствовал, что бисеринки влаги выступили на лбу под полами его соломенной федоры. Насекомые вновь начали стрекотать в лесу, и ему казалось, будто они спрашивают его всем своим многочисленным хором: что ты собираешься делать… делать… делать… делать…?

— Помоги мне, — сказала Джинджер, прижав фонарь к его правой руке.

Запомнил ли он, как взял его? Или он просто запомнил то, как выглядело в тот момент ее лицо — как будто она уже знала о нем все, что он пытался скрыть, все его секреты? Когда она посмотрела на него своими глазами цвета шампанского — игривыми, как у кошки — ему показалось, что он стал младенцем, о котором все слышали, но которого никто не знает. Младенцем, брошенным на ступеньках церкви за пару часов до воскресной службы. Младенцем, которого чуть позже утянет в водоворот приемных семей — одна будет сменять другую — и никому из этих людей, в сущности, не будет дела до этого мальчишки с ангельской внешностью: одни будут хотеть использовать его, другие будут к нему жестоки. Эта мысль помогла осознать: в этом гребаном мире на твоей стороне нет никого, никто не станет помогать тебе просто так, не поможет прокормиться в голодные годы, не подаст милостыню на паперти. Всем будет плевать на других, всех будет волновать лишь, чтобы мама не дала этому человеку ни цента, потому что все думали, думают и будут думать только о себе. Джон Партлоу встречал много таких людей, и чтобы выжить среди них ему пришлось научиться использовать свою единственную ценность — имя — в качестве маскировки. Так, за свою жизнь, он сменил целую череду имен, перемерил много личин и много масок, но глубоко в душе — в том месте, где от этой его души остался лишь тлеющий прах, в сгоревшем темном подвале его грудной клетки — он радовался, что отличается от таких людей своим умом, деловой хваткой, быстротой реакции и ощущением, что он живой до мозга костей.

Когда он принял фонарик из рук Джинджер ЛаФранс и последовал за ней туда, где умирал док, это было естественным проявлением инстинкта выживания, который с каждым шагом лишь усиливался. Джон Партлоу был достаточно циничным, чтобы продавать фальшивые библии детям и вдовам, оставшимся без кормильцев, за двойную плату. Его главной целью было заработать деньги, чтобы выбраться из своего дома в Уэйкроссе, штат Джорджия, где белобородый старик и старуха с непрекращающимся кашлем имели обыкновение одевать его как калеку и выставлять перед воротами деревенской церкви, чтобы он просил милостыню на их несуществующий сиротский приют.

Однажды ночью эта старуха накинулась на него — спящего. Ее беззубый рот издавал страшный вой, а глаза были безумны. А от дыхания старика щедро разило виски. Они сказали, что если он не будет играть свою роль, то две по-настоящему сломанные ноги станут наименьшей из его проблем. И эти двое сумасшедших действительно намеревались исполнить сказанное, поэтому в ту ночь мальчик — которого тогда звали просто Сонни — ударил старика по голове железным утюгом, пока тот спал. Когда проснулась старуха и начала визжать, он бросил ей в глаза горсть соли, а затем ударил ее по лбу тем же утюгом и вылез в окно, даже не убедившись, умерли они или нет — на это у него не оставалось времени…

— Шестьдесят два доллара, два четвертака, три десятицентовика, три пятицентовика и шестнадцать центов, — подсчитала Джинджер после того, как обыскала бумажник и карманы Ханикатта. — Неплохо.

Док все еще пытался ползти, но его движения были такими же слабыми, как если бы он пытался проплыть целую милю в вязкой грязи.

Мужчина, согласившийся на прозвище «Золотко», услышал собственный голос.

— Я хочу половину этой добычи. И машину.

— Скажешь тоже! Он задолжал мне за последние четыре шоу — по десять баксов за каждое.

— Меня это не волнует. Я сказал, что хочу половину и машину.

Она подняла голову и взглянула на него, облизнув кончиком языка нижнюю губу, как будто только что попробовала нечто удивительно вкусное.