Цукумогами. Невидимые беды - Юдзуль Анни

Во рту пересохло, и Кёичиро с усилием сглотнул, закашлявшись.

Она усмехнулась:

– Поторопись с ответом, мачо, иначе твой приятель налетит на нас, как коршун.

– Приятель?

На его плечо легла тяжелая рука.

Девушка легко оттолкнулась от столба. Ее образ мгновенно потерял все свои краски, и она легким движением смешалась с клубами тумана.

– Вот ты где, Кё-кун, – с облегчением проговорил Сэншу. – Я чуть с ума не сошел от беспокойства. Почему ты убежал? Пошел за этой сомнительной особой?

Кёичиро выдохнул сквозь зубы, жевательные мышцы свело судорогой. Она… Он даже не мог сформулировать вопрос. Она – как мимолетный, избегающий рук образ, как навязчивая идея – поселилась в его голове.

– Ты знаешь ее? – Кёичиро повернулся и взглянул ему в лицо.

Сэншу отвел взгляд:

– Это сложный вопрос.

– Она ведь «особый предмет», да? Как Якко? – Он сверлил Сэншу взглядом, отчего тот даже отступил на шаг.

– Послушай, Кё-кун…

– Ясно.

Его губы сами собой растянулись в улыбке, щеки свело от боли. Кёичиро обернулся, разглядывая покосившийся столб и влажные капли на бетонной дороге. Где-то вдалеке шумели машины. Город просыпался, утро было его самым любимым временем суток. Он кивнул сам себе и решительно шагнул вперед, а после – рванулся что есть мочи прочь из этих грязных переулков, от фанатичного бреда или яви безумнее всяких сказок, от звона стаканов, шороха клопов в старой мебели, запаха джина и рома, в которых плавали кусочки льда. Голос Сэншу, разрывающий покой обшарпанных домов, отдавался в его ушах металлическим гулом. Грудь обожгло спазмом, голова кружилась, а легкие бессильно раздувались, пытаясь выиграть ему еще несколько минут форы. Он свернул в парк, петляя и путая след, то и дело оборачиваясь, прошел через аллею и бегом спустился по крохотной лестнице, ведущей в маленькую рощу, и там – окончательно затерялся.

Его окружили благоухающая листва и гибкие, тонущие в низких тучах стволы клена. Щебетали снующие с ветки на ветку крохотные синицы, под корой деревьев копошились насекомые. В сером полупрозрачном воздухе рыжие кленовые листья выглядели разводами ржавчины на блестящей обшивке. Крыши стеклянных небоскребов, свивших гнездо в центре города, виднелись между кронами. Кёичиро стремительно пробежался по узкой дорожке и свернул в чащу, стремясь быстро пересечь ее и оказаться на окраине города. Его догоняли чьи-то шаги, или, быть может, они только мерещились ему, и он то и дело ускорялся, петляя между острыми лапами кустарников.

Наконец Кёичиро выбрался к полупустому шоссе, по обеим сторонам которого тянулись гирлянды проводов. Ни души. Он обернулся. Никто его не преследовал. «Пронесло», – подумалось ему.

Если бы кто-нибудь более проницательный, чем он сам, спросил, от чего такого пугающего он бежит, – едва ли Кёичиро нашелся бы с ответом. Бредовые россказни Сэншу, в чьем существовании теперь Кёичиро не был уверен, пожалуй, добавляли скорости его ногам, но кроме этого… Пустота. Кёичиро потряс головой и торопливо спустился к дороге.

Он шел, казалось, добрый час; из-за навязчивого порывистого ветра ему пришлось собрать волосы в хвост и придерживать его рукой. Ступни отзывались ноющей болью в память о мелком гравии. Куда ты идешь, Кёичиро? Оглядевшись, он вдруг понял, что сделал большой крюк: каморка, где он спал, находилась в другой части города. Тогда куда же? Быть может, на работу? В бар? От этой мысли засосало под ложечкой. Нет уж, баров с него точно хватит, по крайней мере на сегодня. Быть может…

Кёичиро остановился. Туман, влажной дымкой стелющийся по асфальту, выглядел точь-в-точь как тот, что застилал мысли в его собственной голове. Нет, не мысли – воспоминания. Не так давно ему исполнилось двадцать девять. Он провел детские годы в одиночестве, в крошечном покосившемся домике, где острые углы крыш с вызовом обращались к небесам. Запах трухлявого дерева ввинчивался в ноздри каждую ночь, когда жар от тлеющих углей проникал под одеяло. Он помнил множество лиц, целый водоворот глаз и ртов, раскрытых в изумлении и ужасе, но, как ни силился, не мог вспомнить ни одного указателя, ни единой отметки на карте. Его прошлое поросло мхом, укрылось водной гладью, угрожая превратиться в болото.

Он остановился и обнаружил, что за его спиной неторопливо притормаживает «крайслер». Свет фар освещал в тумане фигуру Кёичиро с ног до головы, как софит.

– Подбросить? – достиг его ушей женский голос, и сердце, пропустив удар, оборвалось.

Из окна высунулась женская голова; в глаза Кёичиро бросилась смуглая кожа и черные прищуренные глаза. Это была не она. Он застыл перед капотом в молчаливом смятении, еще не решив, стоит ему испытывать разочарование или облегчение. Чем-то неуловимым, вроде улыбки уголками губ или дугой пересеченной шрамом брови, она напоминала ее, и все же это была не она.

– Чего застыл, дружище? Посмотри на себя, ты весь продрог! Давай подкину, раз уж нам по пути. – В ее глазах плясали живые огоньки.

Кёичиро растерялся:

– Да, я… Спасибо.

Он и сам удивился тому, как быстро оказался у пассажирской двери. Забравшись внутрь, он свернулся калачиком на переднем сиденье.

– Я Сэнко, – не переставая жевать, сообщила девушка. – Садиться в машину к незнакомцам нехорошо, ага? А так – так можно.

– Уэда Кёичиро, – безжизненно отозвался он.

«Крайслер» тронулся.

– Приятно, – она усмехнулась и принялась тыкать кнопки магнитолы. – Ну, давай же! Черт бы тебя побрал! Куда идешь?

– Все равно.

Нечто в ее голосе невольно согревало его. Быть может, эта странно мягкая «р», которую она проглатывала, ругаясь с упрямой машиной.

Его ответ, кажется, пришелся ей по душе. Она широко улыбнулась, показывая острые зубы, и кивнула в его сторону:

– Помоги, а? Никак не могу справиться с этой штукой. Вчера ее зачем-то купила, ох, будь она проклята! Вечером работала как надо, а сейчас заупрямилась.

Кёичиро склонился к магнитоле, внимательно оглядел ее экран и кнопки, затем повертел ручку громкости и попробовал ее отсоединить. Заклинило. Странно. Он перевел взгляд на Сэнко, та молча открыла бардачок. В нем обнаружился маленький кухонный нож.

– Не осуждай женщину за самооборону, – усмехнулась она, не сводя глаз с дороги.

Кёичиро с необъяснимой брезгливостью взялся за рукоять ножа и торопливо подцепил край магнитолы. Отсоединив устройство, он заглянул в разъем для дисков.

– Их там два, – наконец сказал он.

Нахмурившись, он потянул за один из дисков.

– Правда? Во дела, – ответила Сэнко, однако ее голос не выражал никакого удивления.

– Если ты хочешь вставить новый диск, сначала нужно вытащить старый.

– Ну, это очевидно, да. А ты умный парень, – она улыбнулась ему, и он неловко улыбнулся в ответ. – Поставь что-нибудь зажигательное, а? Терпеть не могу всякую нудятину.

«Это заметно», – подумал Кёичиро, перебирая старенькие записи Hide with Spread Beaver, между которыми скромно устроилась еще пара дисков с красноречивой надписью «Элвис». Он поставил один из них наугад. На мгновение в машине повисла тишина, пока первые ноты Rocket Dive не разорвали ее, а вместе с ней и последние остатки тревоги Кёичиро.

Сэнко не подпевала, однако ее тело двигалось – Кёичиро даже удивлялся, как она умудрялась танцевать, сидя за рулем, – точно в ритм, с невероятным мастерством. Ее искренние размашистые движения вызвали у него улыбку, он совсем позабыл о дороге, страшных сказках и Сэншу, который в его воображении все еще плутал среди деревьев. «Кё-кун!» – должно быть, кричал он своим низким ласковым голосом, пока Кёичиро завороженно наблюдал за своей случайной знакомой. Кончики волос то и дело падали на ее лицо, щекоча нос и щеки, взгляд был устремлен на дорогу, а пальцы сновали по рулю туда-сюда в особенном танце. Все ее существо растворилось в зажигательной музыке.

Кёичиро пристально смотрел на девушку, и чем больше она завладевала его вниманием, тем больше он понимал, что в ней есть нечто необычное. Странное. Быть может, даже потустороннее. Он испытал похожие чувства тогда, в баре, когда Джа склонился над ним и он вдруг заметил бегущие строчки на строгом лице бармена. Сердце упало. Воздух в легких неожиданно кончился. Кёичиро дернулся к окну, бешено крутя ручку стеклоподъемника. Сэнко ничего не заметила: ее тело оставалось в машине, но разум уплыл вслед за строчками и гитарными рифами. Быть может, потому движения девушки изменились – она забыла, что ей следовало подражать людям. Сэнко абсолютно точно была «особой вещью».