Общество гурманов (сборник) - Блэйлок Джеймс

Из-за вонючих испарений из чанов девушки болели, Кловер видела это не раз: хриплый голос, воспаленная глотка, пузыри на руках, превращающиеся в открытые язвы и, в конце концов выпадающие целыми клоками волосы. Перчатки и маска не помогали. Но красильный цех был еще хуже. У ее подруги Мейбл слезли все ногти на руках. Считалось, что мистер Дэвис переводит девушек на другую работу до того, как это случится, но это лишь благие пожелания. Мистер Дэвис переводил «бумажных кукол» из цеха в цех исключительно по своему усмотрению.

Если улыбнется удача, скоро Кловер получит повышение и ей разрешат работать на прессе для водяных знаков, как разрешили Дейзи, когда та заболела. Правда, Дейзи стало еще хуже, хотя ее и освободили от работы у чанов. Кловер внесла поправку в свое определение удачи, погружая очередную раму в чан; если улыбнется удача, она найдет богатого жениха, а фабрика пусть идет лесом как можно дальше.

Вчера, в воскресенье, у нее был выходной, и она навещала свою тетушку. Та жила в Мейдстоуне, в часе ходьбы от трактира «Чекерс» в Айлсфорде, где Кловер снимала комнату пополам с Дейзи Дампел. Тетушка не уступала в дряхлости собственному разваливающемуся дому, и Кловер не составляло труда стащить несколько монет или даже ассигнацию из сумочки старухи. В доме еще оставалось и серебро: блюдо, столовые приборы и подсвечники и даже набор пивных кружек с вытисненным на них гербом; но Кловер понятия не имела, как можно сбыть их в окрестных деревнях. В Лондоне в этом смысле проще, там никто друг на друга внимания не обращает, особенно когда есть возможность поднажиться. Она наворовала уже два фунта, три шиллинга и четыре пенса у своей тетки, которая припрятывала монетки и мелкие ассигнации в ящиках, горшках и кадках, зачастую забывая о них. Добыча превосходила двухмесячный заработок Кловер на фабрике: на какое-то время ей вполне хватит на оплату жилья в трактире вместе с ужинами, так что можно пока воздержаться от утомительных визитов к тетке.

— Кло! — окликнувшая ее Элспет кивнула в сторону лестницы и без дальнейших объяснений забрала у Кловер заполненную раму. Кловер увидела, что мистер Дэвис подзывает ее, указывая вверх большим пальцем. Над ним, на площадке у конторы, стоял Хенли Тауновер и глядел на девушку и мастера. Кловер, сбросив перчатки, сунула их подавальщице, чтобы та заняла ее место. Интересно, чем обернется этот вызов — удачей или наоборот?

Отец Хенли богат, как Банк Англии, а значит, и Хенли станет богат как Банк Англии, когда старик помрет. Кловер, пожалуй, нравился Хенли, несмотря на его вечно сжатые губы и слухи о набожности. «Бумажные куклы» шептались между собой, что за несколько месяцев до отъезда из Лондона в Снодленд, чтобы вместе с отцом работать на фабрике, Хенли оказался замешан в скандале. Кловер не жаловала набожных мужчин — вечно нудят о добродетели с самодовольным видом. Впрочем, действительно такие больше теряют, если их уличат в грехе. А Хенли, как ей казалось, вовсе не прочь согрешить. «Как знать, — подумала Кловер, — может, удастся склонить его к греху и прибрать к рукам вместе с его деньгами?»

Почтительно поклонившись, она вошла в контору. Хенли уже сидел за столом.

— Притвори за собой дверь, девушка, — велел он ей.

ГЛАВА 4

ПАЙЩИК

Гилберт Фробишер, выкарабкавшись из экипажа, тяжело опустился на землю всеми своими восемнадцатью стоунами. Маленькая черноволосая девочка лет восьми или десяти, с усыпанными веснушками щеками, мрачно посмотрела на него через открытое окно кареты.

— Я должна идти с тобой, дядюшка, — проговорила она, — а то тебя остригут, как овцу.

— Когда речь идет о деньгах, мои инстинкты обостряются, и тебе это прекрасно известно, Ларкин. Я намереваюсь изучить обстановку, и просто так не вложу и полфартинга. Специально оставил свою чековую книжку в карете, там, в черном ящике, так что присматривай за ней повнимательнее, — он глянул снизу вверх на кучера и обратился к нему: — Боггс, пропусти стаканчик и перекуси чем-нибудь, если предложат, но я не пробуду здесь дольше часа, нам еще надо успеть к Сент-Иву на ужин.

— А можно и мне стаканчик? — спросила Ларкин.

— Ячменного отвара, радость моя, или лимонада, если у них есть. Ты слышал, Боггс? Ларкин не разрешается пить эль, спиртное с соком и ничего другого в этом роде.

— Грог, один к десяти, дядюшка? — попросила Ларкин. — Только один стаканчик, и все.

— Ни капли, дитя мое. Ром — это скверное вредоносное пойло.

Гилберт Фробишер вытащил Ларкин из преступного мира лондонского дна и удочерил. Девочка заправляла детской пиратской шайкой, орудовавшей на Темзе, и перед ней открывалась прямая дорога на виселицу. Но волею судеб Ларкин поспособствовала, в буквальном смысле слова, спасению жизни Фробишера, когда он отравился наркотическим зельем из толченого стеклянного угря и неизвестных химикатов и едва не пал жертвой напасти, именовавшейся в газетах «безумием Саргассова моря».

Существенно ниже шести футов ростом, Фробишер на вид являл собой полную противоположность Боггсу: рядом с почти шарообразным хозяином кучер, высокий и тощий, как похоронных дел мастер, немного напоминал мертвеца, что давало ложное представление о его силе и выносливости. Боггс на редкость умело управлялся с кнутом, но применял его исключительно как средство общения, щелкая им у самого уха лошади и никогда не касаясь самой скотины, а потом продолжал разговор посвистыванием и звонким щелканьем языка. Кучер научил Ларкин править лошадьми, и та схватывала все на удивление быстро, несмотря на свое вечное нетерпение.

У входа на фабрику появилась бойкая девушка с пышными формами в фартуке и белоснежной бумажной шляпке. Она легкой походкой подошла поближе, очень мило поклонилась и, приветливо улыбаясь, пригласила Гилберта следовать за ней в холл.

— Почту за счастье сопровождать вас, моя дорогая, — сказал Фробишер.

Девушка чем-то напомнила Гилберту его несчастную любовь, мисс Бракен, которую последний раз он видел убегающей в глубь пещеры рука об руку с карликом. Мисс Бракен совершенно разбила его сердце. Но эта девушка моложе, много моложе. И все же сходство подбодрило Фробишера.

— Как тебя зовут, милочка?

— Саманта, сэр. Можете звать меня Сэм.

— Что ж, пусть будет Сэм. Сколько же тебе лет?

— Восемнадцать, сэр, скоро будет девятнадцать. Я уже два года на фабрике, — она взглянула на Ларкин и улыбнулась, но ответной улыбки не последовало. — Какая чудесная карета, в жизни ничего похожего не видала! — воскликнула Сэм, вновь глядя на Гилберта. — А это, сбоку, ваш герб, сэр? Что это за тварь, которая грызет черта? Может, дракон с шерстью?

— Очень-очень свирепый еж, Сэм. А это мои инициалы, вытиснены золотом. Гилберт Фробишер к вашим услугам, — он широко улыбнулся девушке.

— Ей четырнадцать, и ни днем больше, дядюшка, — громко объявила Ларкин и строго посмотрела на них обоих через окно кареты. — Она закидывает удочку. Не будь глупой рыбой. Слышишь, что я говорю? Сам же рассказывал мне про дурака и его деньги.

Сэм лучезарно улыбнулась Ларкин.

— Что такое говорит эта девочка, сэр? — шепотом спросила она Гилберта. — Какая еще удочка?

— Ларкин болтает глупости, дорогая. Не обращай на нее внимания.

— Я спрашиваю: ты меня слышал, дядюшка? Ты меня понял, или мне придется сдать тебя Табби? — Табби Фробишер, племянник Гилберта, на двадцать пять лет моложе его, но точная копия дядюшки, не питал теплых чувств ни к мисс Бракен, ни к припадкам энтузиазма незадачливого дядюшки.

— Мне совершенно ясно, что ты хочешь сказать, Ларкин, и в этом совершенно нет необходимости.

Сэм радостно улыбнулась Ларкин, а та в ответ медленно покачала головой и провела пальцем по горлу. Сэм отвернулась, и ее улыбка мгновенно испарилась. Оживившись, видимо, усилием воли, она взяла предложенную Гилбертом руку. Боггс уже разворачивал лошадей к большому каретному сараю, стоявшему ярдах в пятидесяти, и обрамленное рамой окна лицо Ларкин начало постепенно удаляться.