С ключом на шее (СИ) - Шаинян Карина Сергеевна

Юрка молчит. Нигдеев, очухавшись, представляет: явка с повинной, СИЗО, суд; Юрка не выдаст, но что он может поделать, сказать, что это ошибка, только за такие ошибки расстреливать надо…

Из развороченного живота мальчишки ползет черная кровь; он и в сознании-то быть не должен, но каким-то чудом еще пытается отползти, спрятаться, как раненое животное. Нигдеев, содрогаясь от жалости, тянется к нему, и пацан в ужасе сучит ногами. Кровь с хлюпаньем выплескивается из его живота, и Нигдеев замирает. Сука Пионер, думает он. Сука, просили его в архивах рыться. Раскапывать. Активист хренов.

— Не дотащим, — говорит он. Он вдруг осознает, что ветер стих. Хуже, кажется, уже некуда, но внезапный штиль будит дурные воспоминания. Юрка вскидывает голову, и его ноздри раздуваются, как у встревоженного зверя.

— Это ёкай, — говорит он холодным, чужим голосом. — Ёкай нас достал.

(мертвый пацан кусает меня за ногу).

— Опять двадцать пять за рыбу деньги, — рычит Нигдеев. — Лучше время не нашел, чтоб свихнуться… Помоги поднять.

— Говорю тебе… — Юрка неохотно склоняется над пацаном, и тот вдруг мелькает. От неожиданности Нигдеев хакает, будто ему врезали поддых. Юрка по-детски вцепляется Нигдееву в рукав.

— Да что ж это такое, Санек! — взвизгивает он.

Нигдеев смаргивает. Пацан как будто начинает вибрировать; его контуры размываются, плоть становится полупрозрачной, как кварцитовая галька, а потом сгущается вновь.

— Туман, — говорит он. — Погоди ты, не ори. Преломление…

Собрав волю в кулак, он наклоняется над мальчишкой, заранее морщась от того, что придется влезть руками в натекшую кровь, но пацан снова начинает расплываться. Нигдеев трет глаза. Пацан дрожит, как горячий воздух над асфальтом.

— Что ж это такое, Санек! — тоненько вскрикивает Юрка. — Что ж это такое…

— А ну заткнулся! — рявкает Нигдеев. Надо как-то помочь. Надо что-то сделать, перебинтовать, что ли, — но он не может заставить себя прикоснуться к этому существу. Никто не знает, что мы сюда пошли, думает он, и его скручивает от отвращения к себе.

— Что ж это такое…

Пацан заводит глаза и дергает ногами. Его уже не спасти.

— Валим отсюда! — говорит Нигдеев и, ссутулившись, устремляется прочь, чувствуя спиной, как мелькает пацан. Это невыносимо. Неправильно. От этого хочется орать.

— Что ж это такое, Санек… — причитает Юрка, ковыляя следом.

Надо выпить, думает Нигдеев. Напиться надо… Они почти бегом поднимаются на сопку. Отсюда видны неопрятно разбросанные по глине серые кубики города. Нигдеев с нежностью думает о двух бутылках, с давних пор припрятанных в гараже. До них уже рукой подать.

Юрка перестает скулить и произносит с кошмарным спокойствием:

— Он за нами еще с тех пор ходит, с Магнитки. Алиханова с твоей бывшей положил, теперь нас хотел. Не было никакого медведя. Что ж это такое…

— Завязывай бредить, — цедит Нигдеев сквозь зубы.

Юрка резко останавливается.

— Но надо же проверить, — бормочет он и бросается назад.

Нигдеев, матерясь, бежит за ним. Юрка несется с развинченной ловкостью клоуна, но надолго его не хватает. Нигдеев догоняет его в несколько прыжков.

— Ты не понимаешь. Надо проверить, — Юрка выглядит ужасающе разумным и говорит с убежденностью человека, утверждающего, что дважды два — четыре. Круглое лицо блестит от пота. — Обязательно надо вскрыть и проверить.

Второй раз в жизни — и за последние десять минут — Нигдеев направляет дуло ружья на человека.

До водки они так и не добираются: Юрка начинает хвататься за сердце еще на сопке, а ближе к городу уже шатается, как пьяный, и Нигдееву приходится тащить его под руку. В гараж они заходят только для того, чтобы выкатить «Ниву». Когда Юрка вваливается в приемный покой, он уже похож на драную обслюнявленную наволочку. Медсестра, блондинка-валькирия, которую не портят даже овечьи химические кудряшки, озабоченно хмурится и тычет иглой, а Юрка вдруг начинает бить копытом, будто и не налаживался только что помирать…

И сейчас, поди, вокруг нее вертится — взял манеру забегать с утра пораньше, вроде как провериться. Давление меряет, кобель. Небось опять повышенное — от такой у кого бы не повысилось… Который день опаздывает, ходит, как поддатый, — мысли где угодно, только не на работе. Да и помрачнел. Похоже, не дается ему медсестричка… Нигдеев сердито смахивает со стола валик рыхлого пепла от бездарно сгоревшей «Примы» и раздраженно смотрит на часы. Еще нет и девяти. Не Юрка опаздывает — Нигдеев явился ни свет ни заря, трусливо сбежав из дома, пока эта не проснулась…

Юрка приходит минута в минуту, но к тому времени Нигдеев доходит до ручки. Ему редко нужен совет — но сейчас как раз такой случай.

— Чего такой зеленый? — рассеянно спрашивает Юрка. — Перебрал вчера, что ли?

— Прихватило что-то, — сухо говорит Нигдеев и хватается за новую сигарету. Тщательно разминает, подбирая слова. Юрка, позевывая, мешает в чае, раздражающе звякает ложечкой, бессмысленно пялится в окно. Браться за работу он не торопится, и Нигдеев решается.

— Слушай, — говорит он медленно и раздумчиво, глядя в пустоту перед собой. — Вот предположим, твой близкий человек… делает что-то поганое. Не морду там кому-то набил или ящик тушенки со склада спер, а настоящие мерзости. Что-то страшное. Что бы ты делал?

Юрка бросает на него неожиданно цепкий, настороженный взгляд, и Нигдеев покрывается холодным потом; его охватывает предчувствие катастрофы, но тут Юрка отворачивается к окну.

— Ну не знаю, — мямлит он и принимается сбивать в стопку неопрятную кучу машинописных листов. — Смотря что…

— Что-то… жуткое. Такое, что думаешь: это не тот человек, которого ты знал, это вообще не человек, нелюдь, животное…

— Да что ж он, — слабо усмехается Юрка, — кровь христианских младенцев пьет, что ли?

— Вроде того, — отвечает Нигдеев, леденея. Юрка снова бросает на него неприятно пристальный взгляд и аккуратно откладывает стопку. Сцепляет перед собой руки. Сосредотачивается.

— Ты про эти убийства, да? — тихо спрашивает он. — Про детишек зарезанных?

— Предположим, про них, — тяжело выговаривает Нигдеев. На грудину давит базальтовый валун, и он снова начинает растирать ребра.

— Я бы сначала поговорил с этим человеком, — медленно произносит Юрка. — Может, у него есть на то причины…

— Какие тут могут быть причины! — взвизгивает Нигдеев и осекается.

— Я бы поговорил, а потом уже решал, — настойчиво говорит Юрка. — Мало ли как в жизни бывает. Ты сам недавно… выстрелил неудачно, — с нажимом произносит он, и Нигдеев немеет.

Я был уверен, что это медведь, говорит себе Нигдеев, и кто-то маленький, бледный и тошнотворный, какой-то опарыш, кормящийся на гниющих кусках души, тихонько хихикает в ответ: рассказывай…

Юрка перебирает листы отчета, изредка вскидывая глаза, — как будто чего-то ждет. Похоже, напоминание о Коги было намеком, который Нигдеев не сумел уловить. От напряжения воздух в кабинете густеет и вибрирует, наполненный миллионами готовых ужалить насекомых.

Потом Юрка взрывается.

— Ну, давай! — вскрикивает он. — Беги в ментовку, выкладывай! Облегчи душу!

Нигдеев думает еще пару секунд и решительно качает головой.

— Нет. Она девочка… кхм-кхыыымм… своеобразная. Ментовка тут не годится…

— Да что она тебе наговорила?!

— Да из нее слова не выжмешь, молчит, как партизан на допросе, — машет рукой он, и Юрка, задрав брови, откидывается на спинку стула. — Ты прав, — говорит Нигдеев. — Надо поговорить.

Юрка кивает и снова складывает руки перед собой — как на заседании ученого совета, ей-богу. И чего прицепился… Нигдеев пялится на чертеж. Невозможно сосредоточиться под этим вымогающим не пойми чего взглядом.

Юрка кривится, смотрит на часы и решительно встает.

— Похоже, простыл я, — говорит он. — Возьму отгул. — Нигдеев понимающе ухмыляется, вспомнив кудрявую медсестру, и Юрка с неожиданной злобой отшвыривает стул, загораживающий выход. — А ты, как надоест кота за хвост тянуть… — он пожимает плечами и наконец сваливает из кабинета.