Пария (ЛП) - Райан Энтони

У меня не было особых навыков или опыта в обращении с арбалетом, но мы с Эрчелом довольно часто играли ворованным, и основы я знал. А ещё, полагаю, близость неминуемой смерти всегда оттачивает навыки, если только удастся справиться со страхом, чтобы не тряслись руки.

Болт пролетел по небольшой дуге, попал Конюху в плечо, и он рухнул на землю к удовлетворению моего нового товарища.

– Зоркий глаз, в кои-то веки. Пошли. – Пробегая мимо меня, он хлопнул меня по плечу. – Дам тебе половину любого добра, что у него есть.

Я чуть медленнее пошёл по его следам в снегу, постоянно крутя головой и проверяя, нет ли поблизости других солдат. К счастью, когда я добрался до Конюха, ближайший из них маячил примерно в сотне шагов.

– Ещё остались силы драться, а? – весело заметил алебардщик, уклоняясь от пинка длинной ноги Конюха. Тот уставился на нас перекошенным от ярости и боли лицом. Красный наконечник болта торчал из плеча, а обмякшая рука бесполезно болталась. Другой он вцепился в нож и периодически пытался встать и броситься на солдата, но боль вынуждала его рухнуть обратно.

– Заклинаю вас, мученики, – услышал я его хрип, – даруйте мне силу сразить неверных.

– Набожный разбойник! – удивлённо обрадовался солдат. – Прости, друг. – Он шагнул вбок и врезал древком алебарды Конюху по голове. – Мученики нынче не здесь. Только мы явились вершить правосудие.

Вся весёлость резко слетела с его лица, и он нанёс очередной удар, на этот раз по сгорбленной спине Конюха – судя по звуку, достаточно сильно, чтобы сломать ребро.

– И ты же не станешь утверждать, что это не заслуженно? – Он скривился в ухмылке от злобного наслаждения и снова опустил древко алебарды, породив очередной глухой хруст ломающейся кости.

– Подержи, – сказал он, передавая мне алебарду, и вытащил из ножен на поясе фальшион. – Чтобы назад его труп не тащить. – Он поставил сапог на спину Конюха, заставив его распластаться, и поднял фальшион двумя руками. – Друг, если хочешь последний раз помолиться, то сейчас самое время.

Он повернулся ко мне и заговорщически подмигнул, явно собираясь срубить голову Конюха с плеч, как только тот заговорил бы. Но тут новый взрыв пламени из деревни полностью осветил моё лицо, и солдат озадаченно замер.

– Они уже схватили Декина Скарла? – спросил я. Солдат моргнул, и я увидел, как на него нахлынуло понимание. Он успел наполовину повернуться ко мне, но не смог увернуться от моего удара, и я вогнал острое лезвие алебарды ему в лицо. Я горжусь тем ударом, которого хватило, чтобы стальной наконечник пробил кость и хрящи так глубоко, что перерубил хребет. Солдат на конце оружия обмяк, и под его весом древко вырвалось из моих рук, а я тем временем зыркал по сторонам, высматривая, не видел ли его кончину кто-нибудь из его товарищей.

– Неблагодарный, – сказал слабый от боли голос.

Конюх лежал на спине, из его рта вырывалось дыхание с алыми каплями, и снег под ним темнел от крови, текущей из его раны. Несмотря на боль, он обескураживающе пристально смотрел на меня. Глядя на него в ответ, я подумал было принести объяснения или даже извинения, но знал, что они станут лишь оскорбительной скороговоркой для умирающего человека. Вместо этого я нагнулся, чтобы подобрать фальшион солдата, а потом присел возле Конюха.

– Они его схватили? – спросил я. – Декина.

Он со стоном вздохнул и кивнул. Его слова вылетали прерывистыми, наполненными болью хрипами:

– Сняли пикеты… сначала, тихо… Никто не знал, что… происходит, пока не начали арбалеты… Потом они были… повсюду. Слишком много, не справиться…

Он обмяк, глаза расфокусировались, и я потряс его.

– Декин, – настаивал я.

– Он сражался… убил нескольких… а потом высокий рыцарь… защитник… пришёл.

Я бросил ещё взгляд на деревню, выискивая высокую фигуру в доспехах среди клубов дыма и мерцающего мрака.

– Болдри, – выдохнул я. – Он здесь?

– Со своими рыцарями… и не только. Он сбил Декина… посохом. Даже не стал… вытаскивать меч. Потом его люди… связали его. А всех остальных… – Конюх снова обмяк, глаза ещё сильнее погасли.

– Юстан? – потряс я его. – Лорайн?

– Не видел. Я побежал… – Я увидел проблеск стыда в его угасающем взгляде. Почувствовал, как выходит из него сила, и его голова упала на снег. – Я осрамился перед мучениками… страхом своим… – Руки его вздрогнули, так слабо, как крылья раненой птицы, пытающейся взлететь. – Умоляю вас… святые мученики… блаженные Серафили в благодати своей… узрите моё раскаяние и примите душу мою… Не откажите мне в портале…

Он продолжал бубнить свои молитвы, руки всё сильнее взметались, а голос становился всё громче. Я уже видел такое раньше – люди находили последние запасы сил на пороге смерти, перед тем, как она их забирала. Он мог ещё минуту или две разглагольствовать, привлекая ненужное внимание. А ещё, если бы я оставил его в живых, то какой-нибудь солдат мог бы выпытать из него знание, что не все члены банды Декина умерли этой ночью.

– Тс-с, – сказал я, положив руку на лоб Конюха, удерживая его на месте. – мученики и Серафили знают, что у тебя на сердце.

Я думаю, это улыбка выдала моё намерение, поскольку, когда я ему улыбался, кроме как в насмешку? Лицо Конюха посуровело и приняло выражение, которое я видел чаще всего: холодное, разочарованное осуждение.

– Неблагодарный, – тихо, но тщательно выговорил он это слово.

Я приставил лезвие фальшиона к его шее, и улыбка соскользнула с моих губ.

– Да, – сказал я.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Забежав в лес, я выбросил арбалет, а следом нагрудник и шлем. Мне нужно было пробежать много миль до рассвета, а с таким весом я бы не смог этого сделать. Но фальшион оставил. У него был приятно увесистый клинок, и, судя по лёгкости, с которой он вскрыл шею Конюха, острое лезвие, которое мне ещё пригодится. Перекинув на груди пояс солдата так, чтобы фальшион оказался на спине, и ногам ничего не мешало, я побежал. Вскоре пошёл снег, довольно густой, который пролетал через деревья и укрывал землю. Двигаться по нему было труднее, зато утешало, что следы скоро заметёт, и любая погоня замедлится. Но всё равно я бежал, сломя голову, и вслушивался, не раздастся ли вдалеке лай собак. Следы-то снег, может, и скроет, но не запах потного юноши, покрытого кровью.

Я ещё в раннем детстве понял: чтобы убежать от погони, нужно отдаться своим страхам. Когда смерть кажется неизбежной, тело отвечает всеми укоренившимися инстинктами, придавая силу и скорость, обычно недоступные простым смертным. Я совсем не пытался сохранять равномерный темп, позволяя панике заставлять меня бежать со всех ног, и в моей голове ярко разыгрывались недавние сцены резни. Как ладонь Герты внезапно обмякла в моей, как истязали человека с топором, конец Конюха – как он захлебнулся от крови, когда глубоко вонзилось лезвие фальшиона. И вдобавок ужасы, которых я не видел, но знал, что они имели место посреди спалённых развалин деревни. В последующие годы я выяснил многое из того, что случилось во время Резни на Моховой Мельнице, как её называют в истории, и всё там оказалось даже хуже, чем в воспалённых фантазиях моего охваченного ужасом мозга.

Со временем я узнал, что братьев Тессил загнали в амбар, и некоторое время они храбро сражались. Когда амбар подожгли, они бросились в атаку в пылающей одежде и с горящими волосами. Рубин умер быстро, а Даника схватили и заставили смотреть, как солдаты по-всячески надругались над трупом его брата. Истории разнятся, но большинство сходится на том, что Даник встретил свой конец, когда его повесили на крыльях мельницы, используя внутренности Рубина в качестве верёвки.

Шильвы Сакен не было той ночью среди многочисленных жертв. Однако большей части её дикарского клана не так повезло, как и жителям Моховой Мельницы. Тех, кого не убили во время первого приступа, прикончили при попытке сбежать, либо согнали в огороженный загон. Наутро шериф зачитал герцогский указ, объявлявший их самовольными поселенцами на герцогских землях, и, следовательно, подлежащими обязательной службе по найму.