Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас

Предприятие масштаба братьев Эйхман, на манер супердержавы с налетом автократии, требовало изрядной инфраструктуры, и в этой инфраструктуре работало изрядное количество людей в изрядном количестве офисов, и все эти люди во всех этих офисах предполагали целую иерархию, столь же сложную, как нервная система, которую непосвященный затруднился бы понять: так много было векторов власти, вертикальных, горизонтальных, иногда двусторонних, что схема управления походила на густой лес, в который едва проникает дневной свет. В конечном счете ясно было только одно: верхний ярус этого леса занимали Карл и Тео, выше не было ничего, никакой другой власти, никакого другого закона, никакого другого Бога. Небо над ними было пустым.

Все государства, в которых раскинулась сеть торговых центров братьев Эйхман, скрепи сердце мирились с этим. Торговые центры процветали на нищете. Чтобы продавать беднякам, они нанимали других бедняков и заставлял и их вкалывать в адском ритме. Это удерживало уровень безработицы на цифрах, которые политики могли считать приемлемыми для своего имиджа, а труженики выматывались так, что, вернувшись домой они вряд ли могли думать о чем-то, кроме ужина из замороженной мусаки, бутылки пива и сна перед телевизором. Таким славным манером поддерживалось спокойствие в обществе. Вообще-то закон был только один: гиперпроизводительность, измеряемая в евро на отработанный час. Этот закон орошал всю нервную систему организации, каждый иерархический уровень, сверху донизу, и каждый уровень подвергался такому давлению, что сам давил на нижний эшелон: региональные директора не давали житья руководителям среднего звена, те директорам магазинов, а те кассиршам.

Другие законы, государственные, были в конечном счете практически не нужны. Они представляли собой что-то вроде обоев на подгнивших стенах. Другие законы в лучшем случае прикрывали трещины.

А когда возникала проблема, ее по мере возможного решали, «не вынося сор из избы», подключая службы с такими экзотическими названиями, как «Синержи и Проэкшен», и руководителей среднего звена с несколько расплывчатыми обязанностями, как-то: «обеспечение безопасности, разрешение конфликтов».

Эти работники и эти службы составляли в действительности именно то, что рано или поздно требуется всякой значительной структуре: маленькую частную военную организацию.

Бланш Кастильская извинилась, что нагрянула «вот так, экспромтом», но дело, объяснила она, срочное: завтра, с началом рабочего дня, документы должны быть представлены юристу, обслуживающему район, чтобы он подтвердил, что ни магазин, никто из его работников, руководителей среднего звена и директоров не несет ответственности за сегодняшний несчастный случай. Это чистая формальность, старший кассир и директор по кадрам уже изложили свою версию фактов, нужно всего лишь, чтобы Жан-Жан издожил свою. Если три версии совпадут, а она ни минуты в этом не сомневается, досье будет полным, и адвокат завтра же днем передаст его следственному судье, который закроет дело, даже не открывая.

Пока Бланш Кастильская Дюбуа пристраивала свой маленький ноутбук на столе в столовой, Жан-Жан с любопытством наблюдал за ней. Впервые он своими глазами видел сотрудника служб «Синержи и Проэкшен». Он был наслышан о них и представлял себе крепких коренастых парней в военной форме, вооруженных пистолетами-пулеметами из композитных материалов, ребят, поднаторевших во всевозможных операциях «по обеспечению безопасности», когда речь шла, например, о магазинах, которые братья Эйхман открывали в странах, находящихся более или менее в состоянии войны, от Ближнего Востока до Кавказа, или об охране грузовиков с фуагра, двигавшихся с Юга на Север к новогодним праздникам.

Экран ноутбука Бланш Кастильской освещал ее лицо странным голубоватым светом. Жан-Жан почувствовал, как внутри у него что-то ёкнуло, и череда картин, достойных рекламы шампуня, проплыла перед глазами: он и Бланш Кастильская скачут по лесу на белых лошадях и смеются, он и Бланш Кастильская пьют белое вино на тиковой террасе южноафриканского отеля, он и Бланш Кастильская вместе принимают ванну в окружении шелковых покрывал и ароматических свечей, он и Бланш Кастильская на яхте в Индийском океане…

— Вы можете изложить мне как можно подробнее, что в точности произошло? — спросила молодая женщина.

Жан-Жан почувствовал, что краснеет. Картины, стоявшие в его голове, разлетелись, как стайка испуганных птичек. Он покосился на Марианну, которая упрятала подальше свои токсины и, похоже, снова надела маску образцовой супруги. Но этому внешнему спокойствию нельзя было доверять, и он это знал. Он знал, что Марианна ненавидит женщин еще пуще, чем мужчин, что она ненавидит женщин у себя дома, а больше всего ненавидит женщин, красивых, как Бланш Кастильская. Но знал Жан-Жан и то, что Марианна будет сидеть в своем углу, копить яд и держать все напряжение внутри, пока Бланш Кастильская здесь.

Марианна не любила свидетелей.

Жан Жан рассказал обо всем, что произошло. О камерах над овощиым отделом Жака Ширака Усумо, о камере над кассой Мартины Лавердюр, о вызове в кабинет директора по кадрам, о том, как Мартина Лавердюр бросилась на него, как он почти невольно разрядил тазер и как она упала и совершенно случайно ударилась головой об угол столика модели «Гранос» из «Икеи».

Пока он говорил, Бланш Кастильская быстро-быстро стучала пальцами по клавиатуре ноутбука. Под конец она кивнула, как будто все, что рассказал Жан-Жан, ее вполне устраивало, сохранила что-то на маленькую флешку и закрыла ноутбук.

Жан-Жан решил, что Бланш Кастильская закончила, но она не двинулась с места. Она как будто искала слова и наконец произнесла:

— Я должна сказать вам еще одну вещь.

— Да?

Жан-Жан спросил себя, заметила ли она его беспокойство. Она была здесь уже довольно долго, а Марианна так и сидела смирно в углу. Жан-Жан на расстоянии чувствовал нервозность жены, она обжигала ему лицо, как инфракрасные лучи.

— Эта женщина, которую… Эта женщина, которая умерла сегодня утром… У нее были дети…

Жан-Жан не нашелся что ответить, и ограничился гримасой, совместив в ней тот факт, что жизнь — паскудная штука, и свои искренние соболезнования. Бланш Кастильская отмахнулась от его рефлексий движением руки.

— Я хочу сказать, что… В общем… Вы слышали о налете на бронированный фургон несколько дней назад на севере?

Жан-Жан кивнул. Разумеется, он об этом слышал. Кровавое донельзя побоище, размытые кадры которого, снятые камерами видеонаблюдения, уже крутили на ютубе. Говорили, что директор торгового центра послал братьям Эйхман письмо с извинениями. Жест чистого отчаяния, потому что письма с извинениями братья Эйхман любили примерно как дохлую муху в чашке кофе. Любили они цифры, выстроенные ровненько в ряд в таблицах Excel, любили бухгалтерию, которую можно резюмировать одним словом «прирост», а не любили ошибок, потерь и, наверно, еще больше не любили, когда эти ошибки и потери сопровождались дурацкими извинениями. Этот директор наверняка был уже уволен, и пусть логика и здравый смысл хором вопияли, что он совершенно ни при чем, логика и здравый смысл братьев Эйхман так же хором отвечали, что уволить кого-то ничего не стоит, что это поддерживает коэффициент текучести на должном уровне и позволяет держать давление, а давление препятствует повышению зарплат.

Все в прибыль…

— Так вот, этот налет совершили дети той женщины, которая умерла сегодня утром, — сказала Бланш Кастильская.

Мозг Жан-Жана пытался связать одно с другим, но безуспешно. Он не понимал, какой должен сделать вывод.

— Это четыре человека… То есть не совсем… Они скорее волки… В общем, нечто среднее…

— Мартина Лавердюр взломала генетический код? — ахнул Жан-Жан.

Это его очень удивило, он плохо представлял себе, как тихая кассирша обратилась бы к биохакеру, чтобы тот поковырялся в ее матке и еще Бог весть где. Ну ладно, понятно, иногда женщина так сильно хочет ребенка… Впрочем, такие истории случаются часто.