Пария (ЛП) - Райан Энтони

Он громко и от души рассмеялся, что нынче случалось часто. Он был удивительно весёлым для человека, который всю свою взрослую жизнь управлял одним из самых несчастных и презираемых мест во всём Альбермайне. Иногда мне больно думать о его дальнейшей судьбе, но потом я вспоминаю неизменно высокую гору трупов перед воротами, которую увозили каждый месяц, и тогда его судьба печалит меня меньше.

– Рад, что могу быть полезен, милорд, – сказал я, положив пергамент, и потянулся за пером. – Могу я узнать полную форму обращения к леди?

– Леди Эвадина Курлайн, – произнёс лорд Элдурм, и его серьёзное выражение сменилось задумчивой тоской. – Роза Куравеля.

– Милорд, это официальный титул?

– Сам по себе нет. Но её фамильный герб – чёрная роза, поэтому, думаю, это ей должным образом польстит, не так ли?

«Даже безмозглый бык может хоть раз в жизни попасть, куда надо», – подумал я, одобрительно склонив голову.

– Несомненно, милорд. – Я обмакнул перо и принялся выводить буквы. Ровные строчки быстро и точно появлялись на пергаменте.

– На мой взгляд, Писарь, – сказал его светлость, – ты пишешь даже лучше восходящей.

– Она – великолепный учитель, милорд, – ответил я, не отвлекаясь от насущной задачи. Это был мой первый визит в эту комнату, на самом деле даже первый раз в замок, хотя мои навыки уже обеспечили мне до сего дня несколько кратких выходов за ворота. Мало кто из охранников умел читать, а те, кто умел, плохо писали. Взяться за писарские обязанности для гарнизона было первой уловкой восходящей Сильды чтобы добиться преференций для своей паствы. А теперь, когда её колени всё сильнее и сильнее протестовали против необходимости взбираться к воротам, эта обязанность пала на меня, вместе с новым именем. Для Сильды, Тории и остальных я так и остался Элвином, бывшим подельником легендарного Декина Скарла, искупившим свою вину. А для охранников, а теперь и для этого знатного дурня, я был просто Писарем.

– Позвольте предложить, милорд, – сказал я, написав формальное приветствие, – «Знайте, что вы разожгли пожар в моём сердце», возможно, будет более… прилично, чем упоминание чресл.

– Верно, – согласился он, чуть потемнев лицом. – И, пожалуй, умно. Её жуткий папаша наверняка прочитает его прежде, чем оно окажется поблизости от её изящных ручек. Да и сама леди определённо набожная.

Хотя мои уши всегда жадно ловили любую информацию, от которой можно получить преимущества, я всё же удержался от вопроса об этом жутком папаше и его чувствах по отношению к потенциальному зятю. «Слуга», как много раз предупреждала меня Сильда, «должен знать своё место, Элвин. А ты сейчас слуга, по крайней мере, пока не наступит день нашего избавления».

Я был не единственным слугой, кого взяли из числа людей, трудившихся на Рудниках. Большинство горничных, управляющих и поваров, обеспечивавших бесконечные нужды действующего замка, были каторжниками. Дни они проводили над землёй, но с наступлением ночи их всегда загоняли обратно за ворота. Я очень много слышал о жестокостях отца сэра Элдурма, во время ужасного правления которого регулярно пороли, в том числе и до смерти, и заставляли симпатичных пленниц становиться шлюхами для охранников. Его сын установил куда менее суровый режим, в значительной степени внушённый восходящей Сильдой, которая знала его с детства. Впрочем, его сравнительно просвещённое отношение не допускало никаких послаблений в ритуализированных запретах, управлявших жизнью Рудников – как для узников, так и для охраны. У семейства Гулатт особым предметом для гордости было то, что они ни разу не позволили сбежать ни одному заключённому, и сэр Элдурм не собирался нарушать традицию. И он не стал бы благосклонно смотреть на слишком любопытного писаря, как бы красиво тот ни писал.

Дописывал письмо я до самого заката. Украшение текста требует много времени и сосредоточенности, но обильное словоблудие сэра Элдурма нуждалось в серьёзной редактуре для достижения минимальной связности. В завершённом виде письмо растянулось на четыре страницы, заполненных бурными заверениями в любви и преданности, которые должны были вызвать в моих мыслях жестокие насмешки, но вместо этого породили лишь чувство жалости.

Стараясь изо всех сил смягчить косноязычие сэра Элдурма и его отчаянные мольбы – что всего лишь кратким ответом леди Эвадина успокоит его сердце, – я уже знал, что это безнадёжное занятие. Разумеется, я никогда не видел леди Эвадину Курлайн. Я ничего не знал о её семье или о том, как она познакомилась и заслужила расположение этого юного и искреннего аристократа. Я знал только, что она проживает где-то в Куравеле и, судя исключительно по содержанию и тону письма лорда Элдурма, намного выше его по положению и красоте, как лебедь рядом с жабой.

Довольный моей работой, он как следует прижал печать к воску и отпустил меня с запиской о дополнительной порции еды. Свои богатства я забрал на воротах. Еда на Рудниках почти всегда состояла из солонины, поскольку не так-то легко нести миску помоев вниз по склону, а охранники на них не скупились. Даже в тёмные дни, когда тут заправлял отец сэра Элдурма, все понимали, что рудокопы с пустыми животами мало руды накопают. Так что, по крайней мере, голод не числился среди наших многочисленных тягостей.

Когда я забирал два мешка разнообразных овощей и небольшую порцию мяса, происхождением которого лучше было не интересоваться, мне пришлось потратить какое-то время на проверку записей сержанта о прибывших и умерших. По давнему соглашению с Сильдой он готовил черновик еженедельного отчёта и отдавал на проверку правописания и явных ошибок. После исправления данные переписывали в официальные записи и представляли лорду Элдурму на утверждение.

– Умер от болей в животе, – зачитал я вслух, взглянув на запись о последней смерти. Огромный жестокий контрабандист с Кордвайнского побережья прибыл в начале месяца со стремлением стать королём Рудников. Человек с дурными манерами и полным неприятием учения Ковенанта не вызвал симпатии у Сильды. И путём запугивания других каторжников завоевать друзей ему также не удалось. Его труп с несколькими крупными дырами в животе нашли возле верхней шахты, и специфические раны указывали на многочисленные удары острого конца кирки. Я вспомнил, как большую часть прошлой ночи койка Брюера пустовала, и мне показалось, что Сильде об этом лучше не рассказывать.

– Он точно умер от боли, какова бы ни была её причина, – сказал сержант Лебас, многозначительно глядя на меня. – От насильственной смерти его светлость переполошится. А нам этого не нужно, так ведь, Писарь?

Лебас был тем самым сержантом, который отказался продавать меня обратно цепарю четыре года назад, и с лёгким удивлением я вдруг понял, что уже вырос на дюйм выше него. По массе я с ним сравниться не мог, но мысль о том, что смотрю теперь на него сверху вниз, вызвала на моих губах лёгкую улыбку.

– Конечно не нужно, – согласился я, улыбнувшись теперь подобострастно. А ещё я немного согнулся, внимательнее вглядываясь в записи черновика. Люди вроде этого не любят, когда подчинённые хоть в чём-то их превосходят. На переписывание всей информации в официальные книги уходили не часы, а минуты, и если правописание сержанта я усердно исправлял, то в числа никаких изменений не вносил. Сильда ясно дала понять, что любые нестыковки меня точно не касаются, и трата монет его светлости – личное дело сержанта.

– Вот и хорошо, – сказал Лебас, довольно кивая. – Держи. – Он бросил мне яблоко – редкий предмет в мешках с едой – а следом ещё одно. – Одно тебе, другое восходящей. – Он снова предупредительно глянул на меня: – И смотри у меня, передай.

– Передам.

Прежде чем идти через ворота, я спрятал оба яблока. Вид таких богатств наверняка вызвал бы голодный гнев среди узников на верхних ярусах шахты. Их все называли Изгоями – тех, кто из-за недостатка набожности и плохих манер не подходил в паству Сильды, и кого не брали в другие группы на средних ярусах. Близость к воротам обеспечивала короткое путешествие с тяжёлыми мешками, но ещё им для работы доставались самые скудные жилы. Чтобы выкопать требуемый объём руды из верхних шахт, нужно было потрудиться вдвое больше, чем в нижних, а значит, пайки Изгоям часто урезали за невыполнение норм. И с момента повышения до статуса писаря прогулка мимо их обиженных лиц стала весьма неприятным ежедневным делом.