Здесь я мимоходом замечу, что мой черный кот наконец обнаружил нечто мельче себя — прыгающего динозавра величиной немногим больше крысы. Кот с триумфом уничтожил его, частично съел и почувствовал себя много лучше и храбрее.
Я собирался, понятное дело, застрелить одного из этих «допотопных драконов» [15]. Но мне нужен был крупный экземпляр. Я опоздал ко временам анхизавра [16] — гиганта, чьи следы и отпечатки хвоста были найдены в формации нового красного песчаника [17] — и прибыл слишком рано для клаозавра [18], который в меловом периоде попросту объедал верхушки пальм и кроны деревьев; но я знал, что повсюду могли таиться хищные колоссы-цератозавры; знал также, что на лбу у них росли рога, что они одним прыжком покрывали расстояние в двадцать футов и что каждый их след обычно занимал около квадратного ярда земли. Эти размышления заставили меня вести себя осторожно; я даже занервничал. Затем я вспомнил о страшном стегозавре, другой знаменитости юрского периода. Он имел обыкновение прогуливаться на четвереньках; природа снабдила его пластинами и шипами, массивным телом длиной примерно в тридцать футов и двойным набором мозгов: один мозг находился в голове, а другой возле хвоста.
У меня зародилось дурное предчувствие, что стегозавр бродит где-то рядом. Не успел я свернуть за угол, как увидел своего верного товарища — с выгнутой спиной и чуть ли не в челюстях упомянутого монстра. Стегозавр, как видно, позабыл и о передних, и о задних мозгах. Он просто стоял и моргал глазами на Питера, не двигаясь и не причиняя коту никакого вреда, так как был вегетарианцем. Мне не хотелось стрелять в величественного зверя; оно и к лучшему — не прошло и пяти минут с тех пор, как он убрался восвояси, и я вплотную столкнулся с еще одним первобытным экспериментом природы, с одним из самых восхитительных, фантастических и вспыльчивых динозавров, когда-либо выходивших из ее мастерской. Передо мной стоял трицератопс — чудище с шестифутовой головой, начисто лишенной мозгов, и темпераментом десятка дьяволов. Он был дурно воспитан и не умел сдерживать свои порывы даже в присутствии архидьякона. Зверь наклонил свои громадные рога и яростно ринулся на меня; я продолжал спокойно и хладнокровно стоять на месте, благо речь шла о видении. Подпустив трицератопса поближе, я выпалил в него из обоих стволов. Попал я главным образом потому, что промазать никак не мог: его туша закрыла собой весь удивительный мезозойский пейзаж. Зверь упал в пяти ярдах от меня, состроил свирепую гримасу и мирно испустил дух.
То была грандиозная минута, и мой успех вдохновил нас обоих (меня и Питера) на новые подвиги. Мы расположились на обед в тени павшего трицератопса; я обнаружил, что сумка, висевшая у меня на плече, содержит флягу с весьма приемлемым ирландским виски, пакет с бутербродами и несколько сигар. Помню, я начал раздумывать, откуда взялись эти бутерброды, кто их для меня приготовил и из чего. Может, бутерброды были с мясом динозавра или ихтиозавра. В сумке нашелся и пирог — по вкусу он напоминал голубиный, но начинка состояла, должно быть, из мяса птеродактиля. Пирог понравился Питеру гораздо больше, чем бутерброды.
Самое замечательное приключение было еще впереди. Я отдыхал после обеда, допивая виски и покуривая сигару; черный кот бродил вокруг. Внезапно самый странный звук, когда-либо терзавший слух смертного, вторгся в мои уши. Я никогда и близко не слыхал ничего подобного. Не знаю, как его и описать — нечто среднее между шипением змеи и курлыканьем голубя. Звук этот исторгал первобытный зверь, явно соединивший в себе вокальные дарования птицы и рептилии. Естественно, необычайный звук поразил меня, ибо птицы были чужды этому миру. Некоторая мелодичность, однако, заставила меня предположить, что загадочное создание обладало, по меньшей мере, наполовину орнитологическими свойствами.
— Питер, — обратился я к крайне возбужденному звуками коту, — где-то здесь обретается археоптерикс! Никакое другое юрское существо не сумело бы издать такую пародию на музыку.
И я оказался прав. Минуту спустя я увидел археоптерикса: он сидел на пне сломанного дерева и пел или считал, что поет. Я молча прислушивался к первым нотам птичьей музыки; я, знакомый с лучшими певцами из жаворонков, дроздов и соловьев, слушал этого напыщенного археоптерикса, который заливался во все горло. Жалко было видеть, как гордился он своим пением и как наслаждалась им его самка. Он был первой певчей птицей, созданной природой; понятно, он не мог вообразить ничего лучше своего примитивного строения и нелепого голоса. Он клекотал, шипел, пищал и даже пытался издавать трели. Затем Питер, признавший в нем, несмотря на крылья с когтями и зубы, настоящую птицу, прыгнул на незадачливого археоптерикса, одолел его в тяжкой борьбе и радостно потащил ко мне.
Вскоре мы уже шли по берегу моря, переступая через многочисленных черепах и огибая спящих ящеров, иные из которых достигали тридцати футов в длину. Там меня постигло несчастье, и я потерял верного Питера. Глупый кот стал чересчур предприимчив. Ознакомившись с юрскими чудесами, он утратил бдительность и подошел слишком близко к воде. В этот момент голодный плезиозавр высунул из волн десятифутовую шею, и Питер навеки утратил интерес к мезозойским материям. Я очень горевал. Питер был звеном, соединявшим меня с будущим. Он принадлежал моей жене, и я представлял себе, какую горечь утраты испытает она при вести о безвременном конце его колоритного существования. Затем я вспомнил, что от Адама и Евы меня отделяли миллионы лет. Эта мысль привела меня в чувство, и я впервые ощутил, как одинок был здесь, вдали от человечества. Неделей ранее пошел шестидесятый год моей жизни, и в человеческом смысле я вряд ли мог надеяться дожить до начала христианской эры. Я злился, понимая, что умру за двенадцать миллионов лет до рождения собственной жены; что хорошего быть архидьяконом англиканской церкви за долгие века до того, как «Британия первой, по воле Небес» [19] поднялась из лазурных вод? До боли ясно было одно: на протяжении многих тысячелетий у меня не будет ни работы, ни заработка. Помню, я больше всего беспокоился о заработной плате и о том, что никогда не увижу свой собор. Даже при самом великодушном подсчете, этот мир добрался лишь до двадцатого стиха первой главы книги Бытия! Честно говоря, я пал духом; и в этот миг отчаяния мне повстречался Brontosaurus Excelsus, один из самых крупных динозавров. Он перемещался на четырех ногах, достигал шестидесяти футов в длину и весил, вероятно, двадцать тонн. Мне было все равно. Он с молчаливым презрением миновал меня и направился к воде; помнится, я в свою очередь окинул его насмешливым взглядом.
— Ты огромен и неуклюж, но уступаешь атлантозавру [20]. Он умел вставать на задние ноги и ходить, как я, царь зверей и архидьякон!
Но бронтозавр не обратил на меня внимания. Сомневаюсь, что он услышал меня; все эти травоядные — ленивый, сонный и ни на что не претендующий скот. «Какой смысл, — с горечью сказал я сам себе во сне, — дорасти до шестидесяти футов, когда у тебя нет ни мозга, ни речи? Лучше уж быть камнем или деревом, чем одним из таких пустоголовых созданий. Природа, впрочем, еще дитя, вот она и возится с топорными игрушками и глупыми куклами».
И тут на глаза мне попался след, который заставил меня затаить дыхание. Я понял, что это след цератозавра, а этот ящер зависел от животной пищи и не боялся никого. Громадные лапы оставили глубокие отпечатки во влажной почве. Между ними тянулась глубокая борозда, как будто динозавр тащил за собой большой плуг. По-видимому, то был след громадного хвоста. Было также очевидно, что зверь привык передвигаться на двух ногах; судя по растерзанным останкам чудовищ поменьше, попадавшимся на тропе, по пути он несомненно закусывал.
