— Простите, кто?
— Это я должен извиниться. Снобизм — называть запросто Ее Императорское Величество. Но она — жена шурина. К тому же произносить титул — верный способ привлекать внимание посторонних. Мы стараемся этого не делать.
— Зачем Императрице понадобились камни вашей жены?
— Видите ли… Сейчас при дворе увлекаются оккультными науками. Спиритизм, месмеризм, что там еще. А рубины якобы упоминаются в «Книге Мертвых», древнеегипетском папирусе. Возможно, это действительно те самые камни. Императрице они понадобились для спиритических сеансов. Ольга, конечно, согласилась исполнить просьбу. Поэтому я и поспешил с опытами, кто знает, на какой срок рубины понадобятся Александре Федоровне. И вот они пропали. Очень неудобно, неловко.
— Когда вы получили просьбу Императрицы?
— Письмо от нее передал полковник Гаусгоффер, близкий к… к определенным кругам при дворе. Полковник и должен был отвезти камни.
— Гаусгоффер? Я где-то слышал это имя.
— Он полковник германской армии, сейчас в длительном отпуске. Известен путешествиями в Гималаи.
— Да, да, вспомнил. Экспедиция восьмого и одиннадцатого годов, — Холмс прикрыл дверцу сейфа. — Когда полковник прибыл в имение?
— Неделю назад.
— А камни пропали…
— На следующий день.
— Полковнику известно о пропаже?
— Нет. Никому не известно, кроме нас с отцом. Я очень рассчитываю на вашу помощь.
— Я приложу все силы.
— Только… Дело предельно деликатное, вы понимаете?
— Я приложу все силы, — повторил Холмс. — Кстати, почему вы решили обратиться именно ко мне?
— Мистер Холмс, даже здесь, вдали от Англии, вы известны как крупнейший эксперт в своей области. О вашем таланте много рассказывал доктор Мортимер.
— Вы знакомы с доктором Мортимером?
— Да. Год назад отец пригласил доктора Мортимера на раскопки захоронений древнего человека. Неолитического, кажется, так. Отец страстный поклонник науки, и когда оказалось, что в меловых пещерах нашей реки тысячелетия назад жили первобытные люди, он пригласил доктора Мортимера, которого давно знает по публикациям.
— Верно, Холмс, — подтвердил и я. — Помнится, я получил письмо от Мортимера. Благодаря поддержке сэра Генри он оставил врачебную практику и полностью посвятил себя любимой науке.
— Любопытно, любопытно, — пробормотал Холмс. — Мне необходимо поговорить с принцем Александром, а возможно, и с другими людьми, проживающими в замке.
— Разумеется, — принц посмотрел на часы, напольный «Анхейм». — Сейчас будет ужин, и вы познакомитесь со всей семьей и полковником Гаусгоффером.
* * *
Ужин, верно, по случаю лета, имел место быть на террасе, откуда виднелись река, станция, лес и невесть какая даль за лесом.
Все проходило довольно мило — нас представили их высочествам — Ее Императорскому Высочеству принцессе Евгении, Ее Императорскому Высочеству принцессе Ольге, принцу Ольденбургскому Александру (без титулов, без титулов, у нас в Рамони запросто), молоденькой девушке Лизе, воспитаннице принца Александра, и полковнику Гаусгофферу. С Константином мы уже были знакомы. Разговор завязался оживленный — о ланкастерской системе взаимообучения, о сравнительных достоинствах немецкой и французской метод извлечения сахара из свеклы, о полифонических мотетах (по-моему, реверанс в сторону Холмса) и еще, еще и еще. Беседа шла на очень недурном английском, и Константин мог не утруждаться. Он и манкировал обязанностями, ведя приватную беседу с молоденькой, лет семнадцати, воспитанницей. Остальные относились к этой парочке благосклонно — я продолжал совершенствоваться в искусстве наблюдать и делать выводы.
Признаться, я был несколько разочарован, не найдя роскоши арабских сказок — золотой посуды, гор икры, танцующих невольниц, гуляющих павлинов и медведей на вертеле. Довольствоваться пришлось мейсенским фарфором, стерлядью по-казацки (среда, пояснил Константин, а причем здесь среда?) и игристыми донскими винами. Где-то неподалеку слышались препротивные крики, и студент уверял, что это павлины.
Время шло плавно, похоже, все чувствовали себя прекрасно, даже Холмс оживленно объяснял принцессам особенности исполнения кельтских напевов. Пытались вовлечь в разговор и меня, я потел, отвечал невпопад, поперхивался вином, отменным, нужно признать.
Когда дамы покинули нас, стало полегче. На смену игристому пришел серьезный портвейн. Холмс раскурил трубку.
Я не замечал в нем никаких признаков погруженности в раздумья, казалось, мой друг просто отдыхал, наслаждался вечером. Впрочем, порой я замечал признаки неудовольствия, легкие, едва заметные даже для меня, проведшего бок о бок с Холмсом многие (и лучшие!) годы. Я бы сравнил настроение Холмса с настроением хирурга, которого спешно пригласили к августейшей особе удалить бородавку.
Журчала вода каскада, бежавшая вниз, я, благодушный, умиренный вином, следил за прихотливым разговором.
— Материализм, идеализм — слова, ярлыки. Наука отличается от суеверия прежде всего терминологией, — старший принц вел главную тему, остальные подыгрывали ему, впрочем, не без изящества. — Возьмем открытия медицины. Материалисты, если не ошибаюсь, объясняли раньше природу холерины дурными испарениями, миазмами. Не так ли, доктор Ватсон?
— Э… Совершенно верно.
— Колдуны же и знахари считали, что дело в демонах. Теперь, после открытий профессора Коха, наука установила: причина холерины — микроб, невидимое глазу существо, вселяющееся в человека и доводящее его до болезни. Чем отличается, в таком случае, микроб от демона? И где они, миазмы?
— Но, Ваше Высочество, — полковник не забывал титуловать принца. Наверное, и потому, что обращаться по имени и отчеству, как это принято у русских, гораздо труднее. — Вы не станете отрицать — наука являет собой могучую силу.
— Именно. Именно, Herr Oberst. А у нашего народа есть поговорка: «Сила есть — ума не надо». Ученые все более используют руки, а не голову, наука бьет тараном там, где нужно найти ключик, вставить в скважину и провернуть.
— Найти! То-то и оно! Они, ключики, под ногами не валяются.
— И не должны валяться, Herr Oberst. Ибо втопчут их во грязь. Или того хуже, откроют дверь.
— Почему же хуже?
— Дверь пропускает в обе стороны.
Я сидел и слушал знаменитую русскую беседу. Солнце успело закатиться, принесли лампы, на свет которых летели мотыльки, летели и кружились, не в силах одолеть стекло, не пускавшее к огню.
— К счастью или к несчастью, дверь эта потаенная, непостоянная, покажется и исчезнет надолго, на всю жизнь, превращая ключик в безделицу, в ничто — до следующего раза в другое время, другое поколение.
Длинная дорога, незнакомое место, новые люди, вино — все это вместе создало во мне странное состояние — благости, восторженного покоя. Я потягивал портвейн, постепенно пьянея, но ничуть не тревожился этим. Такие милые люди, такой спокойный, уверенный Холмс, да и дело выходило хоть и загадочным на мой искушенный взгляд, но не страшным, не кровавым. Приятное дело, приятное место, приятные люди.
— Ах, что это я разболтался, — перебил сам себя принц Александр. — Время позднее, а вы с дороги. Доброй ночи, доброй ночи всем. А завтра, мистер Шерлок Холмс, я уверен, все трудности разрешатся.
Холмс вежливо поклонился. Все поднялись.
— Всего… Всего восьмой час! — запротестовал я.
— В Лондоне, Ватсон, в Лондоне, — Холмс взял меня под локоть и настойчиво повлек по дорожке вокруг замка.
Яркая полная луна светила лучше дюжины фонарей.
— Я… Я вполне трезв, Холмс.
— Не сомневаюсь.
— Но я действительно трезв. А вот вы, Холмс, не пили почти ничего. Ни вы, ни остальные, — сейчас я осознал, что стаканы, кроме моего, оказались лишь пригубленными.
— Отдаю должное вашей наблюдательности, Ватсон.
— Тогда почему мы ушли?
— Потому, что с нами попрощался хозяин.
— Ах, да. Водопроводчики, верно? — мы успели дойти до нашего пристанища, когда Холмс наконец отпустил мою руку.
