Подземелья Лондона (СИ) - Блэйлок Джеймс

Минутой позже миссис Биллсон вернулась, возникнув у стула Элис с бутылкой портвейна, намереваясь наполнить ее стакан, хотя Элис ничего не заказывала и напитка у нее было более чем достаточно. Вполголоса Генриетта сказала:

— Не можем ли мы переговорить в кухне, мэм, прошу простить меня за беспокойство?.. Через минутку или около, если позволите, просто для виду.

Она подмигнула, давая понять, что это вопрос конспирации, а потом, прежде чем уйти, ткнула пальцем в сторону тех двоих у камина.

Элис пригубила портвейн и попыталась читать юмористическую книжку, обнаруженную на столе. Но шутки ее не забавляли, и через несколько минут, отложив изданьице, миссис Сент-Ив прошла на кухню, где ее ждали Биллсоны.

— Про этих двоих, мэм, — сказал ей Уильям. — Может, они невинны, как младенцы, а может, и нет. Не нам о том судить. Этим вечером они заявились поездом из Манчестера, ну или они так говорят, сказали, что путешествуют по коммерческой части. Я отдал им номер бедного мистера Фробишера — думал, он пустует. Но багаж сэра Гилберта находился все еще там. Табби принялся выносить вещи, а эти джентльмены спустились в зал. Их комната рядом с вашей, мэм, дверь там смежная.

— Дело-то в чем, — вмешалась Генриетта, — Билл никак не решается об этом сказать: один не из Манчестера, а если он коммивояжер, я съем свою воскресную шляпку. Головорез — на это больше похоже. Не знаю, приехал он поездом или притопал пешком — как добрая христианка, лжецом я назвать его не могу, — но только что распознала в нем братца Джека Пенни.

— Джека Пенни? — переспросила Элис.

— Вожака «Парней с Чипсайда», которых прикончили в прошлом сентябре тут, в Смитфилде, — пояснил мистер Биллсон. — Джека утопили в поилке для лошадей, а семерых его дружков покрошили тесаками на кусочки.

— Резня на Сноу-хилл?

Генриетта мрачно кивнула.

— Плюгавый парень, который там пьет наше красное вино, — родной братец Джека Пенни, а он никак не из Манчестера, вот ни на столечко, и он назвался фальшивым именем, потому что свое запачкано. Он из Колдхарбора, тут, в Лондоне, и он надул мою двоюродную сестру несколько лет назад, когда был мясником на рынке в Смитфилде. Когда это было, мистер Биллсон?

— Вроде как четыре года назад, а может, пять, после этого Пенни убрался с рынка.

— Меня он не знает, — добавила Генриетта, — но я его лица никогда не забуду — уж никак не после того, что он забрал у Бетины, и я говорю не только про ее деньги.

— Вот мы спрашиваем у вас, что нам сделать, — сказал Биллсон. — Я могу их отсюда выкинуть, но мне понадобятся еще один или два парня, чтобы все было как надо. Они точно могут сгрубить. Странно вообще, что они заявились в «Полжабы», понимаете?

— Да, странно, мистер Биллсон, — согласилась Элис. — Но нет острой необходимости выкидывать их. Они, как я заметила, заняты собой, а последнее, что нам нужно, — новые неприятности, в том числе неприятности для вас. Меня мало заботит, откуда они приехали, лгут они или говорят правду. Мне нет до этого дела.

Биллсон кивнул, а Генриетта сказала:

— Тем не менее я буду на них посматривать, мэм, и у меня наготове железная сковорода в два стоуна весом, чтоб приложить их, если допросятся. У этого парня, у Смайти, глаз блудливый. Его сальные намерения относительно вашей мисс Бракен, хотя сама она тоже далеко не новорожденный младенец, написаны на его противной роже.

— Подмету в номерах наверху, — сказал Биллсон и с этим вышел.

Вернувшись к своему портвейну, Элис обнаружила, что мисс Бракен уже сидит с теми двумя, а рука Смайти лежит на ее колене — правда, тот убрал ее, когда Элис вошла. Настроение мисс Бракен явно улучшилось, что, в общем-то, было совсем не плохо. Вскоре Элис поняла, что все трое говорят об утреннем обрушении. Брат Джека Пенни слушал то, что рассказывала мисс Бракен, и сочувственно кивал головой. Потом повернулся к Элис, посмотрел на нее долгим жалостливым взглядом и прочувствованно произнес:

— Могу ли я выразить свою скорбь, мэм, по поводу трагедии с вашим мужем… нет, вашей трагедии? Меня зовут Хиллман, Эллис Хиллман.

— Нет, мистер Хиллман, не можете, — ответила Элис, воздерживаясь от обращения «мистер Пенни». — Пока что нет трагедии, о которой следует скорбеть, и меня не слишком занимают незнакомцы с необъяснимой скорбью по любому поводу. Я уверена, что вы желаете добра, но я бы лучше побеседовала о чем-нибудь еще или вообще ни о чем. Предпочтительнее ни о чем.

— Как вам угодно, мэм, — сказал мужчина, касаясь пальцем лба. — Рискну все же представить вам моего близкого друга мистера Смайти.

— Польщен, — мистер Смайти кивнул Элис.

Парочка вернулась к своему вину и к мисс Бракен, и в наступившем коротком молчании Элис услышала дождь, поклевывавший окна, и треск огня. Голова пульсировала болью, усталость звала лечь в кровать. Обязана ли она поддерживать компанию мисс Бракен? Нет, решила Элис. Эта глупая женщина может поступать как угодно — как поступала всю свою жизнь и как будет поступать, одобрит это Элис или нет. Элис допила портвейн и уже ставила стакан на стол, когда на ступеньках лестницы появился Табби Фробишер, решительно сжимая трость.

Его лицо — Элис хорошо это видела — окаменело от гнева, и он, целеустремленно прошагав к стулу мисс Бракен через весь зал, сказал этой дамочке ясным, четким голосом:

— Я попрошу вас вернуть собственность моего дяди, мэм, как бы вас там ни звали. Разумеется, не Бракен.

— Что такое? — спросила мисс Бракен. — Какая чертова собственность, ты, мешок сала?

— Драгоценности Гилберта Фробишера. Все. Они были в шкатулке слоновой кости, инкрустированной золотом. Я видел, как вы в начале дня выходили из его комнаты. Отрицайте это на свою пагубу.

— Да боже, и не подумаю отрицать. Мои перчатки и шарф были в чемодане мистера Фробишера, если вы не забыли. Я взяла то, что мне принадлежит.

— Шкатулка для драгоценностей содержала бриллиантовую галстучную булавку, запонки для манжет, запонки для воротничка, брошь — все с фробишеровскими дикобразовыми крестами, все массивного золота, с бриллиантами, очень ценными, как и сама шкатулка работы Кастеллани. Вы забрали шкатулку и ее содержимое из дорожной сумки сэра Гилберта, мэм. Нет никакого смысла отрицать это. Этим вечером вы увидели замечательную возможность поправить свои дела и забрали драгоценности. Если вы вернете их немедля и обещаете утром уехать, я выплачу вам двести фунтов и предам все забвению. В знак уважения к моему дядюшке я не выставлю вас на улицу в такую ночь, но если вы не уберетесь завтра утром, я вызову полицию.

Элис оцепенела, хотя ее первым порывом было предложить Табби смягчить тон его обвинительной речи. Конечно, мысли Фробишера-младшего были искажены гневом, ибо мисс Бракен являлась источником его огорчений — клином, вбитым между ним и Гилбертом. Табби считал миниатюрную дамочку порождением ада, и, если она в самом деле украла драгоценности Гилберта, его гнев можно было понять. Но так ли это? Элис снова вспомнила о серебряных ложках — о той бесстыдной манере, в которой мисс Бракен бросила их себе в сумку. Только ложки — ничтожная добыча в сравнении с драгоценностями, и упоминание о них лишь еще сильнее разъярит Табби.

— Давайте, мадам, — сказал Табби. — Сознавайтесь, если только не хотите висеть.

— Считаю оскорбительным ваше сквернословие при этой доброй женщине, — сказал мужчина, назвавшийся Хиллманом. — Какие у вас доказательства для такого обвинения? Полиция задаст тот же вопрос, понимаете? Есть ли у вас свидетельства, сэр? Одной только вашей неприязни к этой бедной женщине недостаточно.

— Нет у него ничего, — заявила мисс Бракен, смерив Табби презрительным взглядом. — Он вопит на меня, потому что его дядя, хороший человек, любил меня больше, чем его. Этот чертов кит, который зовет себя человеком, просто сам штаны мочит при мысли, что я могла когда-нибудь получить чуток стариковских денежек. Но я ведь теперь ни грота [28] не получу, так ведь? Не сейчас. Ну как я могу, когда хороший человек мертв? И ты ведь все равно меня ненавидишь, да, мистер Задница? Женщину, у которой один медный фартинг, улетевший с домом, где она была счастлива. Вот вам правда. Вы и ваше постыдное предложение — двести фунтов, когда в вашем кармане десять миллионов! Что мне сказать? Я скажу, что драгоценности взяли вы сами, если там вообще были драгоценности. Почему? Потому что хотите использовать их против меня. Вы ревнивая, низкая свинья, которая только и может куражиться над бедной, одинокой женщиной вроде меня. Позор нам. Весь позор мира!