Плоды манцинеллы - Сугробов Максим Львович

Саммерс вытащил сложенный листок. Бумага шелестела оглушительно громко в образовавшейся тишине.

— Что это у вас?

— Подсказка, как я и сказал. Она должна помочь, — Саммерс развернул листок и, немного помедлив, протянул его Оливеру. — Вот, взгляните.

— Ne me… Не покидай меня, отец, — он легко прочитал надпись. — Вот черт… — и тут же замер. — Боже… Теперь я все вспомнил…

— Что Оливер? — Алан торопливо спрятал бумагу. — Что вы вспомнили? Оливер?

— Я все вспомнил, родная… — блаженно протянул мужчина. — Я так тебя люблю, милая моя…

Энди знал, что будет дальше. Думал, что знает. Отключка, транс, конец опыта. Саммерс говорил что-то еще, задавал какой-то вопрос, но запнулся на полуслове — Оливер Серенс задрожал, сначала мелко, но дрожь быстро нарастала. Мужчина закатил глаза, вытянул ноги. Его трясло в приступе ужасной лихорадки, колотило, как от мощных разрядов тока, а лицо «Бастиана» пугающе покраснело. «Сделай же что-нибудь», — хотел крикнуть Андрас. Но не успел. Густая кровь хлынула из ушей и носа Лжеизобретателя, спина круто выгнулась дугой. Оливер дернулся в последний раз и затих.

Безмолвие завладело студией. Даже легкое гудение оборудования в операторской будто бы сделалось тише. Энди сидел, не шевелясь, не в силах отвести взгляд.

— Ну вот, — Алан первый подал голос, — и все. Шестнадцатый завершен.

Саммерс бросился к двери, позвал охранника, что дежурил снаружи, отдал короткий приказ и тяжело рухнул в кресло. Широкоплечий мужчина в лабораторной одежде легко поднял тело Оливера и вынес из студии.

— Он что, мертв? — голос Энди дрожал. — Может врача позвать? Мы же в сраном Центре, тут должен быть…

— А тебе не видно было? — раздраженно спросил Алан. — У него глаза налились кровью так, что зрачков не видно.

— Ты даже пульс не проверил, это же…

— Энди, — устало бросил доктор. — Я эту сцену видел уже одиннадцать… Двенадцать раз.

«А где другие?» — спросил Оливер. «Они в другой части Центра», — без промедления ответил Саммерс. Как легко прозвучала ложь. Даже Андрас поверил. Да что там — он все еще надеялся на лучшее: остальные, которых Энди не знал и не видел, наверняка живы. Ведь с ними тоже ведется работа, иначе быть не могло. А тот, кого только что вынесли из студии, чья кровь тонкой ниточкой тянулась от кресла до выхода, вот-вот должен вернуться. Зайдет, скажет: «Все в порядке. На чем мы остановились?» — усядется на прежнее место и хлопнет себя по коленям. Так должно быть. В это Энди мог поверить. А в пугающую, внезапную смерть человека и в то, с какой обыденностью воспринял ее Саммерс, верить не хотелось.

— Останови запись, Энди, — скомандовал Алан. — И задавай свои чертовы вопросы.

— Какие из них, док? — Андрас выключил камеры, оставив лишь одну, обзорную. — Какие теперь, мать их, можно задавать? Я тут как бы немного в панике сижу и даже не знаю…

— Любые, парень, — выдохнул Саммерс. — Задавай любые, отвечу на все. Мне уже все равно.

Так умирает надежда, понял Энди. Доктор дошел до черты.

— Это и есть твой загадочный эксперимент — поведать Майеру, что он не Майер?

Алан едва заметно кивнул. Тогда Андрас набрал побольше воздуха и на выдохе выпалил:

— Их и правда было шестнадцать? Как это вообще возможно? Кто она такая, эта Эстер? Она какой-то мутант или супергерой что ли? — затараторил Энди. Вопросы летели сами собой. — Это же какая-то дикая жесть творится…

— Помедленней, прошу тебя, — отмахнулся Алан. — Давай по порядку: Майеров было шестнадцать, да. И началось это еще до меня, я тогда сломя голову бежал в Государство…

Эстер лично привела первого. Прошла через всю охрану Центра, ведя за собой испытуемого, а никто и ухом не повел. Она шагнула в кабинет главного по нейронной структуре и сказала, что требуется незамедлительная помощь. И что выбора нет — либо работать вместе, либо она заставит.

— Мне показывали записи с камер. Эстер шла, как по ковровой дорожке. Ее никто и не заметил — ни охрана, ни люди в коридорах.

— Это какой-то бред, док…

— Ты сам все видел, — он указал на пустующее кресло. — Вот тебе и бред.

— Да… — процедил Энди. — Но от этого ни на секунду не легче.

— Понимаю. Я сам сначала одурел, когда понял, с чем мне предстоит работать. А точнее — с кем.

С первой пятеркой «Майеров» Эстер помогала лично. Приходила в Центр, когда ей того хотелось, следила за процессом. Именно она определила ключевой момент в памяти Изобретателя — интервью 2017 года, — что позволил пробудить спящий разум. И сама же Эстер нашла решение, фразу, которая загадочным образом стимулировала мозг «Себастьяна» двигаться дальше.

— Ne me quitte pas, — проговорил Алан. Он достал листок, развернул его. — Это ее почерк.

— А что за слова? Почему они?

— Это название песни. Очень старой. Для Майера она была чем-то важным… Для Майера и Эстер.

Первые опыты заканчивались слишком быстро. Хватало одного, максимум двух интервью, и приходила смерть. Алан Саммерс включился в работу на пятом эксперименте, и, едва он освоился, дочь Себастьяна пропала почти на полгода. Сразу же после того, как опыт провалился.

— А вы не пытались ее остановить? Она же… Она же убивает людей…

— Убивает, — кивнул доктор. — И пытались, да. Больше скажу — пытались совместно с Родством. Когда Эстер пропала, на ее поиски отправили добрый десяток убийц…

Почти никто не вернулся. Одного нашли в пригороде Рима — мужчина голышом шагал по улице, жалобно зовя маму. А второй прибыл в Копенгаген и стал шестым экспериментом.

— Мы продолжили работу без Эстер. Но я знал, что она следит, — Алан вскинул голову и надсадно хохотнул. — Черт. Да мне теперь всегда кажется, что она где-то рядом.

Когда шестой закончился неудачей, Эстер привела седьмого. Им оказался член парламента Государства, один из тех, кто был связан с работой наемников. Мужчину нашли возле главного входа в Центр, а на груди его болтался листок с надписью: «Убийцы мне мешают. Отзовите их. Или я всех вас сотру».

— Мать моя… — выдохнул Энди. — Что она вообще такое?

— Эстер Майер — Совершенство. У нее сильнейший мозг за всю историю сканера. И мозг этот настолько уникален, что мы даже и не знаем, на что он вообще способен. Телепатия — лишь самая верхушка айсберга.

Алан замолк. Он снял очки дрожащей рукой, протер окуляры подолом пиджака, который был частью образа Элиота Грея. Посмотрел куда-то вбок. И сказал, что после неудачи с седьмым Эстер пришла к нему домой. Посреди ночи, разбудив и напугав до помутнения. Ведь он решил, что теперь его черед становиться Себастьяном Майером.

— Она сказала: «тебе нечего бояться, Алан. Я нашла новый алгоритм». Понимаешь? Алгоритм, — выплюнул он. — Для нее все эти люди — не больше, чем банальный инструмент. Просто часть опыта.

Первая семерка — случайность. Эстер выбирала тех, кто попадался под руку или же тех, кто ей приглянулся. Брала человека, стирала его память и наполняла освободившееся место воспоминаниями Себастьяна Майера. Восьмой был другим. Его мозг, со слов девушки, по структуре и количеству нейронных связей близок к тому, что был у самого Изобретателя.

— Она как ходячий НСГМ. Только точнее и быстрее в разы. Мы просканировали восьмого, когда она его привела, — Алан мрачно кивнул. — И убедились, что Эстер права.

Новый алгоритм сработал. Восьмой, девятый, десятый — все показывали куда лучшую статистику. И смерть их забирала не так скоро. Одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый — исследование продвигалось вперед. Каждый новый «Майер» получался живее предыдущего, достоверней. Они копировали поведение Изобретателя даже в тех случаях, когда Алан выводил их за пределы интервью. Вели себя так, словно и правда являлись Себастьяном Майером.

— А вот четырнадцатый оказался хуже. Умер на втором опыте. Пятнадцатый продержался подольше, но тоже разительно отличался даже от десятого. А вот этот, — Алан ткнул пальцем в пустое кресло. — Совсем странный. Никогда прежде они не кричали по ночам. Никогда не просыпались вне стен этой студии…